Лежебоки - Йенсен Йоханнес Вильгельм - Страница 2

Очутившись на другом берегу озера, парни заметили, что в доме на выселках еще горит свет, стало быть, начинать было еще не время. Тогда они направились к маленькому одинокому домику, где жила старая вдова по имени Марен, и, чтобы как-нибудь скоротать время, устроили ей концерт, играя на «поющем горшке» расщепленными перьями. Старуха была счастлива, что молодежь ее не забывает, она вышла из дома, сказала им спасибо и пожелала счастливого нового года. Наконец можно было войти в дом. В маленькой горнице было по крайней мере тепло, на столе лежала книга с застежкой, а на ней – очки.

– Ах, дорогие мои сынки, мне и угостить-то вас нечем, – горестно воскликнула Марен, когда они вошли к ней. – Стыд-то какой! Никак не ждала, что кто-то придет поздравить с новым годом меня, одинокую старуху.

– Не печалься, – отвечал их главный зачинщик. – У нас есть бутылка водки, но если у тебя в доме найдется чуток дрожжей...

– Дрожжей? Неужто вы будете дрожжами водку закусывать?

– Да нет, Марен, что ты. Просто нам нужны дрожжи для одного дела, лучше бы совсем жидкие, чтобы ими можно было приклеивать.

– Так вот оно что, ребятки! – радостно закричала Марен. – Стало быть, вы задумали сыграть с кем-то шутку, благослови вас господи! Я дам вам дрожжи, коли они у меня есть. А что вы собираетесь ими приклеивать и над кем собираетесь подшутить?

Этого парни ей сказать не захотели. Просто-напросто напустили на себя таинственный вид. Старая Марен нашла дрожжи на дне полоскательной миски, их было довольно много, но они засохли и покрылись растрескавшейся коркой.

– Я плесну на них водички и разогрею их, – предложила она, изо всех сил желая им услужить.

Все шло отлично; пока дрожжи размякали в печке, выходящей в соседнюю комнату, парни выпили и набили трубки.

– Не знаю, – сказал главный заводила задумчиво, – открыта сейчас лавка у купца или нет...

– Ах, нет, – пояснила Марен. – Он уже давно закрыл ее.

Парень призадумался, не зная, что делать.

– Нам бы надо раздобыть бумагу. У тебя нет бумаги, Марен?

– А сколько бумаги вам надо? Ах вы озорники, озорники. Думаю, что сумею помочь вам.

– Только нам много надо. Хотя писать на ней мы не собираемся.

– Погляжу, сколько у меня есть, – восхищенно восклицает Марен и достает целую кипу бумажных обрывков из выдвижного ящика. Это оберточная бумага – упаковка для спичек, аккуратно разрезанные и расправленные кульки, тетради для чистописания, и Марен, участливо подмигивая, мол знаю я вас, проказники, хоть вы и не рассказываете, отдает им все это. Парни внимательно разглядели бумажки и нашли, что они сгодятся.

Однако решив, что нужно их склеить в большие листы – тут-то дрожжи и пригодились, – они сделали это с большим старанием. Марен стоит и смотрит с большим любопытством; увидев, какой величины листы им нужны, она вдруг догадывается, что они с этой бумагой станут делать, но не говорит ни слова, она предвкушает наслаждение от этой шутки, но как бы загоняет это чувство внутрь, у нее аж похрустывает в груди, а беззубые десны стучат, до того ей приятно. Ей нужно перевести дух, но она не подает виду, что обо всем догадалась, и, взвизгнув от восторга, опускается на стул.

Вот все готово, один из парней выходит на двор поглядеть, погас ли свет в доме на выселках, возвращается и молча кивает. С важным видом они желают старой Марен доброй ночи, говорят ей спасибо, а она молча провожает их до дверей. Но не успев отойти далеко от дома, они слышат, как одинокая старуха громко напевает от восторга, запирая дверь.

Парни подходят к дому на выселках, в нем тихо и темно. Сейчас тут все спят, как сурки, нужно по меньшей мере из пушки выстрелить, чтобы их разбудить. Однако парни ступают очень осторожно, не торопятся, на это грязное дело ушел у них целый час: они заклеивали окна бумагой. В этом старинном доме окон мало, и все небольшие, заклеить их дело пустяковое; две рамы в стене, выходящей в сад, и несколько маленьких окошечек, что смотрят в огород. Они не оставили ни одной щелочки, чтобы свет не проник в дом, заклеили каждую дырочку и даже замочную скважину в дверях; закончив работу, они так же тихо ушмыгнули прочь, беззвучно давясь от смеха.

