Спецназ, который не вернется - Иванов Николай Федорович - Страница 7

— Ох, влезаю я куда-то по самые уши, — оставшись последним, прищурил глаз Заремба. Словно пытался просмотреть через дверь, как оценивают его команду и какова роль его самого в закручивающемся действе.

— Пожалуйста, — в тот же момент пригласили на «таможню» и его. Подполковник протянул мне руку, но расстаться нам не дали.

— Извините, а это кто? — озабоченно спросил спортивного вида парень, работавший дверной ручкой.

— Мой товарищ, — даже не стараясь казаться дружелюбным, ответил Заремба. Обратил свой взор снова на меня. — Давай, до встречи. И будь поосторожнее, мало ли что, — последнюю фразу он произнес шепотом, показав глазами себе за спину.

Никогда не относил себя к паникерам, но тут сердце почему-то екнуло в нехорошем предчувствии. А ведь в самом деле: я невольно соприкоснулся с тайной, о которой скорее всего не должен был знать. О том, как нынче убирают свидетелей, пусть даже и случайных, газеты пишут через день. Сам пишу. И уже порой нет разницы, мафия этим занимается или власть…

— Возвращайтесь, — отметая свои, еще только предполагаемые проблемы, ответил спецназовцу.

За ним захлопнулась дверь. Какая к черту «таможня». Здесь должна висеть табличка «Война».

… Частник, согласившийся подбросить до метро, в прошлой, доразвальной жизни наверняка имел отношение к органам, потому что сразу отметил мою нервозность. Присмотрелся и неожиданно кивнул на зеркальце заднего вида:

— Что, догоняет кто-то?

Мне зеркала показалось мало, я обернулся.

Несколько машин, вылупившись блестящими на солнце глазами-фарами, угрюмо плелись за нами. Какая из них могла принадлежать «наружке», определить оказалось не под силу, и сосед подсказал:

— Посмотри во второй «строчке» бежевую «вольво» За «прокладочкой» из микроавтобуса.

Машина как машина.

— Проверимся, — вошел в непонятный мне раж частник. Впрочем, почему непонятный? Если он в самом деле служил в контрразведке, то в нем сейчас проснется азарт профессионала.

И тогда — держись.

Держался за скобу над дверцей, потому что помчались с такой скоростью и такими перестроениями, что сомневаться, кем был водитель, больше не приходилось. После развала Союза у нас, к сожалению, полстраны оказалось в «бывших». И в первую очередь из тех, кто служил Отечеству, а не заготавливал себе соломку для подстилки. Проснется ли когда-нибудь совесть у нынешних демократов, чтобы хоть на миг забыть о собственном кармане и подумать о России? Откуда свалилась на нас эта свора, где ее взрастили и кто воспитывал? Почему оказались у власти и при деньгах? Как долго планируют жировать? Что станут потом мямлить в свое оправдание? Да и станут ли? Что им мнение других…

— «Наружку» сбросишь в метро, — продолжал получать я инструктаж от парня, неизвестно почему сразу принявшего мою сторону. А вдруг я враг? Или в сегодняшней России тот, кто борется с властью — изначально друг простого народа? — Сделаешь два-три выхода из вагона перед закрытием дверей, пару пересадок — и останешься чист, как кошелек пенсионера. Будь.

Я продолжал не верить в слежку за собой. В честь чего она? Заремба выполняет хоть и деликатное, но правительственное задание, я — военный журналист, а не шалава из бульварной газетенки, способная растявкать любое слово по белу свету. Зачем «наружка»? Если у кого-то возникли ко мне вопросы — задавайте откровенно, мне скрывать нечего.

Убеждал себя так, а сам ввинчивался в толпу у турникетов. Бежал по эскалатору, несколько раз принимая вправо и пропуская текущий следом поток вперед. Потом понял, что внизу меня ждать еще удобнее и прекратил попытки перехитрить собственную тень. А вдруг меня захотят убрать?

Чушь.

