Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович - Страница 63

Конец марта и весь апрель на Крымском полуострове шли тяжелейшие бои, Алейников, Дембицкий с чекистами своего отряда неделями не выходили из окопов противодесантной обороны. Однако всё это не шло, оказывается, ни в какое сравнение с тем, что началось в мае. Числа седьмого или восьмого по нашим позициям был нанесён массированный авиационный удар, после чего двинулись в наступление немецкие пехотные и моторизованные части. В районе горы Ас-Чалуле фашисты высадили большой шлюпочный десант. Дембицкий приказал Алейникову взять половину истребительного отряда и уничтожить немцев. Когда прибыли к месту высадки, с вражескими десантниками дралось какое-то небольшое армейское подразделение. Оно уже обессилело и, если бы не Алейников со своими бойцами, было бы неминуемо смято.

Алейников подоспел на помощь вовремя, но километрах в трёх от горы был высажен новый десант с катеров. Командир пехотного подразделения был убит, Алейников принял командование на себя и держал немцев на узком береговом пятачке целый день. К вечеру стало известно, что вражеские войска прорвали оборону нашей 44-й армии и стремительно продвигаются вперёд. Дембицкий по радио передал приказ группе Алейникова отступить, так как она оказалась уже во вражеском тылу.

Через день оборонявшие Керченский полуостров войска были отведены на позиции Турецкого вала, но, не сумев и там отразить вражеский натиск, стали отходить с боями к Керчи. Четырнадцатого мая немцы прорвались к южной и западной окраинам города…

Последние пять дней, вплоть до сдачи города, были каким-то кошмаром. Сначала группа Дембицкого и противодесантный истребительный отряд, теперь малочисленный, держали оборону на западной окраине города вместе с частями 44-й армии. Сюда рвались танки, прямой наводкой расстреливая наши батареи, утюжа гусеницами неглубокие окопы, вырытые второпях в белёсой каменистой земле. Алейников никогда не держал в руках противотанкового ружья, тут ему за пять минут пришлось научиться обращаться с ним. Он, стоя на коленях в мелком окопчике, сжав зубы, ощерившись по-звериному, бил и бил из этого ружья по наползающим стальным громадинам. Ружьё сильно отдавало, к вечеру первого же дня плечо онемело, коленки, на которых продрались брюки, тоже. И неизвестно было, поразили его выстрелы хоть одну вражескую машину или нет. Он стрелял и вроде бы не промахивался, колотили по вражеским машинам сорокапятки, а танки как ползли, так и ползли. И уже перед самыми окопами или вспыхивали, или начинали пятиться назад. И Алейников слышал, как моторы вражеских машин взвывали от бессильной ярости.

Потом группа Дембицкого, из которой осталось всего несколько человек, по просьбе горкома партии и командования помогала эвакуировать из города население и имущество различных предприятий, учреждений и воинских частей, чтобы оно не досталось врагу. Над Керченским проливом беспрестанно кружили вражеские самолёты, сыпали бомбы, пролив обстреливала дальнобойная артиллерия. Вода кипела от взрывов, над проливом стлались дымы, туда, в эту кипень и в эти дымы, беспрестанно отходили тяжело перегруженные баржи, катера, небольшие теплоходы, рыбацкие сейнеры, но до противоположного берега многие так и не доходили; у причальных стенок, у бортов барж и пароходов плавали, качаясь на взбаламученных волнах, обломки досок, вспухшие трупы людей, фуражки, пилотки, оглушённые взрывами большие, как брёвна, рыбины…

Все эти пять суток Алейников не сомкнул глаз. Ему Дембицкий поручил эвакуацию медицинских и детских учреждений, которые со дня освобождения Керчи уже по-настоящему развернули свою работу в надежде, что город очищен от немцев навсегда. Теперь снова приходилось перебираться на Таманский полуостров, а там — неизвестно куда. Алейников носился по городу, грузил на автомашины людей и наиболее ценное имущество, отправлял на пристань. А город, как и пролив, беспрестанно бомбили, стоял грохот, вой, свистели повсюду осколки, гудело пламя, глаза выедал дым.