В новогоднюю ночь семья в доме на выселках улеглась спать позднее обычного. Немудрено, что они спали без просыпа до полудня, как и собирались. Но когда в послеобеденное время они один за другим стали просыпаться, вроде бы выспавшись, вокруг было темно, как в могиле, поэтому они не стали вставать, а снова улеглись спать, сильно удивившись, с чего это им было просыпаться среди ночи. Так прошел первый день нового года, к вечеру хозяин опять проснулся, подумал, что вроде бы проспал дольше обычного и пошел к дверям поглядеть, скоро ли начнет светать. Но на дворе-то ведь снова стемнело, кромешный зимний мрак прямо-таки давил на глаза, он решил, что, верно, ошибся, и поплелся назад в спальню. Один из сыновей приотворил дверь боковуши, где стояла его кровать, и спросил, который час. Старик ощупал стрелки часов, было уже семь часов. Зимой в это время было одинаково темно и утром, и вечером.

– Неужто только семь? – посетовал сын. – Я уже выспался. Боюсь, что захворал. Давно уже не сплю, и в животе урчит, будто давно не ел.

– Гм, – утешил его старик, – ложись и не мешай спать другим. Наступит день, так полечим тебя, коли занемог.

С этими словами хозяин снова улегся в кровать. По правде говоря, он тоже проголодался, но, верно, это ему просто показалось. Хозяйка тоже не спала, когда старик вернулся, она зевнула аж с присвистом, но ничего не сказала. Немного погодя в доме все снова уснули.

Случилось так, что в новогоднюю ночь в доме на выселках заночевал странник по прозвищу Телец Громобой. Он и раньше бывал у них, ему нравились старые дома, к тому же хозяин всегда радушно принимал его.

Громобой пришел к ним в новогодний вечер, отужинав и расплатившись песней, он улегся спать на откидной кровати, где ему постелили. Он спал так же крепко, как и все остальные в доме. Когда хозяин встал и нашарил часы, Громобой бормотал что-то невнятное во сне, но когда в доме снова все затихло, он спал уже беззвучно.

Трудно было ждать, чтобы скотина целый день молчала. Но об этом деревенские парни тоже позаботились. Уж если шутить над кем-то, то надо делать все как следует, и парни из Кьельбю следили за домом, высматривая, не идет ли дым из трубы. Шутка удалась как нельзя лучше. Несколько парней загодя отправились в усадьбу на выселках и потихоньку накормили скотину, чтобы не разбудила хозяев раньше времени.

Люди на выселках проспали и вторую ночь, почти не переворачиваясь с боку на бок. Когда же они снова проснулись, то почувствовали себя бодрыми и голодными. Старик поднялся с постели и пошарил по стрелкам, часы показывали восемь, на этот раз точно – восемь утра; но они решили, что проспали всего один час, после того как проснулись в последний раз. Сыновья осоловели от сна и громко завопили, что их будят не вовремя, а потом ни с того ни с сего стали дурачиться в кромешной тьме боковуши. Дочери в другой боковуше метались на перинах и ржали, как молодые кобылки. Странник тоже очнулся от сна, слышно было, как он ворочался и чесался, словно здоровенный волосатый тролль, потом он стал что-то напевать, сначала как бы про себя, потом громче, для всей компании, сел в постели и от удовольствия щелкнул языком. Все же он еще не совсем пришел в себя после ночи и разговаривать ему не хотелось, хотя сыновья стали кричать, подзадоривая его, чтобы он спел им песню. Долговязые сыновья до того разыгрались в темноте, что стали выкидывать всякие штуки, поднялся хохот.

– Замолчите вы, наконец, или нет! – крикнул им сердито хозяин из спальни. – Что это вы вздумали безобразничать праздничным новогодним утром!

Они послушно замолчали. Но чуть погодя хозяин забылся и громко зашептал на ухо жене, которая давно проснулась:

– Мне есть и пить охота...

В ответ на эти слова в боковушах все дружно загалдели. Но хозяйка, женщина серьезная, считает, что они спятили.