Энергия подвластна нам - Иванов Валентин Дмитриевич - Страница 38

– Я очень рад тебя видеть, Алёша! – сказал Николай. – Счастлив, что у нас дома всё благополучно. Да, мне было очень плохо, но сейчас всё прошло. Замечательно, что Павел Иванович выдержал характер и вас не беспокоил зря. Но ты – здесь! Каким образом? Я до сих пор не верю своим глазам!

– Меня вызвал Станишевский! – очень серьёзно ответил Алексей.

– Меня вызвал Станишевский, – повторил Алексей Фёдорович. Он внимательно смотрел на резкий профиль брата. Николай медленно опустил руку в карман и достал портсигар. Заметив странное впечатление, которое произвела фамилия Павла Владиславовича на брата, Алексей Фёдорович, привыкший к внезапным вспышкам неровного характера Николая, встал, положил ему руки на плечи и рассмеялся:

– Коля, да ты что, – недоволен, что я приехал? Сердишься на что-то?

Почти десятилетняя разница в возрасте и спокойная сила Алексея Фёдоровича всегда благотворно влияли на брата. Николай сдвинул смятую фуражку на затылок:

– Я скажу тебе… То, что случилось со мной, было настолько необычайно, что я хотел сам, ты понимаешь? Я сам хотел всё понять, что было, и осмыслить. Я хотел вернуться домой и сказать дяде: «Вот что было». Ты понимаешь? Ведь это для меня экзамен!

Он замолчал. Его глаза смотрели на гладь озера, – туда, где стена камышей закрывала горизонт.

– Мы никогда, никогда не говорили с тобой об этом. Но ты знаешь, так же как и я, как ко мне относится дядя Фёдор!

Алексей сделал движение и хотел что-то сказать, но Николай продолжал:

– Знаю, знаю! Ты скажешь, что он меня любит. Знаю, но ты пойми, – он считает меня неудачником. Помнишь, как он сказал маме два года назад: «Он не зрел, а пора бы!» – и приказал мне начать работу в Институте, заставил меня изменить специальность. А я ведь уже не ребёнок и не подросток. Дядя прав, вот что тяжело. И я знаю, что он недоволен и тем, что я до сих пор вне партии, а мне уже тридцать лет. Я повторяю себе и тебе – это для меня экзамен. Поэтому я хотел быть здесь один!..

Опять молчание. Лёгкий ветерок приносил звуки работавших в полях комбайнов.

– Я убежал, если можно так выразиться, из больницы именно из-за Станишевского. Он не только чуть ли не допрашивал меня сам, но и приставил ко мне наблюдателей. Ты был в больнице?

– Там очень хорошие, очень милые люди… И они делают большое дело.

– Да ты пойми, я готов перед ними преклоняться, но эти расспросы!.. К тому же, я не выношу больничной обстановки! Довольно я провалялся на койке во время войны!

По берегу прошла и поздоровалась с братьями женщина с ведром в руке. Бежавший за ней мальчуган смело заявил:

– А ты сегодня мало настрелял, я видел!

В огороде показался Заклинкин. Бросив на него взгляд, Николай спросил:

– А это кто с тобой приехал?

– Случайный спутник, москвич, в отпуску. Хочет быть твоим коллегой по истреблению уток.

Анатолий Николаевич подошёл и был представлен. Он сделал вид, что не заметил нетерпеливой небрежности, проявленной к его особе Николаем Сергеевичем, и отправился на «прогулку» по берегу озера – зарабатывать репутацию охотника: «назвался груздем, полезай в кузов!»

Братья проводили его глазами.

Зная дорогу к сердцу того, кто вырос на его глазах, старший скромно попросил младшего:

– Ты меня не гони, Коля! Во-первых, мне здесь всё очень нравится. У меня есть время. Отец был счастлив, узнав, что ты вне всякой опасности, и посоветовал мне отдохнуть вместе с тобой. Наконец, если ты захочешь, я, может быть, смогу тебе помочь…

– Алёша, дорогой, прости меня за странный приём! Конечно же, мы всё обдумаем вместе! Я уехал сегодня на озеро, чтобы в камышах спокойно думать. Слушай… Нет, давай завтра утром поедем на то озеро, и я там буду тебе рассказывать всё по порядку. А сейчас нам могут помешать. Ты мне не давай говорить.

