Кровная связь - Айлс Грег - Страница 124

– Ты принимала лекарство? – снисходительно-заботливым тоном интересуется он. – Может быть, мне стоит обсудить с твоим психиатром вопрос об изменении схемы приема препаратов. Ты все еще сидишь на «депакоте»?

Я, когда входила в эту комнату, была готова к любой реакции – ярость, гнев, отрицание, уговоры, даже мольбы, – но такая крайняя самоуверенность оказалась для меня полной неожиданностью. Он даже не стал отрицать факт насилия. Дед просто отвергает все мои обвинения, словно забавляясь с плохо подготовленным адвокатом. Я хочу пробить стену его самоуверенности. Я хочу, чтобы в душе у него зашевелился червячок страха, а потом проник и в ум этого человека, страдающего манией величия.

– Беспокоиться нужно отнюдь не обо мне, – сообщаю я ему. – Тебя прикончит доктор Малик.

Дедушка снова бросает взгляд на Билли Нила.

– Это будет для меня большой неожиданностью. Поскольку наш добрый доктор, к несчастью, скончался.

От двери до меня долетает сухой смешок Билли. Я начинаю думать, уж не он ли подстроил самоубийство Малика в мотеле.

– Жив он или мертв, это не имеет значения, – провозглашаю я с уверенностью, которой совсем не чувствую. – Он готов заговорить и из могилы. Все, кто смотрит телевизор в этой стране, от одного побережья до другого, узнают, кто ты такой на самом деле.

Теперь уже никто не смеется – ни дед, ни Билли Нил. И я благодарю за это Господа. Если бы они вели себя по-другому, я бы решила, что фильм доктора Малика найден и уничтожен. Но пока этого не случилось. Во всяком случае, эти двое здесь ни при чем. Они даже не знают о его существовании.

– Я вижу, ты не слышал о документальном фильме доктора Малика о сексуальном насилии.

В мгновение ока передо мной снова оказывается волк, почуявший опасность. Слева от меня раздается какой-то шорох. Я поворачиваю голову и вижу, что Билли Нил исчез. Это дед подал ему сигнал уйти? Так это или нет, но после ухода Билли он начинает медленно приближаться ко мне: шесть футов бешеной ярости, сверкающие глаза и голос Моисея, которым он обращался к соплеменникам с вершины горы.

– Ты хотя бы представляешь, сколько неприятностей мне доставила? Я из кожи вон лезу, пытаясь спасти этот город, а ты только и делаешь, что стараешься разрушить то, чего мне удалось добиться!

Какого черта, что здесь происходит? Я обвиняю его в сексуальном насилии, а он орет на меня из-за того, что я мешаю ему провернуть очередную сделку?

– В любой день может состояться федеральная сертификация индейского племени натчес! – грохочет он. – Государственная комиссия штата по азартным играм с величайшим удовольствием ухватится за любой предлог, чтобы правительство наложило на нее запрет. Я по уши увяз в этом предприятии, Кэтрин. Я вложил в него кучу денег. Не чужих денег, а своих собственных. Это твое наследство, черт возьми! Но, очевидно, тебя это не волнует.

– Ты прав, – негромко отвечаю я. – Меня это совершенно не волнует. Меня волнует лишь то, что ты сделал с нашей семьей. И тебя это должно волновать в первую очередь. Но вся проблема изначально заключалась именно в этом, не правда ли? Тебе было все равно. Мы для тебя не существовали. Разве что иногда, чтобы доставить тебе удовольствие, когда ты бывал в настроении.

Он делает еще один шаг ко мне, но я не отступаю.

– Я помню, что ты делал. Мне потребовалось для этого почти тридцать лет, но теперь память возвращается. Пруд… остров… оранжевый пикап… дождь…

Какая-то искра вспыхивает в его глазах, проблеск эмоций, который я не успеваю распознать. Ярость, которую он демонстрировал мне всего несколько мгновений назад, внезапно испаряется.

– Ты и правда помнишь? – мягко спрашивает он. – Ты помнишь, как себя чувствовала? Тебе очень нравилось быть моей любимой девочкой. Моим маленьким ангелом. Ты очень гордилась тем, что лучше матери. Ты давала мне то, чего не могли дать другие, Кэтрин.

Сейчас он стоит совсем рядом. В этом ощущается какая-то непристойная интимность, от которой у меня холодеет внутри.

