В прицеле свастика - Каберов Игорь Александрович - Страница 10

— Баки, баки подвесные! Где они у вас? — донеслось до меня.

— Так ведь у нас «эресы» стоят, — стал объяснять техник, Быстро на мою машину! — сказал майор.

Техник командирского самолета Кирилл Евсеев немедленно запустил мотор. Я с ходу занял место в кабине на уложенном в сиденье парашюте, не привязываясь, дал газ и пошел на взлет. На разбеге непрогретый мотор чихнул, затем вдруг умолк, или, как говорят авиаторы, «обрезал», но тут же снова «забрал», взял полные обороты. Машина оторвалась от земли в самом конце аэродрома, едва не задев колесами за высокие кусты. У меня даже пот на лбу выступил. Впрочем, все обошлось благополучно. Я набрал высоту, развернулся над лесом и взял курс на Котлы.

Самолета ЛИ-2 и наших истребителей не было видно. Должно быть, командующий авиацией Балтийского флота генерал М. И. Самохин спешил и дорожил каждой минутой. В Котлах я приземлился, выскочил из кабины и сразу же побежал к самолету Халдеева. И он, и Сухов уже заправили свои машины. Заправился и ЛИ-2. Выруливавший для взлета Халдеев, увидя меня, остановился. Пересиливая гул моторов, он крикнул мне, каким маршрутом лететь и какую держать высоту.

Догнал я группу над Усть — Нарвой. Самолет командующего шел низко над водой, возле самого берега, истребители — чуть сзади, на высоте четырехсот метров. Я пристроился с правой стороны, показал знаками лейтенанту Халдееву (он был старшим группы), что у меня все в порядке, и стал вести наблюдение.

Со стороны Финляндии в море показались две еле заметные точки. Сначала я принял их за наши катера, прикрывающие подступы к островам. Но прошли считанные секунды, и точки укрупнились и явно приблизились. Не самолеты ли это? Непонятно только, почему они идут как бы по воде, хотя следа и не оставляют. Я выдвинулся слегка вперед и движением машины показал Халдееву на подозрительные точки. Он тоже стал беспокойно вглядываться в море, но, видимо, ничего не обнаружил.

Заходящее солнце мешает наблюдению. Но я уже присмотрелся и ясно различаю, что со стороны залива идут самолеты, и, конечно же, вражеские. Медлить нельзя ни секунды. Они могут увидеть самолет командующего, и тогда… Резким полупереворотом бросаюсь вниз и даю очередь из пулеметов. Истребители противника на огромной скорости делают «горку», и очередь проходит мимо. Неудача несколько обескураживает меня. Между тем «Мессершмитты — 109» (я вижу их впервые) пересекают береговую черту и исчезают в просветах облаков.

Мои друзья сбрасывают подвесные баки, быстро набирают высоту и скрываются за растекающимися вечерними облаками. Я спешу за ними. Но что это? Где рычаг сброса баков? Рука нащупывает лишь кронштейн с осью да навернутую на ее конец гайку. Рычага нет. Он снят* Хочется кричать от возмущения. Как сбросить баки? Почему техник Евсеев перед вылетом ничего не сказал мне об этом? Меня охватывает тревога. Ведь друзья ведут бой. Я должен быть там, с ними. А командующий? Что, если фашисты заметили его? Еще и еще раз проверяю рычаги и кнопки. Все имеет свое определенное назначение и к сбросу баков не относится.

Даю полный газ. Машина с трудом набирает высоту. Надежда сбросить баки не оставляет меня ни на мгновение. Я лихорадочно осматриваю кабину. На высоте тысячи метров из — за облаков вываливается вражеский истребитель. Разворачиваюсь и пытаюсь зайти ему в лоб. Но он делает надо мной «горку» и, перевернувшись, как коршун, бросается вниз. Успеваю ввести машину в скольжение. Дымная пулеметная трасса проходит мимо, Сознание работает быстро. Понимаю, что положение мое не из приятных, и внимательно слежу за «мессершмиттом».

Выйдя из атаки, фашист повторил маневр и опять метнулся ко мне, Он снова дал очередь, но и она прошла мимо. Две неудачные атаки, видимо, разъярили моего противника. Уже не делая «горки», он круто ввел машину в вираж. Я поступил так же. Это было вроде бы выгодно мне. Радиус виража у моего самолета меньше, чем у «мессершмитта». Хорошо бы зайти ему в хвост и нанести удар сзади. Но баки, проклятые баки! Из — за них я не могу создать необходимый крен.

