В прицеле свастика - Каберов Игорь Александрович - Страница 35

— Ну вот, теперь можно и ремонтировать! — сказал он не на шутку встревоженному технику…

Я невольно вспоминал все, что знал о Бринько, пока тот беседовал со своими друзьями у нас на аэродроме. Было известно, что Петр Антонович прилетел сюда по какому-то неотложному делу и что скоро он возвратится к себе на Ханко. Держался прославленный летчик очень просто, вызывая к себе дружеское расположение каждого, кто был рядом с ним. Я, может быть, несколько наивно попросил у Бринько разрешения поближе посмотреть на его золотую звездочку. Он добродушно улыбнулся, сдвинул в сторону закрывавшую медаль лямку парашюта:

— Пожалуйста…

Я приподнял звездочку на пальцах, ощущая тяжесть металла, потом повернул обратной стороной, «Герой СССР» — значилось на ней.

— Большая награда, — сказал я, бережно опуская медаль на китель Бринько. — Здорово воюете, товарищ капитан!

Он опять улыбнулся:

— Всяко бывает…

У меня была мысль попросить Петра Антоновича рассказать нам кое — что о своих боевых делах. Помешал мне хлопок ракеты. Со стоянки донесся возглас:

— Звену Костылева — вылет!

Мы с Егором поспешили к своим самолетам.

Уже в воздухе, внимательно следя за машиной своего ведущего, я все еще думал о Бринько, этом простом, душевном человеке, Герое Советского Союза, Сбить пятнадцать вражеских самолетов и аэростат — для этого надо быть поистине асом.

Мог ли я знать, что больше никогда не увижу Петра Бринько! Через день его не стало. Атаковав еще один аэростат противника, он был смертельно ранен осколком зенитного снаряда. Попытка зайти на посадку не удалась Бринько. Подбитый самолет резко потерял высоту, задел крылом за высоковольтную опору линии электропередачи и упал…

Друзья похоронили Петра Бринько рядом с Гусейном лиевым под сенью березок. А на другой день по этим местам прошли фашистские войска. Гитлеровцы разруши наше Низино, уничтожили аэродром, срубили и сравняли с землей могильные холмики. Вандалы, они обрушивали свою слепую и бессмысленную ярость даже на мертвых.

ВОРОНКИ НА ЛЕТНОМ ПОЛЕ

Моросит мелкий, точно пропущенный сквозь сито, нудный дождь, С залива дует холодный, порывистый ветер. Он зло срывает с кустов последние листья, и они летят над аэродромом, устилают влажную землю. Еще вчера так ярко светило солнце и было так тепло! А сегодня уже настоящая осень.

Грицаенко и Алферов открыли капот, тщательно осматривают самолет. Идет подготовка к выполнению очередного боевого задания. Я выхожу из кабины, разминаю уставшие в полете ноги.

А дождь все идет и идет.

В такую погоду посидеть бы дома возле теплой печки да почитать интересную книгу. Но где он теперь, твой дом? Может, и в нем уже поселились захватчики. Новенький пятистенок — еще и трех лет нет, как срублен. А сад? Сохранился ли сад? И где вы, мои родные, жена с дочуркой? Живы ли? Удалось ли вам эвакуироваться? Ну а если нет? Что вас ждет впереди?

Я прихожу в землянку. Ребята уже спят на нарах. Пристраиваюсь в ногах у Костылева и устало закрываю глаза. Но мысли снова возвращают меня в Новгород. Наши войска оставили его еще 15 августа, а сегодня 13 сентября! И с тех пор ни одной весточки от близких. Письма вообще идут плохо. Говорят, что теперь их доставляют с Большой земли пароходами по Ладожскому озеру. «Большая земля»! Как странно это звучит! А мы, выходит, на «малой». Как быстро все изменилось! Еще недавно мы переживали, что нам не приходится участвовать в воздушных боях. А теперь…

Сегодня, например, многие из нас уже сделали по пять боевых вылетов. И каждый раз одна и та же задача — прикрытие войск в районе Пушкина и Пулкова. Говорят, там, на земле, идет ожесточенное сражение.

Летчикам-истребителям в эти дни редко приходится действовать на малых высотах, И нам далеко не ясно, что делается внизу. Но по частым вспышкам артиллерийских выстрелов то с одной, то с другой стороны, по пыли, поднимаемой танками, по многочисленным пожарищам мы почти точно определяем, где проходит линия фронта. Представляю себе, как тяжело приходится нашим товарищам — бойцам и командирам наземных войск — там, на этой огненной черте… Тревожные мысли не дают уснуть.