Мелькнувшая мысль показалась настолько нелепой, что усмехнулся сам. Но сам и почувствовал, что улыбочка-то вышла настороженной. А тут еще на глаза попалась неестественная парочка в переходе: парень в инвалидной коляске без ног просит милостыню, а рядом старушка продает пензу, которой оттирают мозоли на пятках. И это не парадоксы московского метро. Это сегодняшняя жизнь России. Где молодым парням отрывает ноги в непонятных разборках, а матерей заставляют торговать, чтобы выжить. Это Россия, где законы и нравственность — разные вещи. Где власть и народ — совсем не одно и то же. Где не в чести честь и единство слова и дела…

Нет, в такой России могут убить свои. Могут. Поэтому, не забывая советы водителя, несколько раз выскакивал из вагонов через закрывающуюся дверь. Пропускал электрички, переходил на противоположные пути, словно проехал свою станцию. И старался увидеть тех, кто станет дергаться вслед за мной.

Но или я был дилетант в шпионских штучках, или никакой слежки не велось: ничего не увидел. C тем и приехал домой. Зато дома младшая дочь наябедничала на старшую:

— А Таня днем не хотела идти со мной играть.

Таня… В эти дни очень часто вспоминал ту, в честь кого это имя появилось в нашей семье.

— А что ты ищешь? — не отступала младшая, когда полез в самые дальние шкафы за самыми дальними блокнотами. Телефон «коммуналки» сохранился. Пока жена не пришла с работы, торопливо набрал код и номер.

— Алло, кого вам надоть? — послышался старческий голос.

— Баба Степанида?

— Щас мущинский голос позову, а то ничего не слышу. Петь, подойди, возьми трубку.

Быстрее Петра пришла моя жена. Она завозилась с замком, и я торопливо спросил:

— Дядь Петя, Таня дома?

— А кто говорит?

— Квартирант ваш стародавний. Она дома?

— Сейчас нету. Как мужа убили, так уехала домой. Но скоро обещалась вернуться. Хочешь увидеть, бери бутылку и приезжай. Но только вот кто ты, не припомню.

Кто я такой? Трус и бездарь.

— Ну что, лентяи, — добавила с порога эпитетов и жена. — За хлебом-то хоть сходили?

— Ты приедешь? Ждать? — не желал расставаться с надеждой на халявную выпивку дядя Петя.

Вряд ли. Жизнь всегда приземленнее мечтаний — это уже понято и пройдено. Хотя кто нас постепенно отучает от поэзии? Только потому, что в ней, несмотря на легкость, все намного строже — ритм, рифма…

Какая рифма к слову Таня? Любовь? Медленно положил трубку на пузатый серый телефон. Надо идти за хлебом…

Глава 5. В пасти одинокого волка

Через лощину — пулей. Один бежит — остальные прикрывают. Движение по лесу — в шахматном порядке. Следом в след давно не ходят, здесь не детская игра в шпионы. Засаду следует ожидать в любое мгновение, и основное при выстрелах в упор — не оказаться под одной очередью.

Привал — каждый и отдыхает, и сторожит самого себя. Плюс прикрывает спину товарища. Нет нужды беспокоиться и за свою — прикроют другие.

«Онемели», лишь ступив на территорию «свободной и независимой Ичкерии». Да и о чем разговаривать — идти надо. Поглубже в пасть тому волку, что выбран чеченцами для своего символа и застыл на зеленых знаменах и эмблемах. Когда хищник откусывает руку? Если пытаешься вырваться. А все нужно делать наоборот: если хватает тварь руку, засовывают ее как можно глубже ей в пасть. Тогда зверь захлебывается, сам разжимает зубы и отскакивает в сторону.

В тылах Ичкерии разведчику спокойнее. В тылах боевики хвастливее и беззаботнее. Федералы, конечно, могут «позвонить»[4] в любое селение, но такое случается не часто, а на войне на подобном не зацикливаются. Нет-нет, в тылах хорошо — хоть в своих, хоть у противника.

— Дальше сами.

— Добро.

Заремба протянул руку казакам, которые вели его группу тайными тропами в нужный квадрат.

Еще одна страничка чеченской войны, мало афишируемая, но от того не исчезнувшая — участие в ней добровольцев-казаков. В первую голову — терских, пятигорских. Два батальона станичников, полулегально поставленные на довольствие армии, умываясь кровью, два года тянули солдатскую лямку на чеченском фронте.

Бились казаки с чеченами люто, друг друга в плен не брали. На них, полулегальных черновых войны, и вывели Зарембу: эти проведут незаметно хоть до самого Дудаева, если он жив. Довели. До отметины на карте, которую оставил ногтем атаман. В действительности это оказалось опушкой дубовой рощи, где им и предстояло расстаться.