– А ведь ты помнишь все. Им всем нравилось… но ты была совсем другой. Никто из них не реагировал так, как ты. Ты такая же, как и я.

– Нет! – с надрывом кричу я. – Замолчи!

Дед расправляет плечи и смотрит на меня сверху вниз.

– Интересно, кто-нибудь когда-нибудь доставлял тебе такие же ощущения, как я? Я ведь наблюдал, как ты металась от одного мужчины к другому… пребывая в вечном поиске… Никто из них не был достаточно мужчиной, чтобы справиться с тобой, верно?

Я была права, когда не сказала Шону имя убийцы в Новом Орлеане. Мы с ней сестры. Если бы сейчас у меня в руке вдруг оказался пистолет, я открыла бы огонь и стреляла до тех пор, пока не кончились патроны.

Дед скрещивает руки на груди и смотрит на меня с тем выражением, с каким всегда смотрел на своих пациентов.

– Я буду откровенен с тобой, Кэтрин. Какой смысл нести с собой по жизни иллюзии? Я лишился их, еще когда был маленьким мальчиком, и рад этому. Это закалило меня. И избавило от душевной боли и страданий впоследствии.

– О чем ты говоришь?

– Все, что ты сказала, правда. У меня была связь с Энн. И с Гвен тоже.

Я хочу открыть рот, чтобы сказать что-нибудь, но слова не идут у меня с губ.

– У больших людей большой аппетит, дорогая моя. Все на самом деле очень просто. Они испытывают голод, утолить который одна женщина не в состоянии. Твоя бабушка знала это. Ей это не нравилось, но она, по крайней мере, все понимала.

– Лжец! – кричу я, черпая силу в своей скорби и ярости. – Как ты можешь убеждать самого себя в таком дерьме? Бабушка не понимала. Она подозревала тебя долгие годы, но делала все, что в ее силах, чтобы страхи не подтвердились. Как и все мы. Потому что поверить в это означало признать, что ты никогда нас не любил. Что ты держал нас под рукой только для того, чтобы трахать!

– Насчет бабушки ты ошибаешься.

– Нет! Где-то под всей той ложью, которую ты внушил себе, скрывается правда, и ты ее знаешь. Когда бабушка наконец поняла, за какое чудовище вышла замуж, то утопилась, потому что не могла и не желала жить с сознанием того, что не сумела защитить нас.

Невозмутимость деда медленно дает трещину. Совсем как грязь под лучами жаркого солнца.

– Ты говоришь, что одной ее тебе было недостаточно. Почему же ты не развелся с ней?

Он отходит от меня и останавливается перед картиной, изображающей битву при Чэнселорсвилле.

– Самой судьбой мне было предначертано управлять состоянием ДеСаллей. Тот факт, что я увеличил его в четыре раза, подтверждает это.

– Ну так завел бы любовницу. Почему ты выбрал нас? Своих собственных детей?

Он качает головой.

– Любовница делает тебя уязвимым.

– А секс с собственными детьми – нет?

– Именно так.

Он снова переводит взгляд на меня, и я вижу на его лице выражение учителя математики, который никак не может взять в толк, почему ученики не в состоянии усвоить простейшее арифметическое действие.

– Твоя бабушка не подозревала меня в том, что я делал, Кэтрин. Она знала. Да и как она могла не знать? Она знала, что мне нужно больше, чем она могла дать, и предпочитала, чтобы я восполнял недостачу дома, а не ставил ее в неловкое положение в глазах общества.

Меня охватывает холод, которого я никогда раньше не знала. Неужели он прав, а Пирли ошибается?

– Я тебе не верю.

Он равнодушно пожимает плечами.

– Ну что же, цепляйся за свои иллюзии, если тебе так удобнее.

– Ты хочешь сказать, что занимался с нами сексом по сугубо утилитарным причинам? И бабушка знала об этом?

На лице у него проступает раздражение.

– Черт возьми, девчонка, ты ведешь себя так, словно я первый мужчина, который поступил таким образом. Со мной случилось то же самое, когда я был мальчишкой. Мой дед был вдовцом. Он использовал меня для секса. И я не ною по этому поводу. Но правда заключается в том, что секс такого рода меняет тебя самого, твою душу. Он прививает тебе вкус к чему-то такому, что больше ничто не может удовлетворить. Это как война. У тебя развивается вкус к убийству, и ты должен продолжать убивать. Только эта жажда сильнее. Я знаю, что и ты ее ощущаешь. Именно так оно и бывает.