Изгнанник из Спарты - Йерби Фрэнк - Страница 35

– Если этого не сделать, – сказал он по секрету Аристону (отказавшись от своего звания, Теламон тщательно остерегался отдавать приказания и выступать в роли советчика) , – у спартанского флота нет ни малейшей надежды.

И дело было не в том, считал Теламон, что спартанцы утратили свою знаменитую храбрость. И не в численном превосходстве противника, ведь весь афинский флот, вместе взятый, насчитывал пятьдесят кораблей. Просто спартанцы были пехотинцами, а афиняне – моряками, и никакая храбрость не в состоянии восполнить недостаток умения, когда приходится сражаться с решительно настроенным противником в его родной стихии.

«Теламон совершенно прав, – думал Аристон. – Эври-медон за один день выгнал нас из открытого моря, и теперь афиняне свободны, а мы в осаде».

– Ты думаешь, из этого перемирия что-нибудь выйдет? – спросил он Орхомена.

– Нет, – покачал головой Орхомен.

– Почему? – спросил Аристон.

– Потому что в Афинах власть в руках народа. Один из правителей Афин – кожевник по имени Клеон. А что делаем мы, завоевав какой-нибудь полис? Свергаем власть демоса и устанавливаем правление олигархов. Мы реакционеры по природе, мой мальчик. Так что потные, провонявшие чесноком толпы афинян вряд ли проявят к нам милосердие… Слушай, ты этих еще сегодня не видел?

Орхомен имел в виду илотов, которые привозили спартанцам на своих утлых суденышках сыр, хлеб и вино с материка. За определенную мзду. В обмен они получали свободу. Прежде чем отдать скудные запасы провизии, спасавшие гарнизон Сфактерии от голодной смерти, илоты требовали, чтобы спартанцы подписали бумагу об их освобождении. Но афиняне наловчились пробивать лодки илотов своими тридцативесельными триаконтами или пятидесятивесельными пентеконтами, легкими быстрыми судами, которые стремительно неслись по волнам. Поэтому илотам приходилось плыть под водой, таща за собой шкуры, наполненные смесью мака, меда и льняного семени.

Конечно, теперь, после страшного поражения, которое афиняне нанесли спартанскому флоту, спартанцам больше не нужно было тайком привозить себе пищу. В условиях перемирия специально обговаривалось, что лакедемонянам будет позволено ежедневно поставлять освобожденному гарнизону острова две меры овса, одну пинту вина и кусок мяса для каждого солдата; илоты получали половину дневного рациона спартанского воина.

– И ради такого скудного обеда мы отдали им шестьдесят кораблей! – вздохнул Аристон.

– Не отдали, а торжественно передали. В знак доверия, – насмешливо поправил Орхомен. – Пока наши послы не вернутся из Афин и не возвестят, что война либо окончена, либо…

– Либо нет. Ты думаешь, они тогда отдадут корабли обратно? – спросил Аристон.

– Нет, – покачал головой Орхомен. – Поэтому я и убедил Иппагрета не мешать илотам привозить нам провизию. Она еще пригодится, Аристон. Я знаю афинян!

Он оказался прав. Точно так же, как Теламон, когда он рассуждал об опасности, грозящей флоту. Демагог Клеон обрушился на спартанских послов и потребовал вернуть земли, которые уже больше ста лет не принадлежали Афинам. Так что послы вернулись с пустыми руками. Война продолжалась. Осада возобновилась, причем враги стали еще более жестокими и бдительными. Только одному илоту из десяти теперь удавалось довезти продукты до острова.

При этом афиняне отказались вернуть корабли.

– Я же тебе говорил! – напомнил Аристону Орхомен. – Никогда не доверяй грекам, мой мальчик.

– Грекам? – переспросил Аристон. – Кто такие греки, Орхомен?

– Большей частью ионийцы и эолийцы. Когда они впервые явились в Элладу, местные жители уговорили их поклоняться Гекате. А поскольку ее звали Серой Богиней, Grai, эолийцы назвали себя Graikoi, греками. То же сделали и ионийцы, нынешние афиняне. Они поклоняются ведьме и зовутся греками. Греки славятся лицемерием, бесчестным поведением в бою и вообще лживостью. Забавно, но ита-лийцы всех нас величают греками. Так что теперь никто не может вдолбить в их глупые головы, что мы тут далеко не все поклоняемся Крону. Они даже называют Элладу Грецией, идиоты!

– Ясно, – сказал Аристон. – Но что же нам теперь делать, Орхомен?

– Умирать с голоду, – сказал Орхомен.

И они действительно чуть не умерли. Осада продолжалась. Спартанцы прибыли на остров в таргелионе. Теперь уже кончился скирофорион и начался гекатомбион. Стояла давящая жара, в воздухе словно растекалась расплавленная медь. Низкие деревья и кусты, которыми порос остров, были сухими, будто трут.

