Христофор Колумб - Йенсен Йоханнес Вильгельм - Страница 8

И ничуть не запыхался, не изменился в лице, вряд ли даже рассердился, только улыбнулся довольною и чуть-чуть предостерегающею улыбкой по адресу Санчо Руиса, первого штурмана, допустившего такое уклонение от курса.

Больше это не повторялось. Рулевой долго глядел на свои руки, совсем скрючившиеся, а потом опустил их в ведро с холодной водой; в таких тисках они еще не бывали. Остальная команда делала свое дело, бледная, с трясущимися губами. Кто ж его знал, что он такой силач! Всякий видел, что он огромного роста, настоящий бык, но чтобы он отличался таким проворством?! Никто оглянуться не успел, как он прыгнул к рулю, словно огромный тяжелый кот, а его веснушчатые ручищи, обросшие рыжей щетиной, это скорее заступы, нет, кузнечные тиски, а не руки человеческие! Игра выходит неравная!

Курсом с тех пор рулевые не ошибались. И адмирал в устремленных на него отовсюду темных горящих глазах видел лишь страдание и жалобу; ненависть пока притаилась. Гнетущее настроение воцарилось на корабле в течение следующих дней, когда открытое море по-прежнему расстилалось во все стороны от судна, и все зловещее казалось безостановочное удаление его от земли. Да и характер волн изменился. Погода стояла по-прежнему прекраснейшая, но море как-то все больше и больше напоминало бездну; волны катились с каким-то пустым и зловещим грохотом, то подымая «Санта-Марию» на высоту большого дома, то низвергая с этой высоты вниз, не говоря уже о боковой качке. У многих дух замирал от всего это -го и от сознания, что это предвещало близость края света; несомненно, они подвигались к таким местам, которые находились за пределами мира. Иначе откуда эта бездноподобность моря?

Мачта, несшаяся по волнам, большая мачта, очевидно, с судна значительно крупнее, чем «Санта-Мария», давала косвенный ответ на эти испуганные вопросы. Она говорила о крушении судна где-то около этих мест; если же тут погибло столь крупное судно, то что же станется с судами помельче?

Адмирал, к которому решились обратиться по столь серьезному поводу, держался иного, циничного взгляда: гибель корабля, по его мнению, свидетельствовала как раз о том, что море здесь самое обыкновенное море; во всяком море случаются кораблекрушения; дело самое обыкновенное; за пределами же мира вообще не могут ходить никакие корабли, не правда ли?.. Вдобавок, никто не знает и не мог знать, откуда занесена была и как долго носилась по волнам эта мачта. С этим утешительным ответом матросы и вернулись к своим делам и слезам. Этот жалкий обломок корабля ужасно их разжалобил, разогорчил!.. Так сиротливо качалась на волнах эта мачта с расщепленной верхушкой, позеленевшая от морской слизи, пропитанная водой, глубоко в нее погруженная, мачта, бывшая некогда живым деревом в лесу, а теперь труп, труп на мокром кладбище моря, игрушка волн, подкидываемая ими, плывущая по течению, отданная на произвол неведомых сил, одинокая, показывающаяся на одном горизонте и скрывающаяся за другим, вещь без души, без лица и все же нечто в роде существа; глядеть на нее – сердце разрывается от жалости. Бедная, бедная игрушка волн, которую они треплют и беспечно уносят куда-то! Матросы следили за нею, пока она не скрылась из глаз, и тогда только отвернулись, прослезившись. Наблюдал за нею и адмирал, долго и пристально; быстрота, с какой она осталась позади судна, послужила ему желанной отправной точкой для вычисления расстояния, пройденного кораблем, и суждения о скорости течения.

