В Курляндском котле - Автомонов Павел Федорович - Страница 16

Когда мы, взволнованные прошедшим вечером, шли в свои шалаши, Колтунов спросил меня:

— Виктор, как ты думаешь, скоро Советская Армия освободит Курземе?

— Скоро… очень скоро.

— И я думаю — скоро. Кончится война, разъедемся все мы по своим местам, каждый к своему делу… Ты как-то говорил, что хочешь учиться, Виктор, — хорошо, а я вернусь к своей профессии…

— Она у тебя веселая, — сказал Зубровин.

— Самая передовая. Я каменщик, а каменщики после войны нужными людьми будут. Может, из вас кто захочет домик построить, — засмеялся Колтунов. — Телеграфируйте в Эстонию, в город Мустве. Приеду, мигом поставлю.

— Вот ребята у нас! — воскликнул Зубровин. — Ефим дом построит, Костя по крышам мастер, Алексей — столяр… Только мы с Виктором пока ничего не умеем, нам надо еще драться за профессию.

Николай Зубровин пришел в армию, только что окончив среднюю школу. Окончил он на «отлично». В первые месяцы войны Зубровин до поздней осени был далеко впереди линии фронта, на самом западном в те тревожные дни клочке советской земли, на полуострове Ханко.

Ханко! Его защитники — матросы и морские пехотинцы — были тогда символом стойкости в глазах защитников Ленинграда. Потом Зубровин участвовал в штурме Шлиссельбурга, брал дзоты на синявинских болотах. В 1943 году после трех ранений Зубровин оказался в разведывательном отделе фронта, где мы с ним и встретились. Оказалось, что мы в свое время, не зная один другого, принимали участие в игре по «Северному морскому пути», организованной «Пионерской правдой». Мы писали дневники о своих «приключениях» s северных ледовых морях — я, живя под Харьковом, Зубровин — в Белорецке. Я не получил премии в игре, так как опоздал с решением задачи, потеряв время на «поиски» островов вулканического происхождения. Николай составил свой дневник неплохо, но карту скопировал неточно, к тому же умудрился со своим «ледоколом» проделать неосуществимое: пришвартовался в бухте Провидения — конечном пункте рейса — на 10 суток раньше срока, доступного для самого опытного капитана.

Зубровин — хороший товарищ и командир. Он готов всегда прийти на выручку, никогда не откажет в помощи, даже если это связано с риском или ущербом, для себя. У каждого-в жизни есть друзья. Мне кажется, что в нашей жизни настоящих друзей больше, чем где-либо. Одним из первых моих друзей я считаю своего командира Николая Зубровина.

Лес. Ветер воет над узкой тропой, идущей к домику лесника; воет, словно тянет унылую песню среди этой темной бесснежной ночи.

Повернули на «проспект диких коз». Навстречу нам донесся говор и громкий смех.

— По голосу — это Костя Толстых. Наверное, влип в какую-нибудь историю, — высказал предположение Колтунов.

Подошли ближе. На просеке оказались оба Казимира и Толстых, расположившиеся на поваленной через просеку сосне. Здесь же был Порфильев со своими друзьями Мартыном и Юрием. Порфильев ходил на связь под Скрунду, а Толстых и Казимиры — под Салдус. Встретившись на пути в лагерь с группой Пор-фильева, Толстых рассказывал товарищам свои приключения под Салдусом.

Говорил он, как всегда, кратко. Немецкая форма, в которую были одеты Толстых и Казимиры, не вызывала подозрений ни у вражеских солдат, ни у жителей прифронтовой полосы. К тому же Казимиры неплохо владели немецким языком. Знал десятка два разговорных слов и Толстых.

Выполнив задание и установив, какие части противника находятся в Салдусе, разведав оборону на подступах к городу, разведчики — отправились в свой лагерь.

Начинало темнеть. Примерно на половине пути, неподалеку от хутора, стоявшего около моста через небольшую речонку, партизаны встретили группу эсэсовцев. Увидев погоны «лейтенанта» на плечах у Толстых, эсэсовцы первыми вскинули семафором руки: «Хайль!..» Партизаны ответили обычным воинским приветствием. Это насторожило эсэсовцев. Пропустив партизан, они остановились и начали что-то обсуждать между собой.

