Кровная связь - Айлс Грег - Страница 37

Одним плавным движением Малик встает и указывает на софу напротив своего стола. Черные кожаные подушки на трубчатой хромированной раме – вполне вероятно, работа Миса Ван дер Роэ или же искусная подделка. Садясь, я быстрым взглядом обвожу его кабинет, но комната выглядит почти голой, так что в глаза мне бросаются всего несколько деталей. Стены мягкого белого цвета, полки тикового дерева и парочка длинных вертикальных картин, похожих на китайские. Слева от меня висит самурайский меч, его косо обрубленное лезвие угрожающе поблескивает, напоминая о своем предназначении. С правой стороны на шкафу восседает каменный Будда, который выглядит в достаточной мере настоящим, чтобы быть украденным откуда-нибудь из азиатских джунглей.

– Всем моим посетителям нравится Будда, – замечает Малик, опускаясь на свое место.

– Откуда он у вас? Я никогда не видела ничего похожего.

– Я привез его с собой из Камбоджи. Ему пятьсот лет.

– Когда вы были там?

– В тысяча девятьсот шестьдесят девятом году.

– В качестве солдата?

Губы Малика изгибаются в тонкой улыбке.

– Захватчика. Я сожалею о том, что мне пришлось взять статуэтку с собой, но сейчас я рад, что она у меня есть.

За спиной психиатра висит мандала – замыкающаяся в круг геометрическая конструкция, составленная из пронзительно ярких цветов, которые переплетаются, образуя замысловатый рисунок, призванный погрузить зрителя в состояние медитации. Карл Юнг просто-таки обожал мандалы.

– Я очень рад, что вы пришли, но к радости примешивается и любопытство, – говорит Малик.

– В самом деле?

– Да. Я думал, что именно вы будете снимать отпечатки моих зубов. А вместо этого получил довольно-таки неприятного дантиста из ФБР.

Я смущена и растеряна.

– Он сделал отпечатки ваших зубов?

– Нет, и это очень странно. Полагаю, рентгенограммы оказалось достаточно, чтобы исключить меня из числа подозреваемых. Хотя он обработал у меня полость рта, чтобы взять образцы ДНК.

Я сижу, как в старых фильмах сидела Лорен Бэколл, сдвинув колени, но так, чтобы они были видны из-под юбки, и слегка поджав ноги. Пока Малик пожирает взглядом мои коленки, мне вдруг приходит в голову мысль, что я нахожусь здесь для того, чтобы повернуть вспять обычный ход событий в кабинете психиатра – выудить из доктора как можно больше информации, вместо того чтобы снабдить его необходимыми сведениями. Поскольку Малик, вероятнее всего, является признанным специалистом словесной дуэли, я решаю не темнить и взять быка за рога.

– Откуда вы узнали, что я работаю над этим делом, доктор?

Он небрежно машет рукой: дескать, не будем терять времени на такие пустяки.

– ФБР хотело заполучить и несколько прядей моих волос, но увы…

Малик указывает на свою лысину и хохочет. Он проверяет меня.

– Если ФБР нужны были образцы ваших волос, они их получили. Тем или иным способом. Разве что вы лысый и внизу, в чем я пока не имела возможности убедиться лично.

– Так, так. А вы не шарахаетесь от грубой прозы жизни, а?

– А вы думали иначе?

Он пожимает плечами с явным изумлением.

– Я не знаю. Мне было любопытно взглянуть на вас, чтобы понять, какой вы стали. Я имею в виду, что следил за вашей карьерой по газетам, но там никогда не сыскать нужных подробностей.

– Ну и… каковы ваши впечатления?

– Вы по-прежнему очень красивы. Но я пока что не заметил ничего, чего бы не знал о вас раньше.

– И только поэтому я здесь? Вы хотели всего лишь посмотреть, что из меня получилось?

– Нет. Вы здесь потому, что все происходящее отнюдь не случайно.

– Что?

– Наше соприкосновение во времени и пространстве. Мы с вами впервые встретились много лет назад, наше знакомство было мимолетным и шапочным, а теперь судьба снова свела нас. Юнг называл это синхронностью. Кажущаяся беспричинной череда событий, которые оказывают на человека большое влияние или имеют для него столь же большое значение.