Утром девятнадцатого мая Алейников и Дембицкий отплыли с одним из последних пароходов, осевшим на полметра ниже ватерлинии, к Таманскому полуострову. Отплывая, они слышали и видели, что на улицах, примыкающих к порту, идёт бой с прорвавшимися сюда немецкими мотоциклистами. Улицы и вся территория порта были забиты нашими грузовиками, пушками, повозками, различным военным снаряжением — всё вывезти так и не удалось. Немногочисленные арьергардные части, прикрывавшие отход, долго немцев сдерживать, конечно, не смогут, подумал Алейников и сказал Дембицкому:

— Они же все обречены… Все до одного! И понимают это…

— Безусловно. У каждого на войне своя судьба. Им выпала такая. А какая нам — неизвестно. Неизвестно, доплывём ли мы до берега-то, Яков Николаевич.

Алейников стоял, держась за бортовой поручень, чувствовал, как подгибаются у него от смертельной усталости ноги, кружится голова. Слова Дембицкого чем-то ему не понравились, но чем — понять не мог, не было сил для этого. Он оттолкнулся от борта и, засыпая на ходу, пошёл куда-то меж ящиков, узлов, натыкаясь на сидящих и стоящих людей. Ну что ж, мелькнуло у него, выпади ему такая судьба, как у этих ребят, прикрывающих отход, и он бы принял её без ропота, дрался бы до последнего дыхания…

А в следующую секунду, безразличный уже и к судьбе обречённых на берегу солдат, и к тому, доплывёт ли их перегруженная хлипкая посудина до берега, приткнулся где-то между людьми и крашеной пароходной стенкой и провалился, как в яму, в сон, в небытие…

Части, оборонявшие Керченский полуостров, были направлены в тылы на переформирование и доукомплектовку, а группе Дембицкого Наркоматом было приказано поступить в распоряжение Краснодарского УНКВД.

— Считается это отпуском, — усмехнулся Дембицкий, объявив группе распоряжение Наркомата. Но тут же, потушив улыбку, прибавил: — Обстановочка, сами знаете, не радует. Со стороны Ростова немцы жмут на Краснодар ещё покрепче, чем из Феодосии на Керчь. Нам приказано помогать краснодарским чекистам эвакуировать из угрожаемых районов промышленные предприятия, государственные ценности, колхозный скот и хлеб. Нынче там урожай, говорят, удался небывалый…

Весь конец мая и первую половину июля Алейников во главе группы из пяти человек ездил по сёлам и станицам, организуя и контролируя совместно с партийными и советскими работниками отгон в тыловые районы колхозного скота и вывозку хлеба. Урожай действительно удался невиданный, для уборки его были привлечены находящиеся на отдыхе воинские части, призывникам в Красную Армию предоставили отсрочки. Не хватало вагонов, трудно было найти для сопровождения колхозных гуртов достаточное количество людей. Почти круглосуточно Алейников был на ногах. Он уже и забыл, что он военный, забыл крымское пекло, принимал участие в заседаниях правлений колхозов, где обсуждались маршруты следования гуртов, собирал по автобазам и конным дворам автомобильные и гужевые колонны, формировал бригады погрузчиков зерна, искал шофёров, ездовых, погонщиков быков, выбивал у станционного начальства вагоны под хлеб, организовывал их погрузку…

После двадцать четвёртого июля, когда снова пал Ростов, фронт стал неудержимо приближаться к Краснодару. Немецкие самолёты и раньше частенько прорывались в знойное кубанское небо, теперь они бороздили его беспрерывно, на бреющих полётах расстреливали колонны грузовиков и подвод с хлебом, гурты скота, яростно бомбили железнодорожные эшелоны.

— Ну-с, Яков Николаевич, расстаёмся, — как-то даже обрадованно проговорил однажды Дембицкий, вылезая из машины.

Алейников сидел на земляной кочке, мрачно глядел на простирающуюся перед ним речную луговину, густо усеянную коровьими и бараньими тушами, изрытую глубокими воронками. Полчаса назад четыре вражеских бомбардировщика загудели в небе. Они шли над лентой Кубани довольно низко, высматривая, видимо, пригнанные на водопой гурты. Обнаружив цель, которую искали, сделали по два захода. Обезумевший рёв животных, крики погонщиков, грохот бомбовых разрывов и вой самолётных моторов всё ещё стояли в ушах Алейникова.