Кровная связь - Айлс Грег - Страница 44

«Краун-Виктория» останавливается перед закрытой дверью гаража, которая всегда укрывала машину Шона от любопытных глаз. Но теперь таиться нет особого смысла. К вечеру сегодняшнего дня все в управлении будут знать о нашем романе.

Шон переклоняется через мои колени и открывает дверцу. Я жду, чтобы попрощаться с Кайзером, но, похоже, его разговор и не думает заканчиваться. В конце концов я выбираюсь из машины и направляюсь к входной двери. Я уже почти подошла к ней, когда позади раздается шум шагов.

– Доктор Ферри!

Это Кайзер, он спешит за мной. Я останавливаюсь.

– В офисе Малика вы называли меня Кэт.

– Я по-прежнему мысленно обращаюсь к вам именно так, – признается он. – Но в данной ситуации неплохо сохранять хотя бы видимость профессиональных границ.

«Какую ситуацию он имеет в виду?» – думаю я, пока Шон приближается к нам.

– Я очень ценю то, что вы сегодня сделали, – говорит Кайзер, – но был бы очень благодарен, если бы вы смогли подъехать к нам в штаб-квартиру. Разумеется, когда почувствуете себя лучше.

Я перебиваю его.

– Агент Кайзер, вы считаете, что я каким-то образом могу быть связана с этими убийствами? Или с Натаном Маликом?

Выражение лица Кайзера не меняется – он как скала, о которую ударяется ветер. Он, очевидно, прекрасный игрок в покер.

– Я думаю, что сегодня вы сделали все, что в ваших силах, чтобы помочь нам раскрыть это дело, – говорит он. – И еще я думаю, что люди, которые принимают решения, тоже поймут это.

– Как вы думаете, почему, Малик сказал: «Не вините себя ни в чем», когда я собралась уходить?

– Не знаю. Что, по-вашему, он имел в виду?

Это похоже на разговор с психиатром.

– Понятия не имею.

Кайзер смотрит себе под ноги, потом поднимает глаза на меня.

– Мы должны попытаться выяснить это вместе.

Это все, на что я могу рассчитывать. Я протягиваю ему руку. Он пожимает ее, и я, не оглядываясь, поднимаюсь в свой дом.

Глава девятнадцатая

Я стою у венецианского окна, глядя на озеро. Встреча с Маликом странным образом совершенно выбила меня из колеи, и я не могу понять, почему. Его загадочные слова о моем отце пробудили к жизни какие-то отрывочные воспоминания, но ни одно из них не сообщило мне ничего существенного. Я даже не уверена, что эти образы, возникающие перед моим внутренним взором, действительно имели место и что я не придумала их, рассматривая старые фотографии и слушая рассказы окружающих. В некоторых вещах я уверена – они пришли ко мне из тех ночей, что я проводила на чердаке амбара, который мой отец использовал в качестве студии, глядя сверху, как он работает до самого утра. Рев ацетиленовой горелки и шипение пара, когда он окунал раскаленный металл в лохань с водой, чтобы охладить. Запах кислот, которые он использовал для травления, и стук молотка, которым он соединял части скульптуры, создавая единую композицию, существовавшую только в его воображении. Не было ни чертежей, ни эскизов. Всего лишь куски металла и его представление о том, что должно из них получиться.

Время от времени он снимал маску и поднимал голову, чтобы взглянуть на меня, сидящую на чердаке. Иногда он улыбался Иногда просто смотрел на меня, и в глазах его отражалось нечто похожее на страх. Даже в столь юном возрасте я чувствовала что отец относится ко мне как к одному из своих творений, слишком хрупкому, чтобы обращаться с ним безбоязненно. Кажется, он опасался, что в отличие от металла, которому он уверенной рукой придавал нужную форму, мне можно причинить вред необдуманным словом или действием и что это уже никогда не исправить.