— Ты что примостился в ногах? — постылев смотрит на меня заспанными глазами. — Иди, ложись к нам. Места всем хватит.

— Спасибо, Егор. Я лучше пройдусь…

Выхожу осторожно, чтобы не разбудить ребят, прикрываю дверь землянки, и в этот момент оглушительный, громоподобный звук прокатывается по аэродрому. Столб огня и земли высотой до крыши поднимается возле ангара. Не прошло и десяти секунд, как последовал новый взрыв. Скорей к самолету! Вместе с техником и мотористом смотрю на фонтаны земли, взлетающие то там, то тут. Смотрю и не понимаю, что происходит.

—Уходите в укрытия! — кричит кто-то, — Обстрел!..

— Какой обстрел, откуда? — спрашивает Грицаенко.

— Из Ропши, должно быть, — соображаю я. — От сюда до переднего края шесть километров… Вы вот что — быстро по щелям… Мне надо в землянку…

Но не успел я добежать до нее, как пронзительный свист над самой головой вынудил меня броситься на землю. Снаряд разорвался в кустах за стоянкой. Я встал. Мои руки, одежда — все было в липкой глине. Но не успел я после .стремительного рывка нырнуть в землянку, как новый снаряд оглушительно разорвался метрах в пяти от нее. Опять пришлось плюхнуться в грязь…

Наконец я в землянке. Еще от дверей слышу голос адъютанта. Он объявляет приказ командира полка:

— Всему летному составу через двадцать минут по кинуть аэродром. Посадка на запасном аэродроме. Взлет по готовности самостоятельно.

Что же это, Андреич? — говорю я стоящему рядом Ефимову. — Выходит, мы Низино отдаем…

Ефимов два дня назад прилетел к нам с Эзеля. Прилетел как пассажир (у него еще нет своего самолета). Он глядит на меня, что-то обдумывая, потом говорит вполголоса:

— Звонили из штаба… Тебе получать партбилет… Представитель политотдела ждет в «доте»… Идем быстрей…

Я беру свою трехрядку, накидываю на себя плащ, и мы с Ефимовым покидаем землянку. «Дотом» у нас почему-то стали называть небольшое укрытие, врытое в берег речки. До него рукой подать — всего каких-то полсотни метров. Но пробежать эти метры не так-то просто. Новый взрыв сотрясает землю. Снаряд разрывается справа от нас, не причинив никому вреда. Мы падаем, встаем, а над головой опять раздается свист. И снова приходится кланяться этому летающему идолу.

Вымокшие, перепачканные глиной, мы добираемся наконец до «дота». Полковой комиссар Кожемяко встречает нас у дверей.

— Нет ли спичек? Мы тоже пострадали немножко, — шутливо говорит он. — Коптилка вот потухла.

Ефимов достает спички. Вскоре тусклое, колеблющееся пламя коптилки высвечивает цементные стены. Под ногами хрустит стекло, выпавшее из выбитого окошечка. Дверь сорвана с верхней петли и косо держится на нижней,

Это последний снаряд так поддал, — видя, что мы смотрим на дверь, говорит комиссар и наклоняется возле стола, чтобы поднять сметенные на пол взрывной волной документы. Мы помогаем ему.

Вот видите, и так бывает, — говорит Кожемяко, протирая стол обрывком газеты и сдувая пыль с документов.

Потом он становится строже. Мы умолкаем.

В руках у комиссара мой партийный билет. Подавая его мне, Кожемяко с некоторой торжественностью говорит:

— Помните, товарищ Каберов, каким непримиримым к врагам революции был Ленин. Вам выпала честь сражаться с врагами Родины под знаменем его партии. Будьте достойны этой высокой чести!

Вручив мне билет, он тепло, по-товарищески поздравляет и напутствует меня:

— Дерись, понимаешь, как дерутся большевики!..

Самолеты под обстрелом покидают низинский аэродром. Фашисты ведут огонь с интервалами, неодинаковыми по времени. Воспользовавшись паузой, я выруливаю из укрытия. Надо успеть взлететь до очередного выстрела. На учете доли секунды, но я прикасаюсь ладонью к груди. Здесь, над самым сердцем, лежит в кармане кителя только что полученный мной партбилет. И гордое сознание того, что я теперь коммунист, и щемящее чувство потери (ведь мы покидаем Низино) сливаются воедино.