Кровная связь - Айлс Грег - Страница 32

– Не поможет, – авторитетно заявляет Шон. – Судья, естественно, примет во внимание вопрос сохранения в тайне личной жизни, но поскольку наш НСУБ убивает так часто, самое меньшее, что мы непременно получим, это имена пациентов Малика.

– А собственно записи?

– Мы должны получить и их тоже. Все, за исключением частных записей, которые Малик делает во время сеансов.

– Но ведь они тоже имеют огромное значение!

– Несомненно. Но они нам не достанутся. Прецедентов было предостаточно.

Я встаю со стула и начинаю расхаживать по кухне.

– Главный вопрос состоит в следующем: почему Малик пытается утаить эту информацию?

– Он утверждает, что жизнь его пациентов может быть разрушена, если факты, которые они сообщили ему в частном порядке, станут достоянием общественности. Он говорит, что некоторым из них грозит опасность даже в том случае, если просто станет известно, что они проходят курс лечения.

Вчера я сама предложила Шону эту причину в качестве единственно возможного объяснения поведения Малика, но сегодня – после нового убийства – она кажется мне надуманной.

– Опасность чего?

– Он не уточнил. Я полагаю, эта опасность может исходить от членов их семей, поскольку те две женщины, о которых мы узнали, старались сохранить в тайне от своих семей тот факт, что лечатся у Малика. Может быть, еще от приятелей-кавалеров?

– А что, если Малик не убийца, но покрывает настоящего убийцу? – высказываю я предположение.

– Тогда он становится соучастником убийства. Если в его распоряжении оказались сведения, недвусмысленно указывающие на то, что готовится преступление, по закону он обязан предотвратить его. А это означает, что ему придется рассказать все полиции.

Я перестаю метаться по кухне.

– А что, если ему сообщили о преступлении уже после того, как оно было совершено? Может ли он в данном случае выступать в роли священника на исповеди?

– Тот же самый принцип. – Шон не поднимает глаз от стола, губы его плотно сжаты. – Да, я думаю, в этом случае он имеет право хранить молчание.

Я чувствую, что наткнулась на что-то.

– А что будет, если пациент четыре недели подряд приходит к нему и говорит: «Я убил кое-кого пару дней назад»?

– Прошлое поведение подпадает под эту привилегию хранить молчание. Если бы это было не так, никто и никогда ни в чем не признался бы своему мозголому, или своему священнику, или своему адвокату. Исключения из этого правила бывают, но только в случае прямой угрозы жизни.

Я беру с подноса банан, начинаю его чистить, но потом кладу обратно.

– Допустим, Малик может покрывать убийцу. Совершенно легально. Но зачем ему это делать?

– Потому что он самоуверенный и заносчивый засранец. Теоретик, который даже не может представить себе реальность этих убийств.

– Боевой медик, скорее всего, имеет достаточно ясное представление о реальности убийства.

Шон со вздохом соглашается, а я вдруг ощущаю неожиданный прилив воодушевления.

– А что, если он покрывает убийцу потому, что считает эти убийства оправданными?

– Как если бы у него были извращенные моральные принципы?

– Возможно, не такие уж извращенные. Жертва жестокого обращения и насилия убивает мужчину, который насиловал ее в течение многих лет. В ее представлении это не более чем самозащита.

– А для Малика это оправданное убийство, – добавляет Шон, и в голосе его слышна нотка энтузиазма. – Проблема заключается в том, что у нас пять жертв. Ты думаешь, кто-то из пациентов Малика подвергался сексуальному насилию со стороны всех этих пяти мужчин?

– Это вполне возможно. Особенно если здесь замешана педофилия или что-нибудь в этом роде.

– То есть ты хочешь сказать, что эти убийства представляют собой месть за то, что случилось много лет назад?

– Малик специализируется на подавленных воспоминаниях, то есть тех, которые вытеснены в подсознание, правильно? Давай-ка немного поговорим о сексе.

Шон понимает меня неправильно, и я вижу в его глазах подозрительный блеск. Он уже готов отпустить какую-то шуточку, но сдерживается, когда вспоминает, в каком мы с ним очутились положении.