Я относилась к амбару как студии отца, хотя на самом деле в последние годы жизни он и спал там. Амбар стоял всего лишь в паре сотен ярдов вниз по склону от помещения для слуг, где жили мы с матерью, но уединение было абсолютным. Никому не разрешалось заходить в амбар, когда отец работал. Никому, за исключением меня. Когда однажды я попросила мать объяснить, почему мы спим отдельно, она сказала, что во всем виновата война. И не стала ничего уточнять. Отец же признался мне, что по ночам ему снятся кошмары, а иногда, просыпаясь, он не осознает, где находится. В такие моменты, сказал он, ему кажется, что война не закончилась, а он так и не вернулся домой. Когда такое случается, для меня с матерью лучше не быть с ним в одной комнате. И только много позже я поняла, что то, что чувствовал отец во время своих внезапных озарений-воспоминаний, было правдой. Для него война так и не закончилась. И он никогда так и не вернулся домой.

– О чем ты думаешь? – слышится у меня за спиной голос Шона.

Я не оборачиваюсь. На озере совсем мало лодок, но мне надо смотреть на них. Парус, медленно уплывающий к горизонту, дает возможность сосредоточиться в момент, когда мои внутренние швартовы ослабели, готовые вот-вот лопнуть. Вот как сейчас. Безумие, проснувшееся во мне, когда я выходила из кабинета Малика, никуда не делось.

– Об отце, – негромко отвечаю я.

– Что именно?

– Всякую ерунду. Отрывки и фрагменты. Собственно, это все, что у меня есть.

Шон кладет руку мне на плечо и легонько сжимает его. От неожиданности я подпрыгиваю, но мне удается не отстраниться.

– Мне нужно выпить, – бормочу я. – Мне в самом деле срочно нужно выпить.

Он немного выжидает, прежде чем ответить.

– А как насчет ребенка?

Выбор невелик: или спиртное, или валиум. И сейчас я не знаю, что хуже.

– Неужели стаканчик спиртного способен принести столько вреда?

– Дело не в одном стаканчике. Это первый шаг в пропасть.

Его рука, лежащая на моем плече, сжимает его сильнее.

– Тебе надо отвлечься от мыслей о выпивке. Что я могу сделать?

– Не знаю. – Парус, за которым я наблюдала, исчез. Лодка легла на другой галс и сейчас с трудом пробивалась к берегу. – Может быть, нам сто?ит заняться любовью.

Шон кладет свободную руку на мое второе плечо.

– Ты уверена?

– Нет. Мне просто нужно что-то, чтобы заглушить это чувство внутри.

– Какое чувство?

– Мне кажется, прежде я его никогда не испытывала. До того как отправиться на встречу с Маликом, я чувствовала себя хорошо. И даже когда была там с ним, все было нормально. Но сейчас… Такое впечатление, словно он щелкнул выключателем у меня в голове. И на меня обрушились эти чувства. Их слишком много.

Шон разворачивает меня лицом к себе и делает шаг вперед, так что мы касаемся друг друга. Я вглядываюсь в его глаза, пытаясь забыться и раствориться в них. Я уже проделывала это раньше, тонула в этих зеленых омутах, подобно маленькой девочке, оказавшейся в море, на глубине, в окружении изумрудно-зеленой воды. Качалась на волнах и позволяла им нести себя…

Я отшатываюсь. Шон поцеловал меня, и прикосновение его губ пронзило меня, как удар электрического тока.

– Эй, – говорит он, и на лице его написано беспокойство. – В чем дело?

– Не знаю. – Я чувствую, как по щекам текут слезы. – Я не знаю. У меня появилось ощущение, будто все взаимосвязано, но я не понимаю, каким образом.

– Что связано, малышка?

– Все! Все происходящее. Убийства, я, Малик… Кайзер тоже так считает. Он просто не считает нужным говорить об этом со мной сейчас.

– Успокойся, Кэт. Как все это может быть взаимосвязано?

– А разве может быть иначе? Убийства начались месяц назад. Потом на месте преступления со мной случаются приступы паники, чего никогда не бывало раньше. Единственное связующее звено между жертвами – психиатр, с которым я познакомилась десять лет назад, мозголом, который приударял за мной. Потом ты устанавливаешь еще одну общую черту, соединяющую жертвы. Вьетнам. Кто был во Вьетнаме? Мой отец, Натан Малик и еще двое убитых. Может быть, их было больше. И все они служили там в один и тот же год. Какова вероятность того, что это просто случайность, Шон?

– Я не математик, но не вижу здесь ничего особенного. Подобные совпадения случаются постоянно.