День 13 сентября был несчастным днем, что, впрочем, не сразу обнаружилось для команды. Матросы узнали об этом лишь позже, но ясно было, что в тот день судьба их, как, по-видимому, и судьба некоторых тел небесных, болталась в пространстве вместе с магнитною стрелкой! Простой человек по– своему судит о вещах, в которые он не посвящен, но которые урывками врываются в его сознание; возможно, что он также прозревает вещи по-своему, хотя он и не астроном. Компас в тот день сбился с толку и врал так грубо, что даже рулевой обратил внимание: острие стрелки изрядно отклонилось от севера, на который должно было указывать. Дело было серьезное, которое адмирал, разумеется, пытался замолчать, пока лоцман и штурман также не открыли поведения стрелки и не обратили на него – уже дня два спустя – внимание адмирала. Перед ними адмирал уже не стал притворяться, что не знает об отклонении стрелки – от севера к западу. Но почему же в этом непременно виноват компас? Разве не может быть, что это Полярная звезда отклонилась от своего пути на несколько градусов!

И ему в самом деле как будто удалось убедить в этом своих сведущих подчиненных, ибо дело это так и было оставлено, а корабли продолжали себе плыть да плыть. Но будь это так, разве это был бы не еще более грозный знак? Полярная звезда сошла с своего места?! Да ведь это же знамение перста небесного, ясное указание свыше, и можно ли пренебрегать им? Какой же он, после этого, христианин, этот чужестранец?..

Вернее, однако, что дурил компас, и это тоже было ужасно; это могло означать лишь одно: что суда приближались к магнитной горе, которая, разумеется, находится где-то на краю света, и как только корабли очутятся в сфере ее притяжения, им конец! Гвозди и все железные части и частицы повыскочат из корабля сквозь все бревна и доски, шпангоуты и борта рассыплются, корабль развалится, и в один миг станет грудою обломков, которую раскидают волны. Хорошо, кабы адмирал был в этот миг во всех своих доспехах! Увидать бы его летящим по воздуху, представить себе расплющенным о магнитную гору, прилипшим к ней, повиснувшим и гниющим вниз головой!.. Шутки, однако, в сторону: позволительно ли так упорно держаться взятого курса, раз магнитная стрелка явно указывает на грозящую опасность и безмолвным языком своим остерегает людей? А если непозволительно, то к чему же вся эта чертовщина!

Слезы и обида застряли у команды в горле. Но адмирал продолжал шагать по своему мостику, с виду спокойный, как всегда. Был ли он спокоен в душе? Сказать правду, отклонение стрелки, наблюдаемое впервые, смущало и его немало, и он сам не мог подыскать этому явлению объяснения – кроме разве того же, какое явилось у его команды: что они приближаются к источнику магнетической силы. Но ведь они, кажется, с тем и пускались в путь, чтобы не отступать ни перед какою опасностью. Итак, пока гвозди сидят в корабле – вперед, вперед!

Но через два дня после этого несчастного тринадцатого числа случилось нечто, превратившее «Санта-Марию» в дом сумасшедших, хотя само по себе дело было куда менее серьезное, нежели дело со стрелкою: с неба упал огромный, страшный метеор. Случилось это почти днем – под вечер, когда было еще светло. Упал он прямо с неба, – все это видели, – подобный огромной пылающей ветви; низвергшись с высоты, он исчез в море, которое зашипело, как почудилось многим, а в воздухе перед тем раздался свист. На корабле поднялся всеобщий вопль, когда огненное знамение потухло; половина команды повалилась на палубу и вопила, закрыв глаза руками; остальные метались по палубе с жалобными криками, ломая себе руки. А наиболее сохранившие присутствие духа пали на колени и громко повторяли «Богородицу» раз за разом… Кто-то спрятался под пустой бочкой, другой нырнул головой в скатанный конец каната, извиваясь торчащим наружу туловищем, как червяк, и дрыгая ногами. Даже командный состав: Хуан де ла Коса, Санчо Руис и корабельный врач Алонсо Могер, которые могли бы быть рассудительнее, потеряли самообладание и закричали: «Кровь Христова! Мы гибнем!..»

А дальше ничего и не случилось! Смертельный страх улегся. Но на этот раз адмирал совсем спустился со своей высоты и смешался с командой, успокаивая, уговаривая, объясняя. Как могли они так испугаться обыкновенной падучей звезды, правда, очень крупной…

Обыкновенной падучей звезды?! Гневные восклицания, общее неподдельное негодование, руки отняты от лица, и плачущие глаза впиваются в адмирала, груди пыхтят, как кузнечные мехи. Что такое говорит этот богохульник?! Знамение, роковое предзнаменование – вот что это было!