Дина. Чудесный дар - Кобербёль Лине - Страница 5

Человек по имени Дракан

Наутро мы встали, пытаясь сделать вид, будто все точь-в-точь как обычно. Давин вышел из дома и открыл ставни. Небо по-прежнему было затянуто тучами, но вообще-то распогодилось. Поработав насосом во дворе, я принесла воду, разожгла огонь в очаге и сварила овсяную кашу. Мелли захотела каши с медом.

– Ты наелась меду вчера, – сказала я. – Станешь еще огромным толстым медвяным медвежонком, пожирателем меда.

– Я не толстая, – возразила она. – Я только красивая!

Что правда то правда! Красота, и нежность, и сияние овевали неуклюжесть Мелли, словно оперение голубки или меховая шубка котенка. Волосы ее, блестящие и гладкие, такие же золотисто-каштановые, как у матери и Давина, пожалуй, лишь чуточку более рыжие. Как уже упоминалось, у меня – единственной из всей семьи – волосы были черные, как хвост вороного жеребца.

– Может статься, и так, – сказала я. – Но ведь надобно оставить меду, чтоб его хватило на всю зиму.

– Матушка всегда дает мне полную ложку!

– Это неправда… – начала было я, но Давин прервал меня.

– Пусть уж ест этот мед, – сказал он, поглядывая из окна на дорогу.

– Давин…

– Прекрати… не будь так строга с ней, Дина!

– Дело не в этом…

– Я покосилась на его усталое лицо. Он, но своему обыкновению, скрестил руки на груди, словно озяб.

– Что с тобой?

– Со мной все хорошо! Но я голоден. Каша скоро будет готова?

Я знала, что он беспокоится о маме. Но сделала вид, будто ничего не происходит, и разложила овсяную кашу по плошкам, добавив в плошку Мелли большую ложку меда.

– А дождик еще ночью прекратился, – тихонько сказала я Давину.

– Да, – ответил он. – Да и ветра больше нет!.. Наши взгляды встретились над кухонным столом, но мы больше не произнесли ни слова.

– Вот, – сказала я, протягивая Давину ложку меда. – Верно, нам всем троим не помешает немного сладкого.

К обеду сквозь тучи прорвалось солнце, а матушки все еще не было. Мы задали корму козам, курам, голубям и кроликам, подобрали все яблоки, что сбило ветром с фруктовых деревьев в саду за домом.

Мой зимний плащ почти высох, запах сыворотки чувствовался едва-едва.

– Где матушка? – спросила Мелли. – Почему ее так долго нет?

– Не знаю, Мелли! Мелли легонько захныкала:

– Я боюсь… Где матушка?

– Знаешь что, – сказала я, беря ее ручонку в свою, – Давин пойдет сейчас с тобой к Рикерту Кузнецу и к его жене Эллин. И ты сможешь поиграть с Саль и Тенной, пока не вернется мама.

Мелли просияла:

– А Эллин испечет пряник?

– Может быть. – Я не стала ее разочаровывать. – Во всяком случае, печет она частенько, верно?

Жена кузнеца питала слабость к Мелли и к ее большим зеленым глазам.

– А ты не пойдешь с нами? – спросил Давин. Я покачала головой:

– Лучше одному из нас остаться здесь, да и вам будет полегче, если я не пойду туда.

– Рикерт Кузнец тебя вовсе не боится, – возразил мой старший брат.

– Может, и не боится, это так. Но никогда не глядит мне прямо в глаза. Да и… после вчерашнего, может, разумнее мне некоторое время держаться подальше от селения.

– Но это ничего не изменит, – огорченно бросил он, явно раздраженный.

– Пожалуй, – согласилась я. – Но я все равно останусь здесь.

Когда Давин и Мелли скрылись за углом курятника, я принесла корзинку с яблоками, села на скамейку перед дровяным сараем и стала очищать с них кожуру. Солнечный свет и запах фруктов привлекли золотисто-черных ос, голодных и злобных, заставив их роиться вокруг меня. И всякий раз, когда я брала яблоко, приходилось смотреть в оба.

Куры примчались с быстротой стрелы и принялись кудахтать, клюя очистки, а заодно и драться за кожуру.

Страшила улегся на освещенное солнцем местечко возле скамьи, тяжко вздохнул и опустил голову на передние лапы. Когда он был щенком, нам никак не удавалось заставить его прекратить охоту за осами и пчелами, но после того, как песика три-четыре раза ужалили, он усвоил урок. Внезапно Страшила поднял голову и тявкнул.

