Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Зоя

Алигер Маргарита Иосифовна

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Зоя - Алигер Маргарита Иосифовна - Страница 5

Изменить размер шрифта:

Стояло начало учебного года.

Был утренний воздух прохладен и сладок.

Кленовая, злая, сухая погода,

шуршание листьев и шорох тетрадок.

Но в этом учебном году по-другому.

Зенитки, взведенные в сквериках рыжих.

В девятом часу ты выходишь из дому,

совсем налегке,

без тетрадок и книжек.

Мне эта дорога твоя незнакома.

В другой стороне двести первая школа.

Осенней Москвой, по путевке райкома,

идет комсомолка в МК комсомола.

Осенней Москвою,

октябрьской Москвою…

Мне видится взгляд твой, бессонный и жесткий,

Я только глаза от волненья закрою

и сразу увижу твои перекрестки.

Душе не забыть тебя,

сердцу не бросить,

как женщину в горе,

без маски, без позы.

Морщины у глаз,

промелькнувшая проседь,

на горьких ресницах повисшие слезы.

Все запахи жизни, проведенной вместе,

опять набежали, опять налетели, —

обрызганной дождиком кровельной жести

и острой листвы, отметенной к панели.

Все двигалось,

шло,

продолжалась работа,

и каждая улица мимо бежала.

Но тихая, тайная, тонкая нота

в осенних твоих переулках дрожала.

Звенели твои подожженные клены,

но ты утешала их теплой рукою.

Какой же была ты тогда?

Оскорбленной?

Страдающей?

Плачущей?

Нет, не такою.

Ты за ночь одну на глазах возмужала,

собралась,

ремни подтянула потуже.

Как просто заводы в тайгу провожала

и между бойцами делила оружье.

Какою ты сделалась вдруг деловитой.

Рассчитаны, взвешены жесты и взгляды.

Вколочены рельсы,

и улицы взрыты,

и в переулках стоят баррикады.

Как будто с картины о битвах на Пресне,

которая стала живой и горячей.

И нету похожих стихов или песни.

Была ты

Москвой —

и не скажешь иначе.

И те, кто родился на улицах этих

и здесь, на глазах у Москвы, подрастали,

о ком говорили вчера, как о детях,

сегодня твоими солдатами стали.

Они не могли допустить, чтоб чужая

железная спесь их судьбу затоптала.

А там,

у Звенигорода,

у Можая,

шла грозная битва людей и металла.

В твоих переулках росли баррикады.

Железом и рвами Москву окружали.

В МК

отбирали людей в отряды.

В больших коридорах

толпились, жужжали

вчерашние мальчики, девочки, дети,

встревоженный рой золотого народа.

Сидел молодой человек в кабинете,

москвич октября сорок первого года.

Пред ним проходили повадки и лица.

Должно было стать ему сразу понятно,

который из них безусловно годится,

которого надо отправить обратно.

И каждого он оглядывал сразу,

едва появлялся тот у порога,

улавливал еле заметные глазу смущенье,

случайного взгляда тревогу.

Он с разных сторон их старался увидеть,

от гнева в глазах до невольной улыбки,

смутить,

ободрить,

никого не обидеть,

любою ценою не сделать ошибки.

Сначала встречая, потом провожая,

иных презирал он,

гордился другими.

Вопросы жестокие им задавая,

он сам себя тоже опрашивал с ними.

И если ответить им было нечем,

и если они начинали теряться,

он всем своим юным чутьем человечьим

до сути другого старался добраться.

Октябрьским деньком, невысоким и мглистым,

в Москве, окруженной немецкой подковой,

товарищ Шелепин,

ты был коммунистом

со всей справедливостью нашей суровой.

Она отвечала сначала стоя,

сдвигая брови при каждом ответе:

— Фамилия?

— Космодемьянская.

— Имя?

— Зоя.

— Год рождения?

— Двадцать третий.

Потом она села на стул.

А дальше

следил он, не кроется ли волненье,

и нет ли рисовки,

и нет ли фальши,

и нет ли хоть крошечного сомненья.

Она отвечала на той же ноте.

— Нет, не заблудится.

— Нет, не боится.

И он, наконец, записал в блокноте

последнее слово свое:

«Годится».

Заметил ли он на ее лице

играющий отблеск далекого света?

Ты не ошибся

в этом бойце,

секретарь Московского Комитета.

* * *

Отгорели жаркие леса,

под дождем погасли листья клена.

Осень поднимает в небеса

отсыревшие свои знамена.

Но они и мокрые горят,

занимаясь с западного края.

Это полыхает не закат,

это длится бой, не угасая.

Осень, осень. Ввек не позабудь

тихий запах сырости и тленья,

выбитый, размытый, ржавый путь,

мокрые дороги отступленья,

и любимый город без огня,

и безлюдных улочек морщины…

Ничего, мы дожили до дня

самой долгожданной годовщины.

И возник из ветра и дождя

смутного, дымящегося века

гордый голос нашего вождя,

утомленный голос человека.

Длинный фронт — живая полоса

человечьих судеб и металла.

Сквозь твоих орудий голоса

слово невредимым пролетало.

И разноязыкий пестрый тыл,

зной в Ташкенте, в Шушенском — поземка.

И повсюду Сталин говорил,

медленно, спокойно и негромко.