Операцию «Шторм» начать раньше… - Иванов Николай Федорович - Страница 15

29 апреля 1978 года. Москва. Кремль.

Вершина власти Советского Союза — это третий этаж одного из старинных зданий Кремля. Именно здесь находились кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС и его приемная, здесь же был зал заседаний Политбюро и так называемая Круглая комната, получившая свое название из-за огромного круглого стола, стоявшего посередине. А вообще, это по-современному, под орех отделанная комната с еще одной дверью в кабинет Брежнева.

Иногда казалось, что Леонид Ильич любит ее больше, чем свой рабочий кабинет. Именно здесь он проводил совещания, на которые не нужно было приглашать стенографисток, здесь в узком кругу перебрасывались мнениями перед заседаниями Политбюро, где решались спорные вопросы. А главное, здесь не звонили телефоны, не лежали стопки бумаг, требовавших к себе внимания и немедленных решений.

В Круглой, или, как ее стали называть после ремонта, Ореховой, комнате в этот день после долгого перерыва собралась и Комиссия Политбюро по Афганистану. Создана она была еще в 1973 году, после прихода к власти Дауда, но официально не оформлялась. Отношения с Афганистаном развивались нормально, и Комиссия собиралась очень редко — от случая к случаю, большей частью слушая Устинова: связи в военной области представлялись наиболее прочными, и руководство страны просто лишний раз напоминало, что дружба дружбой, но торговать оружием так, чтобы не произошло у южного соседа его накопления.

Сегодня Комиссия собралась в расширенном составе. Кроме Громыко, неизменного ее председателя, МИД представлял еще и его первый заместитель Корниенко. Министр обороны приехал вместе с Огарковым. Было приказано прибыть в Кремль и заведующему международным отделом ЦК Борису Николаевичу Пономареву со своим заместителем Ульяновским. Совмин представлял Архипов.

Не садились, ждали Брежнева. Вполголоса переговаривались, стараясь не касаться афганской темы. Считалось дурным тоном выражать свои эмоции и давать оценки до начала совещания. Да и какие могут быть оценки, если революции всего полтора дня. Тут уж лучше послушать других, чтобы завтра, случись опять что в этом Афганистане, не предстать близоруким.

Наконец отворилась дверь кабинета Брежнева. Леонид Ильич каждого обнял, поцеловал — к этому его приучили многочисленные встречи, на которых царили всеобщие «любовь и уважение». Генеральный секретарь платил окружающим тем же.

— Начинайте, Андрей Андреевич, — кивнул он Громыко.

Задвигали креслами, уселись. Выложили на стол папки с документами.

— Товарищи, каждый из нас уже познакомился с ситуацией, сложившейся в Афганистане, — неторопливо начал Громыко, перебирая свои листочки. — Оценки свершившегося пока самые разноречивые — от демократической революции до верхушечного военного переворота — так, кажется, выразился Ростислав Александрович Ульяновский,

— Верхушечный военный переворот, поддержанный армией и частью мелкой буржуазии, — не поднимая головы, уточнил свою позицию Ульяновский.

— Да, такие мнения, — повторил Андрей Андреевич. — Но, я думаю, нам надо сейчас определиться в главном: какое правительство пришло на смену Дауду и будем ли мы его признавать. Если будем, то как быстро. Все остальное, видимо, может подождать.

Громыко замолчал, давая возможность высказаться всем остальным. Однако добровольцев начинать первыми не находилось, и Брежнев повернул голову к Пономареву:

— Борис Николаевич, как мне доложили, Тараки уже приезжал к нам в Москву, в ЦК.

— Да, Леонид Ильич. Это было где-то в конце 65-го года, уточнить несложно. Но прилетал он неофициально, и мы, дорожа хорошими отношениями с Захир Шахом, решили тогда не принимать его на уровне первых лиц.

— Кто же беседовал с ним?

— Я, Леонид Ильич, — выпрямился в кресле Ульяновский. — Беседу с Тараки вел я и заведующий афганским сектором ЦК Симоненко Николай Нестерович.

— И о чем вы говорили? Как вам показался Тараки?

— Беседовали мы часа четыре. Тараки уже тогда выдвигал идею переворота или вооруженного восстания. Нельзя сказать, что фанатичен в этой своей идее, но по крайней мере был очень увлечен ею.

— Что посоветовали вы?

— Мы рекомендовали не ставить для партии главной задачей свержение правительства — хотя бы в силу неподготовленности и малочисленности НДПА. Главная задача для них была и, видимо, остается — это объединение партии.

— А разве объединения не произошло, Борис Николаевич? — посмотрел Брежнев на Пономарева, словно это зависело от него.

— Формально — да, произошло, — ответил тот. — Но, к сожалению, победы тем и коварны, что тут же вносят новый раскол. Я боюсь, что сейчас трения в партии начнутся вновь. И Ростислав Александрович прав: главное для афганских товарищей — это сплочение своих рядов.

— И тем не менее переворот, или вооруженное восстание, или революция свершились, — подвел черту Брежнев и еще раз оглядел всех присутствовавших: — Что дальше?

— В любом случае это прогрессивный режим, Леонид Ильич, — отозвался Андропов. — Мир конечно же ждет, кто первым признает ДРА. И как быстро, здесь Андрей Андреевич прав. Нам надо определяться в первую очередь в этом. Я думаю, у нас нет особых оснований для тревог, чтобы не признавать революцию и новое правительство первыми. Потом будут и третьи, и десятые, и сороковые, но вспоминаться афганцами будут именно первые. Надо помнить об этом, и мы не должны упустить этот шанс.

— Мы информировали посла Пузанова, что этот шаг возможен в самое ближайшее время, — тут же дополнил Громыко, почувствовав поддержку. — Он уже нанес неофициальный визит товарищу Тарани, но, видимо, будет лучше, если он это сделает открыто и одновременно объявит о нашем признании республики. Записка по этому поводу уже подготовлена.

Остальные члены Комиссии промолчали, соглашаясь. Брежнев посмотрел на Пономарева и Ульяновского: как, не против?

Существовало негласное разделение между МИД и международным отделом ЦК: все, что касалось отношений с развитыми капиталистическими странами — США, ФРГ, Японией, Францией, — здесь приоритет отдавался профессионалам. Суслов и Пономарев же курировали развивающиеся страны и весь «третий мир» с их постоянными революциями и переворотами. На этом можно было строить политику, формировать идеологию, так что Афганистан невольно переходил в их орбиту деятельности.