Утром на семидесятый день пребывания спартанцев на острове небо с южной стороны вдруг почернело от дыма, и на нем заплясали языки пламени.

– Ты думаешь, до нас дойдет пожар? – с тревогой спросил Аристон.

– Нет. Однако я знаю, кто это устроил. Знаю так же твердо, как то, что Аид – владыка Тартара, – ответил Орхомен.

– Ты думаешь, афиняне? – удивился Аристон. – Но зачем? Им же известно, что здесь, возле нашего лагеря, кусты не растут. Так что вряд ли они надеются выкурить нас отсюда подобным способом.

– Конечно, но ты когда-нибудь видел более простой и изящный способ начать лобовую атаку. Аристон? Если вон там, на горизонте, не паруса, а что-то другое, то, значит, я ослеп. Пожалуй, нам с тобой лучше отсюда уйти, пойдем к высокой скале на севере острова. И… клянусь фаллосом Приапа! Ну надо же! Какое жуткое, страшное невезение!

– Ты о чем? -г не понял Аристон.

– Эпитад и Иппагрет отправились на разведку. Тебе известно, кто остался тут командиром, Аристон? Известно?

– Мой отчим Теламон, – сказал Аристон.

– Его ведь невозможно ни в чем убедить! Клянусь хромым Гефестом, покровителем всех тупиц, он только фырк-нет и…

– И все же ты должен попытаться, – сказал Аристон. – Твой святой долг – предупредить его об опасности.

– Ха! Думаешь, он меня послушает? Простого гоплита? Да и потом, он знает отца. А стало быть, для него, скорее всего, не секрет, что отец устроил меня, используя свои связи, в городскую стражу, поскольку хотел сохранить мою драгоценную шкуру. Я ведь тоже единственное чадо. И прослужил я в городской страже целых десять лет, с семнадцати до двадцати семи. А это, на взгляд благородного Теламона, равносильно трусости.

– А на твой? – спросил Аристон.

– На мой – это признак ума. Хотя, возможно и то и другое – все едино. Я не знаю. Лучше бы ты его предупредил, Аристон.

– Я? Не забывай, все считают, что я наставил ему рога.

Переспал с его женой. С моей… с моей собственной матерью, Орхомен. И он…

– …выслушает тебя, потому что любит. Я уверен, он относится к тебе как к сыну. Что же до этих чудовищных домыслов, то любой, кто провел бы в обществе твоей матушки хоть пять минут, никогда бы этому не поверил. А он прожил с ней двадцать семь лет. Аристон. Почему я говорю так уверенно? Да потому что в последние недели перед ее гибелью я несколько раз беседовал с ней в присутствии Тала. И знаю, что она не способна на такое, несмотря на уверения двадцати тысяч Арисб! Я даже знаю, что и ты не способен на подобную низость. Хотя это не меняет в наших отношениях ровным счетом ничего. Я ведь одновременно и эл-лин, и спартанец. А по нашим законам, мужчина, который пренебрегает своим святым долгом и не мстит за погибшего, это не мужчина.

– Не забывай, он был моим отцом, – напомнил Аристон.

– И моим наставником, что гораздо важнее. Ты убил его… или, если хочешьбыть буквалистом, вызвал его смерть. Как ни рассуждай, твоя потеря была невелика, ибо ты не знал Тала. Моя же огромна. Ты отрезал мне путь к красоте, мудрости, знаниям, философии, любви, к истинной духовной любви, а не к вонючему плотскому вожделению. Я ведь привык думать, хотя это больно, Аристон! Так что мне уже никогда не стать прежним. Даже в минуту страшного отчаяния во мне сохранилось достаточно сообразительности, которой научил меня он. И я не убил тебя. Я вспомнил, как Тал говорил, что не смерть, а жизнь – наказание. Так что живи, отцеубийца! Живи и помни. Ну а сейчас поверни свою мордашку, мой дорогой ослик в доспехах, к седобородому ослу, с которым вас роднит хотя бы ваше презрение к доводам разума, и предупреди его, что, если мы не укроемся на скале на северной стороне острова, афиняне еще до завтрашнего рассвета бросят наши трупы на поживу воронам. Тела-мону-то это на руку, он ведь пообещал эфорам, что не выйдет живым из первой же схватки. Да и насчет тебя все вроде бы уладится: в конце концов, ты виновен в убийстве собственного отца! Однако я намерен помешать Теламону, мой мальчик! А что касается всех остальных, то пусть забе– рут меня Гадес и Персефона, если у стратега есть хоть малейшее право отправить нас на кровавую бойню во искупление твоего греха…тем более того, в котором ты неповинен. Так что бери ноги в руки, маленький ослик в доспехах, и – вперед!