Я глянула за угол курятника. Давин еще не мог вернуться. Но тут с дороги донесся стук копыт, и у меня стало так легко на душе. Матушка снова дома!

Пес вскочил и зарычал. Потом начал оглушительно громко и гневно лаять, так что испуганные куры, хлопая крыльями, разбежались в разные стороны.

Чувство облегчения сразу испарилось. Страшила был не из тех собак, что часто лают попусту. И никогда, ни при каких обстоятельствах, он не стал бы облаивать мою мать и Звездочку. Стало быть, ехал кто-то чужой. Быть может, случайный всадник, направлявшийся к Березовой гряде или наверх, в Высокогорье.

На дороге показался рослый вороной лошак. В седле сидел высокий всадник, выглядевший также довольно мрачно в своих черных кожаных одеждах, с накинутым сверху темно-синим плащом. Всадник придержал коня и бросил взгляд на Страшилу, продолжавшего бешено лаять. Затем, повернув голову, глянул на меня.

– Это усадьба Пробуждающей Совесть? – спросил он. Вороной фыркнул на Страшилу и предупреждающе ударил о землю передней ногой, да так, что от кованного железом копыта только искры полетели.

– Да! – Я поднялась, стряхнув с передника остатки яблок. – Но сейчас ее нет дома.

– Я знаю, – подтвердил он, слегка дернув поводья. Вороной прекратил бить копытом, но я на всякий случай ухватила пса за ошейник. – Но, полагаю, ты ее дочь?

– Да. Дина Тонерре!

Он торопливо спешился и сделал несколько шагов мне навстречу. Страшила оскалил зубы и дернулся так, что я едва сумела удержаться на ногах.

– Сидеть! – прошипела я, приговаривая: – Спокойно! Сидеть!

Пес неохотно уселся на землю. Все его длинное серое собачье туловище было напряжено и билось мелкой дрожью. Почему он так встревожен? Уж не потому ли, что матери нет дома?

Чужак постоял и поглядел немного на оскал зубов Страшилы. Затем снова перевел взгляд на меня. И хотя он стоял совсем близко, посмотрел мне прямо в глаза.

Во мне что-то непривычно дрогнуло. Глаза его были синими, темно-синими, будто вечернее небо. Холодное ясное вечернее небо. А встретившись с моими, они не метнулись в сторону, избегая моего взгляда. «Тот, кто глянет открыто в глаза Пробуждающей Совесть, – человек совершенно особый, – говорила матушка. – Это самый лучший друг, какой тебе когда-либо может встретиться».

Означало ли это, что чужак был другом? Или мог стать им? Внезапно я взглянула на него с особым интересом. Бороды у него не было, не было даже усов, в отличие от большинства знакомых мне мужчин. Лицо его было совершенно гладким, почти как у ребенка. Все в нем казалось тонким, узким – и нос, и губы, и подбородок.

Было трудно определить, сколько ему лет..: ведь даже кожа его была по-детски гладкой… Но в выражении лица и глаз крылось нечто заставлявшее воспринимать его как человека гораздо более старшего, нежели, к примеру, Давин или Торк, старший мельников сын.

– У меня весточка от твоей матери, Дина, – сказал он. – Ей нужна твоя помощь!

Холодок предчувствия, возникший у меня, когда утром за столом мы с Давином посмотрели друг на друга, внезапно вернулся – да сильнее, чем прежде.

– Зачем? – спросила я, и голос мой прозвучал тихо, одиноко и испуганно.

– Лучше пусть она сама расскажет тебе, – произнес он. – Но если ты не побоишься ехать верхом на таком огромном коне, я могу сразу взять тебя с собой. А ты ведь не боишься?

– Нет, – ответила я, хотя вороной был крупнее, нежели любой другой конь, на котором мне когда-либо доводилось сидеть. – Но я должна оставить весточку брату.

– Брату? А где же он?

– У кузнеца. И скоро должен вернуться.

Я вовсе не собиралась отказываться ехать с ним, несмотря на то что он чужак, а Страшила ворчал на него. Я доверилась ему. Да и как могло быть иначе, раз он, стоя тут, смотрел мне в глаза так, как, вообще-то, могли смотреть только мои родные? Да и матушка, возможно, решила, что должно начать мое ученичество в Дунарке, что бы там ни стряслось.