– Я называю это случайностью. Мы ведь не должны были встретиться, если бы не ваша просьба.

– Это все равно случилось бы рано или поздно.

Меня внезапно охватывает неудержимое желание спросить у Малика, не знал ли он моего отца, но интуиция ведет меня в другом направлении.

– У вас по-прежнему пунктик в отношении меня, доктор Малик?

– Пунктик?

Невежество не идет психиатру, во всяком случае этому.

– Перестаньте. Интерес. Страсть. Непреодолимая тяга.

– И много мужчин реагируют на вас подобным образом?

– Достаточно.

Он кивает.

– Держу пари, что так оно и есть. В медицинской школе они ели у вас из рук. Все эти врачи, которым перевалило за сорок. Они пускали при виде вас слюни, словно вы были течной сучкой.

Малик употребляет слово «сучка» так, как его употребляют собаководы, говоря об особи женского пола, находящейся в самом низу эволюционной лестницы.

– Если мне не изменяет память, вы были одним из них.

– Я обратил на вас внимание, признаю.

– Почему вы обратили на меня внимание?

– Потому что вы не были похожей на других. Красивая, очень сексуальная, пьющая, как сапожник. И еще вы умели оставаться собой в разговорах с людьми на двадцать лет старше. Кроме того, мне было скучно.

– Вам и теперь скучно?

Снова тонкая улыбка.

– Нет. Мне нечасто приходится разговаривать с кем-нибудь перед столь внимательной и благодарной аудиторией.

Я приподнимаю юбку и слегка раздвигаю колени – совсем немного, так, чтобы Малик увидел передатчик, прикрепленный клейкой лентой к внутренней стороне моего бедра.

– Всем привет! – восклицает он. – Вуайеристы, все как один.

– Если мы закончили прогулку по садам нашей памяти, то у меня есть к вам несколько вопросов.

– Валяйте. Мне остается только надеяться, что это и в самом деле ваши вопросы. Мне ненавистна мысль, что вы добровольно вызвались выступить в качестве выразителя интересов ФБР. Это было бы недостойно вас.

– Вопросы и в самом деле мои.

– В таком случае я к вашим услугам.

– Вы работаете только с пациентами с подавленной памятью?

Малик, похоже, дискутирует сам с собой, стоит ли отвечать на этот вопрос.

– Нет, – произносит он наконец. – Я специализируюсь на восстановлении утраченных воспоминаний, но также работаю с пациентами, страдающими биполярными расстройствами и «вьетнамским синдромом».

– «Вьетнамским синдромом» самим по себе или применительно к сексуальному насилию?

Очередная пауза.

– Я также работаю с несколькими ветеранами боевых действий.

– Это ветераны войны во Вьетнаме?

– Я бы предпочел не углубляться в такие подробности о моих пациентах.

Мне хочется расспросить его о службе во Вьетнаме, но время для этого явно неподходящее.

– Я собираюсь задать вам прямой вопрос. Почему вы отказываетесь сообщить полиции имена своих пациентов?

Последние следы благодушия исчезают с лица психиатра.

– Потому что я пообещал им свою лояльность и защиту. Я никогда не предам своих пациентов.

– Неужели список имен будет означать предательство?

– Разумеется. Полиция незамедлительно и грубо вмешается в их жизнь. А многие из моих пациентов – люди очень ранимые и слабые. Им приходится жить в нелегких семейных обстоятельствах. Для некоторых насилие является ежедневной реальностью. Для других – вполне вероятной возможностью, которая висит над ними, как дамоклов меч. У меня нет ни малейшего намерения подвергать их опасности только ради того, чтобы государство удовлетворило свои капризы.

– Что вы называете капризами государства? Полиция пытается остановить серийного убийцу, который, скорее всего, выбирает своих жертв из числа ваших пациентов.

– Никто из моих пациентов не умер.

– Зато погибли их родственники. Нам известно только о двоих, хотя их может быть больше.

Малик демонстративно смотрит в потолок.

– Возможно.

При виде столь явного самодовольства во мне закипает гнев.

– Для вас это не просто возможность, не так ли? Вы знаете наверняка, кто еще подвергается опасности, но отказываетесь говорить об этом с полицией.