Неожиданно резкий удар сотряс машину. Такое впечатление, будто по обшивке стеганули кнутом. Самолет накренился. Восстановив положение, я увидел, что в правой плоскости зияет большая дыра. Вражеский истребитель метеором пронесся надо мной, а через несколько секунд ударил вторично. Мой самолет перевернулся через крыло, сорвался в штопор. С большим трудом уже у самой земли удалось прекратить вращение. От нервного напряжения дрожали руки.

Осматриваюсь. Сзади никого нет, и никто меня не атакует. Странно. Куда же девался гитлеровец? Я даю газ и вновь набираю высоту. Только тут обнаруживаю, что повреждено и левое крыло. Однако машина летит и слушается рулей. Я плавно разворачиваюсь и внимательно гляжу, нет ли какого подвоха. Но фашист действительно ушел…

Впрочем, это не порадовало меня. Размышления мои были невеселыми. О Таллине не могло быть и речи. Только бы командующий долетел. А Халдеев и Сухов? Каков результат их боя? Что они думают обо мне? Как расценят то, что я не пошел с ними? Ничего, дома все расскажу — поймут…

Но поняли, к сожалению, не все. Правдивый доклад Халдеева и Сухова, приземлившихся на аэродроме на несколько минут раньше меня, в штабе бригады был истолкован с неожиданной суровостью. Едва после посадки я зарулил на стоянку, как мне приказали сдать оружие, а еще через полчаса из Кронштадта прибыл начальник политотдела бригады полковой комиссар С.С.Бессонов для разбора ЧП.

Навсегда запомнился мне тот вечер. Большое багровое солнце медленно опускалось за горизонт. Гарнизон жил своей обычной жизнью. А я потерянно бродил взад — вперед возле землянки. Сначала со мной был Сергей Сухов, а потом он вместе со всеми ушел ужинать, и я остался один. Я ждал начальника политотдела, хотел поговорить с ним. Но он в сопровождении комиссара эскадрильи М.3.Исаковича быстро прошел в землянку, не обратив на меня внимания.

Неожиданно меня вызвали к телефону. Кто-то из штаба бригады требовал, чтобы я объяснил мое поведение в бою. Я подробно рассказал, как было дело, и тут же услышал: «Вы удрали из боя, Каберов, и бросили своих товарищей. Вы трус!» — «Это я-то трус?! — крикнул я не своим голосом. — Да я же только что объяснил вам, что вел бой, дрался с „мессершмиттом“. Мой самолет пострадал в этом бою!» — «Знаем мы такие бои, — последовал ответ. — Вы ответите по закону военного времени». — «Это за что же, за что я должен отвечать?» — спросил я растерянно. Но на том конце уже положили трубку.

Такой оборот дела удручающе подействовал и на меня, и на майора Новикова. Он сразу же разъяснил всем, что это по его распоряжению техник Евсеев несколько изменил систему сброса подвесных баков, укрепив на специально сделанном им кронштейне под прицелом трос с шариком. «Это очень удобно. Вы бы дернули за шарик-то, товарищ лейтенант. Он тут, рядом», — объяснил мне Евсеев, узнав причину моего неудачного полета. В спешке он забыл заранее предупредить меня об этом и теперь ругал себя за оплошность.

За спешку и невнимательность мне была, что называется, устроена головомойка. Но ни о какой трусости и разговора не было. Комиссар так и сказал мне: «Ладно, не волнуйся, оружие вернут, все уладится». А теперь вот…

Я знал, что комиссар Исакович требовательный, но справедливый человек, что он зря в обиду не даст. Но и его положение было не из легких. В землянке грохотал голос Бессонова:

— Трусов выгораживаете!

— Он кандидат в члены ВКП(б), товарищ полковой комиссар, — спокойно напоминал Исакович.

— Исключить! Завтра же созовете собрание, и исключить!..

Больше я ничего не видел и не слышал, В темноте набрел на стоявшую недалеко от землянки автомашину, забрался в кабину, лег на сиденье, стыдясь собственных слез. «За что? — спрашивал я себя. — За какое преступление все это?» Только где-то под утро удалось мне забыться. Не знаю, долго ли я спал. Разбудил меня голос Володи Халдееза:

— Ты смотри, где он устроился! А мы обыскали все вокруг. Поднимайся, пошли на завтрак!