Тамара и злая Джессика - Иванов Борис Федорович - Страница 3

– Нет, не в том примитивном смысле... Просто опасно любить только все послушное. Мертвое... Предметы наших чувств должны иметь свой характер... Давайте поподробнее остановимся на этой вашей Джессике, тем более, что все оказывается не совсем так просто, как я думал сначала...

– Все дело, может быть, именно в том, что у Джессики-то как раз и есть характер... Может быть, даже слишком много характера... Ведь сама она – сама кукла, я имею ввиду, это только рабочий орган целой компьютеризированной системы. Довольно самостоятельный орган – в ней есть свои процессоры, в них разные программы, но все это подчинено целой сети ЭВМ в трех городах и, Бог его знает, скольким еще вспомогательным центрам на местах...

– Тем не менее, я думаю, ваша дочь прекрасно понимает, что может себе позволить в отношении э-э-э... Джессики нечто... ну, скажем, нечто такое, чего она ни при каких обстоятельствах не может позволить себе в отношении реального, живого человека, пусть даже совершенно ей чуждого... Ну, например, просто вовсе не обращать на нее внимание. Долгое время. Или... Ну, ладно... – док задумчиво подошел к окну и, сложив руки за спиной, некоторое время созерцал расположенный во внутреннем дворике миниатюрный сад камней.

– Да нет, я как раз опасаюсь того, что Лу слишком уж... одушевляет Джессику. Видит в ней... ну подругу, что ли. Может, даже нечто большее...

Так я и знала. Мои слова направили мысли дока во вполне предсказуемое русло. Совершенно не то, что вело к облегчению моих проблем.

– Давайте вместе подумаем, – ласково начал он, – на кого все-таки э-э-э... Джессика оказывает неблагоприятное воздействие... Ваша дочь, говорите вы, совсем неплохо относится к ней...

– Давайте договоримся, доктор. Джессика вовсе не напоминает мне ни злую мачеху, ни Буку из детских кошмаров. Выслушайте меня внимательно, стараясь, извините, не перебивать, и вы поймете, что моя... тревога – совсем другой природы...

– Что ж, слушаю вас внимательно и, поверьте, ничуть не обижаюсь на вас. Может, выговориться – самое подходящее для вас сейчас средство... – док, послушно склонив голову набок, устроился на удобном сидении у изголовья и весь превратился в воплощенное внимание. Тихо шуршал магнитофон.

– Да, в самый первый момент, еще в руках продавца, кукла произвела на меня какое-то... странное, двойственное впечатление... – начала я в саморазоблачительном порыве. – Если хотите, было какое-то... предчувствие... Но после того как техник от фирмы произвел полную наладку, все пошло удивительно хорошо: Джессика превосходно исполняла команды, рассказывала Лу неплохие истории, потом приставала к ней с вопросами – ненавязчивыми и довольно хорошо продуманными. Даже позволяла себя кормить маленькими кусочками шоколада, орехов и вежливо отказывалась от мороженого, напоминала, что надо освободить маленький контейнер у нее на спине, куда поступали все этим яства. Потом...

Сначала мне даже пришлось по вкусу то, что Лу не расстается с Джессикой – таскает ее с собой на теннисный корт, усаживает на краю бассейна, когда учится плавать и, конечно, забирает с собой в спальню. Часто остается с ней одна. Понимаете, это было просто удобно – дочка не путалась под ногами, изнывая от скуки, не убегала с подругами черте куда, даже о папе не то, чтобы перестала тосковать, но... Тоска эта приняла уж больно какую-то дисциплинированную, книжно-идиллическую форму. Вздох о папе на ночь, обязательное присутствие у телевизора в ожидании сюжета об Орбитере в новостях, «как-то там папа?», сказанное вовремя пару раз в день... Пожалуй, вот с этого – с какой-то неискренности в наших с Лу отношениях и началась эта моя тревога. Такой неуловимой, и от того – особенно неприятной...

Доктор Горфилд заворочался на своем насесте и изменил позу, подавив, видимо, желание прервать мои откровения каким-то вопросом.

– Знаете, док, на меня подействовал один случай... Тишина... Понимаете, тишина... Луиза-Габриэлла у меня – довольно шумный ребенок и меня стали настораживать длинные периоды затишья, которые пришли в наш дом вместе с Джессикой... В конце-концов, я... Я как-то пересилила себя и – никогда раньше я не делала этого – подкралась к дверям детской и...

