Белый Тигр - Адига Аравинд - Страница 9

После свадьбы бабушка Кусум забрала у Кишана деньги, и велосипед, и массивное золотое ожерелье, а самого Кишана (всего две недели брат вонзал клюв в жену) отправила на заработки в Дханбад. И вместе с ним меня. И моего двоюродного брата Дилипа. В Дханбаде для нас троих нашлась работа в чайной. О работе Кишана в чайной в Лаксмангархе хозяин получил прекрасные отзывы.

На наше счастье, он ничего не слышал о том, каково мне там работалось.

Загляните в любую чайную на берегах Ганга, господин Цзябао, и присмотритесь к обслуге — какие-то пауки в человеческом обличье ползают меж столов, лица помятые, одежда жеваная, небритые, нерасторопные. Мужику лет тридцать, или сорок, или пятьдесят, а к нему все обращаются «бой», то есть мальчик.  И никуда не денешься, раз уж попал в колею, особенно если выполняешь работу на совесть, старательно, с огоньком, как завещал Ганди.

Я-то бессовестно халтурил, ничуть не старался и делал все спустя рукава. Потому-то чайная и обогатила меня жизненным опытом.

Мне полагалось вытирать столы и крошить уголь — вместо этого я шпионил за каждым клиентом, ловил каждое слово, сказанное посетителями. Так я продолжал самообразование — больше мне нечего сказать в свое оправдание. Я всегда очень полагался на образование, особенно на свое собственное. 

Хозяин сидел на своем месте под портретом Ганди, помешивал кипящий на медленном огне сахарный сироп. Уж он-то знал, что у меня на уме! Увидит, как я копошусь у столика или нарочито медленно орудую тряпкой, только бы услышать побольше, заорет: «Ах, каналья!» — вскочит со своего места с мешалкой в руке и этой мешалкой мне по башке. У меня на ушах до сих пор следы от горячих сладких брызг, все думают, это витилиго или иная какая кожная болезнь; целая россыпь розовых пятен на коже головы и шеи —моя особая примета, которую полиция, как и следовало ожидать, совершенно упустила из виду. 

В конце концов меня выгнали, и никто в Лаксмангархе на работу меня больше не брал, даже на полевую. На мое счастье, Кишан и Дилип отправились в Дханбад и мне представилась возможность заново начать карьеру паука в человеческом обличье. 

Стезя вела меня, будущего предпринимателя, из деревни в город, из Лаксмангарха в Дели через провинциальные города, где только шум, грязь и движение были почти как в мегаполисе, а история, размах и шик отсутствовали начисто. Города-полуфабрикаты, заполненные людьми-полуфабрикатами. 

Сразу было ясно: деньги в Дханбаде есть — впервые в жизни я увидел здания целиком из стекла и людей с золотыми зубами. Стеклом и золотом проросли угольные шахты. Вокруг города простирались колоссальные залежи угля — столько нет во всей Индии, да и, наверное, нигде на свете. Шахтеры заходили в нашу чайную, и я всегда обслуживал их по высшему разряду, ибо тут было что послушать.

Они говорили, что шахты тянутся на многие мили за город. В некоторых местах под землей полыхают пожары, густой дым поднимается к небу, и эти пожары никто не может потушить вот уже сто лет! 

И этот город, эта чайная, где я вытирал со столов и, навострив уши, жадно слушал, изменили мою жизнь.

— Знаешь, порой мне кажется, зря я подался в шахтеры.

— И что из того? Кем бы мы с тобой могли стать? Политиками?

— Шоферами. Вот кому хорошо платят. В наше время у всех уважающих себя людей своя машина —и знаешь, сколько у них получает шофер? Тысячу семьсот рупий в месяц!

Тряпка выпала у меня из рук. Я бросился к Кишану. Тот чистил изнутри плиту.

После смерти отца моим воспитанием занялся Кишан. Не буду преуменьшать его заслуг в деле формирования меня как личности. Только не было у него предпринимательской жилки. Будь его воля, я бы никогда не выбрался из грязи.

— Ну и что? — говорит. — Бабушка сказала, только чайная. И ничего другого.

Я обошел все окрестные стоянки такси, на коленях молил незнакомых людей, но никто не соглашался поучить меня вождению забесплатно. Научиться крутить баранку стоило триста рупий. 

Целых три сотни!

