Эдгар По - Аллен Герви - Страница 15

Разумеется, университету, основанному самим Джефферсоном, надлежало строить свою деятельность на демократических принципах, предполагавших, в частности, что совесть и сознание студентов суть начала, способные сами по себе обеспечить соблюдение установленных порядков. В случае же их нарушения должны были вмешиваться местные гражданские власти. Попытка внедрить самоуправление подобного рода, естественно, потерпела полное фиаско. Всеобщая анархия повергла университет в хаос, а Шарлотсвилл и близлежащие плантации то и дело страдали от буйных студенческих выходок. Все это продолжалось до тех пор, пока негодующая профессура не пригрозила уйти в отставку в полном составе, после чего получила право установить необходимый надзор за порядком сверху и ввести более действенные меры пресечения. В самый разгар поры невообразимого сумбура и мальчишеского дурачества и приехал молодой По, чтобы стать, в известном смысле, их жертвой.

Ему была отведена комната в западном крыле, удобно расположенная под второй аркой, слева от прихода, который разделяет два жилых корпуса. Двадцать футов длиной и пятнадцать шириной, она одновременно была и спальней, и комнатой для занятий. Дверь ее выходила на аркаду, откуда тогда открывался вид на Аллеганские горы, а единственное окно — на внутренний двор. Обогревалась комната небольшим камином.

Здесь молодой поэт проводил большую часть времени — устраивал надолго запомнившиеся однокашникам литературные чтения и веселые вечеринки, писал просительные письма домой и длинные, полные мольбы, жалоб и признаний любовные послания Эльмире, которых она так и не прочла или прочла слишком поздно. Расположенная на уровне земли, комната его была довольно темной и, подобно другим комнатам для студентов в Виргинском университете, имела уютный, хотя и по-келейному мрачноватый вид. В зимнее время там скорее всего царил холод, ибо при устройстве отопительных приспособлений в жилых домах и казенных зданиях на тогдашнем американском Юге больше думали о долгом лете, нежели о зиме и поздней осени.

Множество дошедших до нас документальных свидетельств и воспоминаний позволяют с достаточной точностью воссоздать уклад жизни и даже распорядок дня студентов в ту пору, когда одним из них был Эдгар Аллан По.

День начинался в половине шестого утра, когда По и его товарищей будил Уильям Уэртенбейкер, университетский секретарь, библиотекарь и смотритель, в чьи обязанности входило следить за тем, чтобы молодые люди вовремя вставали, одевались и в назначенный час были готовы приступить к работе. После торопливых омовений и столь же поспешного завтрака в каком-нибудь пансионе поблизости По отправлялся на утренние занятия, длившиеся около двух часов. Программа курса, на который он записался, включала лекции по латыни, греческому, французскому, испанскому и итальянскому. Один из его товарищей по группе рассказывает, что По «удивительно легко давались латынь и французский, на которых он бегло говорил и читал, хотя нельзя сказать, чтобы его знание этих языков отличалось большой глубиной. К греческому он был равнодушен. Нередко он являлся на занятия, не подготовив ни строчки из заданного для чтения отрывка. Однако ум его был столь остр, а память столь превосходна, что ему хватало и нескольких минут, чтобы приготовить лучший в классе ответ. Для этого ему нужно было лишь „подчитать“ урок прямо перед лекциями. Эта изумительная способность позволяла ему всегда быть в числе лучших студентов и вызывала восхищение, а еще чаще — зависть товарищей». По также делал успехи в итальянском и однажды даже удостоился похвалы профессора Блэттермана за перевод из Тассо. Как часто бывает, один поэт вдохновил другого.

По окончании занятий Эдгар мог распоряжаться остатком дня и вечером по своему усмотрению. Иногда в университете проводились занятия по военному делу, руководил которыми в то время некий мистер Мэтьюз, закончивший академию в ВестПойнте. То было одно из увлечений Джефферсона, утверждавшего, что будущие вожди республики должны владеть ратным искусством, и По, судя по всему, решил обучиться солдатским наукам, к каковым, наверное, приобрел вкус в бытность свою лейтенантом роты Юных ричмондских волонтеров несколько лет назад. Он, кажется, вообще был неравнодушен к военной славе, и склонности этой суждено было в скором времени принести горькие плоды.