Толстых обернулся. Эсэсовцы все еще были на месте. За небольшим пригорком дорога пересекала овраг, поросший кустарником, который вел к лесу. Оценив обстановку, Толстых скомандовал:

— С колена… По врагу — длинной!

Очередь смыла стоявших на дороге фашистов. На берегу оврага, куда скрылись партизаны, стоял сруб. Оттуда доносились голоса.

— Баня, — определил Толстых. Он бросился туда, рванул дверь.

— Рус, гир! Шнель нах Либау![7] Фронт капут! — Без передышки, громко выкрикнул он.

Появление «лейтенанта», его свирепый вид, весть о том, что где-то близко русские, ошеломила гитлеровцев. Началась неописуемая толкотня. Голые, в мыльной пене, захватив кое-как одежду, они выбегали из бани на мороз, метались, галдели.

Посеяв панику, Толстых и оба Казимира скрылись в овраге. Где-то около дороги раздавалась беспорядочная стрельба. Разведчики благополучно достигли леса, и уже здесь, близко от лагеря, встретившись с товарищами, рассказывали о своем приключении.

— Надо было не кричать, а дать очередь в баню, — сказал Колтунов. — Я бы не утерпел. А то вы гитлеровцам панику навели, а всех живыми оставили.

— Не до того было, Ефим, — пожалел Толстых. — Голые они, мечутся на морозе… Такая картина, что в кино не надо ходить. Дали мы им «ночь под Рождество»..

ЗАСАДА У ХУТОРА

Последние дни 1944 года были тревожными.

Патрули почти каждый день доносили о чужих следах, появляющихся на тропах близ лагеря. Чаще наведывались гитлеровцы и на ближние хутора. Труднее стало поддерживать связь с местными жителями. За хуторами следила фашистская разведка, и мы опасались подвести своим появлением наших друзей. Связь поддерживали главным образом череа «почтовые ящики», устроенные под мостами, в дуплах деревьев.

В газетах, издаваемых оккупантами, усилился злобный вой на нас. Снова было напечатано обращение с предложением к «не потерявшим голову» партизанам выйти из леса и явиться в комендатуры. Было заявлено и о том, что с партизанами в скором времени будет покончено.

Мы знали, что после разговоров и угроз фашисты приступят к действиям. Местное гитлеровское командование хорошо понимало, что разбитые на шоссе машины и другие диверсии — это лишь незначительная доля нашей работы. Гитлеровцы знали, что мы разведчики, что мы следим за каждым их шагом в центре «котла» и добытые нами данные передаем советскому командованию. Это бесило гитлеровцев, и они решили во что бы то ни стало покончить с нами.

Как-то в эти дни поздно вечером в лагерь, прибежал Валюк. Он появился в палатке Капустина, и тот вскоре послал Володю Кондратьева за Зубровиным.

Не успели мы собраться в палатке Капустина, как вернулись с задания сразу две группы — Гомолов с Колтуновым и Леонид Петрович с Григорием Галабкой.

Отчет разведчиков был краток. Шоссе усиленно патрулируется. Движение оживленное, но местного характера.

Валюка прислал к нам отец с тем, чтобы предупредить, что в Кулдыгу прибыл батальон карателей, что не сегодня-завтра гитлеровцы совместно с полицейскими начнут прочесывать лес. Сообщив об этом, Капустин добавил:

— Уже сейчас мы окружены. Прошу вас, хлопцы, высказаться.

Мы склонились над картой. Лес, где расположен наш лагерь, зажат двумя шоссейными дорогами. В десяти километрах на запад эти дороги сходились в Кулдыге. На восток от нас шла третья дорога через Кабиле. Она соединяла шоссе, образуя неправильный треугольник. Если вдоль шоссе лесной массив тянется на десять-двенадцать километров, то в ширину он не превышал шести километров. Количество солдат и полицейских, сосредоточенное в Кулдыге, достаточно для того, чтобы пройти сквозь лес на расстоянии друг от друга десяти-двадцати метров. Нам нужно перенести лагерь. Куда? На восток? Там стоят немецкие гарнизоны, аэродром. На юг? Нет подходящего лесного массива и много хуторов. Всего целесообразнее перейти шоссе по направлению к реке Абаве и там соединиться с «Красной стрелой».