Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович - Страница 58

— А сейчас могу доложить ещё о двух Савельевых. О сыне и младшем брате этого Фёдора.

Полковник поднял на Алейникова вопросительный взгляд. Но вместо ответа Яков вытащил из планшета дивизионную газету, взятую с подоконника в спецшколе, протянул начальнику управления. Тот сначала надел очки, лежавшие до этого на столе, взял газету, поглядел на портреты и стал читать заметку, рассказывающую об эпопее танкового экипажа Дедюхина.

Пока он читал, Алейников пытался представить себе таинственную деревушку Шестоково, находящуюся в нескольких десятках Километров юго-западнее Орла. В Орле находился центр немецкой разведки «Виддер», а в лесной деревушке Шестоково одно из многочисленных отделений «Виддера» — «Абвергруппа-101», начальником которой являлся некий капитан Бергер. «Абвергруппу» охраняла так называемая «Освободительная народная армия» под командованием штандартенфюрера, то есть полковника, Лахновского. В этой «армии», насчитывающей всего около двухсот человек, в штабном взводе и служил Фёдор Савельев.

Обо всём этом ещё весной доложил некто Метальников, перевербованный агент Бергера. Попав в немецкий плен, бывший сержант Красной Армии Метальников после специальной обработки и обучения был под видом бежавшего из концлагеря внедрён Бергером в партизанский отряд Кондратия Баландина, действующего в Орловской области. Метальников немедленно рассказал, кто он такой на самом деле, Баландин с людьми Алейникова, часто бывавшими в отряде, переправил его через линию фронта в штаб прифронтовой оперативной группы, где тот и доложил о составе «Абвергруппы-101» и «Освободительной народной армии», в том числе о Савельеве и Лахновском.

— Не может быть! — не удивился даже, а почему-то ужаснулся Алейников. — Ну-ка, все приметы каждого! Подробно.

Приметы говорили, что это именно тот Лахновский Арнольд Михайлович, за которым Алейников гонялся по лесам после гражданской, и тот Савельев Фёдор Силантьевич…

А потом с помощью того же Метальникова были добыты их фотографии. «Как они там оказались? Как?» — раздумывал Алейников о Лахновском и о Фёдоре Савельеве.

Но этого он не знал до сих пор.

Прочитав до конца заметку, начальник управления молча вернул газету, встал из-за стола и подошёл к окну.

— А отца этих Савельевых — Фёдора и Ивана — полковник Зубов повесил, — сказал Алейников.

— За что? — повернулся от окна начальник управления.

— Старик помог нашему партизанскому отряду укрыться в горах тогда. Показал путь в неприступную теснину.

— Вот оно как! — Полковник хотел снова сесть за стол, но не сел, а лишь снял и положил на него очки. — Ну-ка, расскажите мне подробнее о всех этих Савельевых. В высшей степени это интересно… И тем временем чайку попьём.

Он нажал кнопку за креслом. Тотчас в кабинет вошёл тщательно отутюженный лейтенант, подстриженный ещё по-мальчишечьи, вытянулся так, что казалось, порвёт у себя внутри какую-нибудь жилу. Полковник попросил, чтобы им принесли два стакана чаю, и сел наконец за стол.

— Ну, что же вы молчите? Говорите.

Но о чём говорить? Как рассказать начальнику управления о сложной и запутанной истории семьи Савельевых, в которой и сам-то Алейников никогда не мог правильно разобраться? И чем дальше он молчал, тем больше терялся под взглядом полковника. Яков знал, не раз убеждался, что этот старый чекист обладает страшной, просто фантастической проницательностью. Он каким-то непостижимым образом умеет читать мысли другого человека. И вот сейчас полковник, мелькнуло у Якова, уже догадался, уже точно знает, о чём он, Алейников, думает, и немел от какого-то непонятного самому себе страха всё больше.

— Что, задаёт задачки жизнь? — усмехнулся вдруг полковник по-доброму, по-стариковски.

— Задаёт, — кивнул Алейников с облегчением.

— Да, жизнь — это как учебник алгебры. А на каждой странице десятки задач со многими неизвестными.

Вошла пожилая женщина в белом передничке, официантка столовой при управлении, принесла чай и печенье горкой на тарелке. Аккуратно поставила перед каждым стаканы и бесшумно вышла. Когда за ней закрылась дверь, Алейников, подвигая ближе к себе стакан, проговорил:

— По всем внешним признакам на теперешнем месте Фёдора должен бы Иван быть, а он… Про Ивана Савельева видите что пишут. Его и сына Фёдора Семёна к ордену Ленина представили.