Очень много времени По проводил в университетской библиотеке, где с наслаждением погружался в чтение книг из прекрасной и редкостной коллекции, собранной самим Джефферсоном. Библиотекарь, уже знакомый нам Уильям Уэртенбейкер, так описывает По-студента: «…тогда еще совсем мальчик… около пяти футов трех дюймов ростом, с немного кривыми ногами, скорее хрупкого телосложения, изобличавшего отсутствие склонности к физическим упражнениям, с лицом нежным и тонким, как у девушки, и большими, темными, очень выразительными глазами. Одевался он хорошо и опрятно. Товарищи любили его за добрый и веселый нрав; их также привлекал в нем весьма разнообразный для его лет жизненный опыт, обнаруживавший знакомство с людьми и местами, неведомыми бесхитростным провинциалам, среди которых он оказался… Однако более всего поражали тех, кто его знал, его блестящие успехи в изучении классических дисциплин…»

Об университетской жизни По повествуют не только воспоминания других людей, но и собственные его письма домой, из которых, правда, до нас дошли очень немногие. В них мы находим, в частности, весьма интересные сведения, дающие яркое представление о грубых и необузданных нравах, царивших тогда в университете, куда первые студенты принесли с собой некоторые из варварских обычаев, бытовавших среди американских пионеров. По словам Эдгара, драки между студентами были делом столь привычным, что на них никто не обращал внимания. Ссоры нередко кончались потасовками и даже дуэлями.

В другом письме, написанном из университета в сентябре 1826 года, По сообщает о переполохе, который вызвало среди студентов объявление о назначенных на декабрь экзаменах, и высказывает сомнение в том, что за ними последует вручение дипломов или присуждение степеней, ибо со дня открытия университета минуло лишь два года, в то время как обычный срок обучения равнялся в то время трем-четырем годам. Кроме того, продолжает он, многим кажется несправедливым, что со студентов, проучившихся всего только год, будут спрашивать наравне с теми, кто окончил уже два курса. Это, разумеется, относится прежде всего к нему самому. Тем не менее уверенность в себе его как будто не покидает. Он много работал и надеется выдержать испытания не хуже других, если только не будет слишком волноваться.

Открытие университета внесло заметное оживление в жизнь небольшого городка Шарлотсвилла, где он был построен. Для местной торговли — преимущественно, конечно, торговли в кредит — настали золотые времена. От родителей студентов требовалось поручительство в том, что они обязуются заплатить долги своих отпрысков, хотя наряду с этим существовал специальный закон, освобождающий студента от уплаты долгов, признанных судом «несправедливыми». Отношения между легкомысленными молодыми мотами, чьи расходы оплачивались из тугих кошельков родителей, и алчными торговцами питала взаимная выгода: одни потакали самым сумасбродным своим желаниям, другие же на них наживались.

Что до Эдгара По, то всем было известно, что он воспитанник и наиболее вероятный наследник одного из богатейших купцов в Виргинии, и это обстоятельство сыграло для него роковую роль. Ему не только было легко получить практически неограниченный кредит в любом магазине, но и почти невозможно им не воспользоваться, ибо к тому его толкали сами владельцы, хорошо осведомленные о состоятельности его «отца». Долги его росли особенно быстро из-за расходов на одежду. Сами по себе эти траты не могли составить слишком большой суммы — даже самый отъявленный молодой щеголь не смог бы накупить за год столько одежды, чтобы навлечь на себя обвинения в расточительстве со стороны такого обеспеченного человека, как Джон Аллан, который и сам привык жить на широкую ногу. Беда в том, что По, по всей видимости, платил одеждой и заказами на платье свои карточные долги, а их у него становилось тем больше, чем сильнее захватывала его страсть к игре. Поговаривали, что ему не хватило целых семнадцати пальто, сшитых из лучшего сукна, чтобы расплатиться за одну несчастливую ночь, проведенную за ломберным столиком.