– Малик лечит и мужчин, и женщин? – задаю я вопрос. – По-моему, доктор Шубб говорил, что так оно и есть.

– Мы знаем, что он лечил мужчин. Правда, неизвестно, сколько именно. Оперативная группа опрашивает всех психологов и психиатров в Луизиане и Миссисипи, надеясь найти кого-нибудь, кто направлял своих пациентов к Малику. Они уже нашли психолога, который порекомендовал одному малому обратиться к Малику в прошлом году.

– Это связано с сексуальным насилием?

– Мозголом отказывается отвечать на этот вопрос без предписания суда.

– Проклятье! Сколько реально пройдет времени, прежде чем вы сумеете заставить Малика передать список своих пациентов?

– Кайзер полагает, что сумеет убедить судью подписать ордер сегодня во второй половине дня. Может быть, и на истории болезней тоже.

– А если Малик откажется?

– Тогда его обвинят в неуважении к суду.

– И арестуют на месте?

– Нет, сначала должно состояться слушание. Но он попадет в тюрьму, это несомненно.

– В таких случаях предусмотрено освобождение под залог?

– Нет. Поскольку ему предъявлено обвинение всего лишь в неуважении к суду, заключенный может освободиться из тюрьмы в любое время, когда пожелает. Все, что для этого требуется, – это подчиниться предписанию суда.

– Как ты думаешь, согласится Малик сесть в тюрьму только ради того, чтобы сохранить в тайне имена своих пациентов?

Шон улыбается понимающей улыбкой.

– Я думаю, сегодня вечером у нас будет список этих пациентов.

– Очень хорошо. Эй, а вы обыскали офис Малика? На предмет оружия, я имею в виду?

– Да. Малик присутствовал при обыске и позаботился, чтобы никто не заглянул ни в его записи, ни в истории болезней. Все они были исключены из ордера. Мы не хотели терять времени на препирательства с судьей.

– Но истории болезней хотя бы были на месте? Вы видели папки в шкафу?

– Меня там не было. Я узнаю, но, думаю, если бы они отсутствовали, кто-нибудь упомянул бы об этом.

– Не стоит ничего предполагать заранее, Шон. Держу пари, Малик уже убрал эти папки из своего офиса в безопасное место. Вы оставили кого-нибудь дежурить в его конторе, чтобы побеседовать с пациентами, которые могут прийти на прием?

– Конечно, черт возьми! Но никто не пришел. Мы не можем понять, почему. Откуда они узнали, что приходить не нужно? С тех самых пор, как Малик попал под подозрение, мы поставили его телефоны на прослушку, но он не отменил ни одной встречи. У него даже нет чертовой дежурной медсестры в приемной.

– И разумеется, вы пошли к семьям жертв и в лоб поинтересовались, не является ли кто-нибудь из них пациентом Малика?

– Да, конечно, но мы проявили при этом разумную осторожность. На тот случай, если Малик прав в том, что его пациентам может грозить опасность. Мы будем иметь бледный вид, если выяснится, что Малик предупреждал нас об опасности, грозящей его пациентам, а потом кого-нибудь из них ухлопают в пылу домашней ссоры.

– Что значит «разумная осторожность»? Что, оперативная группа пытается самостоятельно изолировать женщин – членов семьи?

– Да. Но сейчас – со всеми этими разводами, браками и прочим – трудно разобраться, кто есть кто на самом деле.

Я мысленно переношусь назад, в середину июля, когда была убита вторая жертва. Андрус Ривьера, фармацевт на пенсии. Тогда вместе с Шоном я опрашивала семью убитого и обратила внимание на одну странную вещь. По дому с радостным визгом носилась внучка мистера Ривьеры, словно готовилась ко дню рождения, а не к похоронам своего деда. И это была вовсе не кратковременная вспышка энергии. Она продолжала вести себя так в течение всего нашего визита. Ей было примерно семь лет от роду, и ее поведение осталось у меня в памяти, поскольку она не выглядела бесчувственным ребенком. В сущности, когда я с ней заговорила, она произвела на меня совершенно противоположное впечатление. Спокойное внимание и приветливость в ее глазах вызывали ощущение, что я беседую с взрослым человеком.