— Что же это за внешние признаки?

— Иван был во время гражданской в белобандитах. В наших краях тогда местный богатей Кафтанов со своим отрядом зверствовал. Вот в его отряде и служил Иван.

— Вот как! — опять произнёс начальник управления.

— Да. Потом я его лично два раза сажал.

— Гм… — Полковник отхлебнул из стакана.

— Второй раз, вероятно, напрасно. В тридцать пятом году. Как раз старший брат Фёдор и донёс на него — коней, говорит, колхозных украл, мстит Советской власти, контра, за отсидку в тюрьме. За первую отсидку, значит…

— Что же не разобрался, украл, не украл?

— Кони действительно пропали. И Фёдору я поверил… Был он, я говорил, лихим рубакой, командиром эскадрона в нашем партизанском отряде.

— А теперь у немцев служит… А по внешним, как ты говоришь, признакам не должен вроде.

— Именно, что по внешним. — Алейников нахмурился, стал глядеть в сторону, забыв про чай. Потом отодвинул почти полный ещё стакан, криво усмехнулся. — Правильно вы говорите: жизнь как задачник алгебры… Женился Фёдор на дочке этого самого Кафтанова, который бандой верховодил.

— Да? — Полковник приподнял и опустил седые брови. — Так, может быть, это обстоятельство как-то объясняет, что Савельев Фёдор сейчас…

— Нет, — резко, резче, чем положено, проговорил Алейников, — именно это обстоятельство тут ничего не объясняет. Анна Кафтанова была тоже в нашем партизанском отряде, воевала не за страх, а за совесть. И вообще, она женщина… как бы вам сказать… Она человек настоящий. Но судьба у неё… По приказу отца бандиты из его отряда тогда поймали её. Отец повёз её лично расстреливать. Но перед этим изнасиловал…

При этих словах у полковника опять шевельнулись брови, уголки губ брезгливо опустились, в старческих глазах вспыхнул холодный свет, пронзивший, казалось, Алейникова насквозь.

— Когда отец повёз её на расправу, Иван этот… Он её любил, видимо. Он поскакал следом, догнал где-то их. Кафтанов ещё не казнил дочь, но остальному Иван помешать не успел… В общем, в схватке Иван застрелил Кафтанова, тело привёз к нам в партизанский отряд. Но я… я не поверил ему. Думал — головой атамана хочет выкупить своё бандитство… В общем хотел я его расстрелять тогда. Но Анна кинулась мне и Кружилину, командиру нашего отряда, в ноги, всё рассказала… Об одном только умоляла — никому никогда не говорить об её позоре. «Иначе, говорит, повешусь…» И тогда мы Ивана просто под суд отдали…

Начальник управления поднялся, грузно начал ходить из конца в конец своего небольшого кабинета, застеленного длинной ковровой дорожкой. За окном палило солнце, било в стёкла, заливало кабинет нестерпимым светом, и полковник задёрнул шторку.

— Ну, а Фёдор… знает, что сделал этот Кафтанов с дочерью?

— Не думаю, — проговорил Алейников не сразу. — Он полагает, что сделал это Иван. Из-за этого у них в семье, я знаю, всю жизнь отчуждённость и слёзы…

Начальник управления ещё раз не спеша, обдумывая что-то, прошёлся по кабинету, остановился напротив Алейникова.

— Значит, то обстоятельство, что Фёдор этот Савельев женат на дочери бывшего кулака и предводителя антисоветской банды, ничего не объясняет… А что же объясняет? И почему теперь ты веришь в честность Ивана Савельева?

Алейников сидел, погружённый в свои мысли, и будто не слышал вопроса.

— Не можете ответить?

— Это трудно, товарищ полковник… Вот я вспоминаю всё, что знаю о них обоих… Об их жизни и поведении ещё до революции и после. Все их слова, поступки, голос, каким они произносили слова, выражение глаз при этом… И всё это окрашивается сейчас для меня другим светом, чем тогда. И я вижу — Фёдор чужой нам человек по духу, по внутренней сути. А Иван — свой. Эту задачку я не мог решить до сих пор. Как и многие другие… И потому я просил в своё время, как вы знаете, освободить меня из органов.