Они медленно пошли к дому. По дороге младший сорвал большой зелёный огурец и угостил старшего. Хозяйка, Фёкла Ивановна, встретила неугомонного охотника дружелюбными упрёками:

– Затемно уехал, куска в рот не положил. Охотник!.. Садись-ка к столу!

Алексей Фёдорович с удовольствием смотрел, как его брат с большим аппетитом обедал за столом в кухне – на правах члена семьи. Николай заметно похудел, был бледен, но Станишевский говорил, что это естественно…

Через сельского связиста была послана общая телеграмма домой, и Николай Сергеевич лёг спать – недавняя болезнь всё же сказывалась. А старший брат поговорил с Фёклой Ивановной, пошутил с Шурой-Сашурой, посидел у озера и сам сорвал ещё пару сочных огурцов.

До чего же хороши огурцы! Да, за многие годы Алексей впервые чувствовал себя так просто и хорошо. Нужно поскорее, – послезавтра, прочесть лекцию в Чистоозерском!

Заклинкин явился под вечер, грязный, мокрый, усталый. Фёкла Ивановна критически посмотрела на «пустого» охотника, но «рубаха-парень» Толя сумел вызвать улыбку у отдохнувшего Николая Сергеевича.

– Такая масса уток, но, знаете, они – осторожные! И, потом – там глубоко. Я промахнулся, но потом одну очень большую застрелил. Только она уплыла в камыш. А что это за птицы с большими носами? – и Заклинкин довольно удачно изобразил крик кроншнепа: «ку-у-уль».

Николай Сергеевич был побеждён простодушием профана и стал посвящать его в тайны охоты, примирившись с новым лицом.

Уже совсем стемнело, когда Павел Иванович с женой приехали из полевого стана. Вместе с ними явилась и Агаша, двоюродная сестра председателя колхоза. Когда сели за стол, довольный Кизеров стал потчевать гостя:

– Ну, гость нежданный, дорогой и желанный, мы вас, Алексей Фёдорович, скоро не выпустим! Здесь я командир полка. Отведайте наших баранов, гусей, уток. У нас ведь мясо с мясом, а не с травой, как в других местах. Хлеба нашего покушайте вволю. Поживите с нами, узнайте нас получше!

Загуляла по столу чарочка. Трудно было отказаться! Рядом с московским профессором – колхозный кузнец с чёрными руками, подтянутый председатель колхоза, не забывший офицерского достоинства, румяная Агаша, морщинистая Фёкла Ивановна, доярка молочной фермы и ещё несколько человек. И всем им было вместе хорошо. С улицы доносились песни гуляющей молодёжи.

Заклинкина отправили спать к кузнецу, в просторный дом. Имел кузнец две слабости: охоту – он и с войны притащил «трофей», четыре пуда свинца, отрубленных где-то от «никому не нужной» болванки, чтобы катать дробь… – и чарочку после трудов. Пошатываясь, Фёдор Григорьевич объяснял гостю, стоя во дворе:

– Ты у меня хоть всю жизнь живи! Мы не корыстные. Мы, знаешь, какие? Вы, московские, двужильные, а мы ещё пуще! Ты раненый был? Меня по частям собирали, голова-то была как горшок раскоканная. Уже все отказались. Один упрямый нашёлся, как я, хоть и харьковский! Доктор Минько! Не знаешь? Он меня сшил и выпустил немца добивать… А сам ты женатый? Нет? Женим! Невесту найдём!

Толя же, подметив что-то в отношении Агаши к Николаю Сергеевичу, обдумывал, хоть в голове и сильно шумело, одну «штучку», как про себя он называл вещи, которые любил при случае проделывать не за «надежды» и деньги Щербиненко, а лично для себя, на потребу своей «богатой», «широкой» натуре, так сказать, для «души»!

Ещё там, на берегу, при первой встрече, не понравился Николай Заклинкину. Небрежность тона задела самолюбивого молодого человека. Когда же в разговорах за столом упомянули о жене Николая, мелькнула у Толи мысль подстроить семейную каверзу этим людям. Подобную «штучку» он однажды уже проделал с успехом…

Щербиненко не раз приказывал молодому инженеру найти связи с Институтом Энергии и крепко бранил за неудачи. Теперь связь есть, и он постарается её укрепить! Тут «штучка для души», пожалуй, поможет? Явиться в Москве к жене Николая Сергеевича в положении нужного человека? Я, дескать, там был лично и могу подтвердить! А жена у Николая, верно, с характером (за столом Николай показывал фотографию Таты).