Сегодня в Бангалоре моему предприятию не хватает рабочих рук. Водители приходят — водители уходят. Хорошие специалисты не задерживаются. Порой мне даже приходит на ум дать в газету объявление.

Пройдитесь по пабам и барам, везде долдонят одно и то же: не хватает работников в бизнес-центре, не хватает инженеров-программистов, не хватает менеджеров по продажам. В газете объявлений за неделю набирается на двадцать — двадцать пять страниц. 

Но во Мраке все по-другому. Там каждое утро десятки тысяч молодых людей читают в чайных газеты, или лежат в тени, мурлыча мотивчик, или сидят у себя в комнате и разговаривают с фотографией киноактрисы. На сегодня у них работы нет. И они знают, что сегодня работы не будет. Они смирились. 

Это умники.

Дураки — те собрались на лужайке в центре города и кидаются к каждому подъезжающему грузовику, и умоляюще тянут руки, и кричат:

— Возьмите меня! Возьмите меня! 

Все толкаются, пинаются, лезут к машине. Но грузовик заберет шесть-семь человек — прочие останутся ни с чем. Счастливчиков повезут на стройплощадку или на земляные работы.

Еще полчаса. Появляется еще машина. Опять толкотня и драка. История повторяется. На пятый или шестой раз я умудряюсь вырваться вперед и среди первых подбегаю к водителю грузовика. Это сикх в большом голубом тюрбане. В руке у него палка, и взмахом этой палки он осаживает толпу заставляет попятиться.

— Эй, вы! — кричит сикх. — Снимайте рубашки!  Посмотрю, какие у кого мускулы! Что за работники из вас получатся!

Он скользит взглядом по моей груди, щупает мускулы, шлепает по заднице, заглядывает в глаза — и бьет меня своей палкой по ногам:

— Очень хилый! Пошел прочь!

— Испытайте меня, сэр, я тощий, но сильный, я буду для вас копать землю, таскать цемент, я... 

Следующий удар палкой приходится мне в ухо. Я оседаю на землю. Мое место сразу занимают другие. 

Грузовик отъезжает в облаке пыли. Потирая ухо, я гляжу ему вслед.

Надо мной пролетает орел, по земле скользит его тень. У меня льются слезы.

— Белый Тигр! Вот ты где!

Кишан и двоюродный брат Дилип поднимают меня с земли, на лицах у них радостные улыбки. 

Замечательная новость! Бабушка разрешила им оплатить мое обучение.

— Только учти вот что, — добавляет Кишан. — Бабушка говорит, ты жутко жадный. Поклянись всеми богами на небе, что не будешь скряжничать, когда разбогатеешь, и не забудешь про нее. 

— Клянусь.

— Ухвати себя за горло и жизнью своей поклянись: каждую заработанную рупию ежемесячно буду отправлять бабушке.

Вот и дом, где живут таксисты. Старик в полувоенной форме курит кальян, в чаше горят угольки. Кишан объясняет ему, в чем дело.

— Вы из какой касты? — спрашивает пожилой шофер.

— Хальваи.

— Кондитеры. — Шофер качает головой. — Разве можно парня из вашей касты научить водить машину?  — Он показывает мундштуком кальяна на пылающие угольки: — Все равно что изготовить лед из этих вот угольков. Освоить машину, — он шевелит рукой, будто передачу переключает, — это как приручить дикого жеребца, по плечу только юноше из касты воинов.  Мусульмане, сикхи, раджпуты[14] — вот бойцы, вот из кого получаются шоферы. А вы, сладкоежки, долго ли продержитесь на четвертой передаче?

Процесс возгонки льда из пламени начался на следующее утро в шесть часов. Триста рупий и премиальные — этой суммы оказалось достаточно. Учебным пособием служило древнее такси. Завозился с переключением передачи — получи подзатыльник. И напутствие:

— Это тебе не чай со сластями подавать!

Час в машине — и два-три часа под машиной: в мои обязанности входило бесплатное техобслуживание всех такси на стоянке, и работа затягивалась допоздна. Из-под автомобиля я выбирался точно свинья из сточной канавы: весь перемазанный, лицо черное, руки лоснятся. Меня будто макнули в Ганг, где вместо воды текло машинное масло, — и вытащили на берег водителем. Я укротил жеребца, продержался на четвертой передаче, освоил рычаг переключения.