Мне до сих пор было стыдно вспоминать это. Вот и сейчас – я густо покраснела всеми своими веснушками и беспокойно завертела головой на крахмальной наволочке плоской подушки, подсунутой мне под голову. Мне неприятно было вспоминать, как тогда я быстрым и бесшумным – о, как мне хотелось тогда, чтобы это мое движение было бесшумным! – рывком отворила тяжеловатую, декоративно-дубовую дверь и...

– И?.. – вежливо подтолкнул, зависший на мертвой точке, маховик милейший доктор Горфилд.

– Да, понимаете, доктор – я не увидела ничего особенного: Лу и Джессика лежали поверх одеяла. Вытянувшись и закрыв глаза. Они даже не шелохнулись, когда я... ворвалась... Когда я вошла к ним. Мне пришлось два раза спросить Лу, чем это они заняты. А когда Лу – не открывая глаз – ответила: «Не бойся, ма, мы играем. В Смерть. – Я опешила. – Мы просто лежим и представляем, что нас нет... – продолжала Лу, не открывая глаз. – Совсем-совсем нет. И никогда, может быть и не было... Знаешь, ма – это не страшно... Совсем-совсем...»

– Я, должно быть, была слишком взведена чем-то перед этим, док... – я отвела глаза от обрамленных стальной оправой легких, почти незаметных очков доктора. – Но со мной... Со мной случилась истерика тогда... Лу получила пощечину – а я ведь никогда не бью ее, док, никогда – Джессика полетела в угол, а потом мы с Лу долго плакали друг у друга в объятьях и она объясняла мне, как она любит маму – и папу тоже – и что она совсем не хотела так пугать маму... А я тоже просила у нее прощения и... Ну, одним словом, безобразная вышла сцена, доктор... Но... Потом снова, временами в доме становилось тихо... И я уже не могла себя заставить тихо ступить на лестницу и подняться вверх – к детской...

– Это стало повторяться чаще? – доктор наклонил голову набок. – Эти... игры? Они приобрели характер м-м... мании?

– Нет, доктор... Они – эти приступы тишины повторились с тех пор раза три-четыре... Ну пять – от силы. За полтора месяца... Но они очень больно... Очень больно кольнули меня в сердце, если можно так выразиться... Это было нечестно со стороны Лу – снова взяться за это – после тех слез и тех... Ну – вы понимаете... И потом...

– И потом?..

– Потом, не примите это за манию, доктор... потом я заметила... Нет, – я решила, что буду честна до конца, – нет, сначала МНЕ СТАЛО КАЗАТЬСЯ, что они, стоит мне войти, меняют тему разговора...

Я подавила очередную попытку доктора прервать мое повествование и продолжила:

– Я, однако, долго грешила на свою мнительность. И решила проверить... Я все-таки снова преодолела себя и снова... Господи, какой, однако, идиоткой я чувствовала себя, когда, поцеловав Лу на ночь и протопав по лестнице вниз, возвращалась на цыпочках к ее двери, сбросив туфли и стараясь не скрипнуть ступенькой. И, знаете, доктор, меня ждал удар...

Тут я прервалась. Достаточно трудно было в доступных выражениях объяснить тот ледяной ужас, который испытала я тогда, у двери, сначала слушая этот странный прерывистый монолог дочери:

– Я не понимаю, Джессика, чего ты? Ты почему?

А потом – на пороге, отворив дверь...

Снова, как наваждение это – тяжелая, навощенного дуба дверь, которую я открываю кошмарно быстрым и кошмарно бесшумным движением. Или это и был кошмар – морок... Сон...

Нет, ничего страшного там не было.

Просто Лу понимающим уже взглядом смотрела на усаженную на полке в расслабленной позе куклу, и обе они заговорщицки прижимали к губам указательные пальцы. И обе одновременно опустили руки и обратили ко мне свои взоры: Лу – встревоженный, детский, не знающий еще, каким стать – озорным или виноватым, Джессика – стандартный, фарфорово-жизнерадостный взгляд, коим и должно было быть наделено создание из пластика, микросхем и соединительных проводков...