Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович - Страница 103

— Я дура, дура… — шептала она сквозь обильные слёзы.

— Ага, дура проклятая, — сказал и Димка, погладил её неумело по волосам, по вздрагивающему тёплому плечу.

— И что отхлестала тебя весной… этой дурацкой сиренью.

— Нет, это правильно…

Они были уже взрослыми — ей шестнадцать лет, а ему пятнадцать, — и оба чувствовали это. Но теперь, в эту минуту, они не стеснялись друг друга, девушка беззащитно и доверчиво прижималась к нему, и он, благодарный ей за это, всё поглаживал её по плечам. Потом пальцы коснулись её щеки. Ганка тотчас схватила его ладонь, сильно сжала, оторвала лицо от его груди, запрокинула голову и распухшими губами прошептала:

— Димушка! Дим… Ты слышишь?

— Ну да… я слышу.

— А Колька Инютин мне так… ну просто так… Зачем он мне?

Она проговорила это и обернулась на шум чьих-то торопливых шагов, не выпуская Димкиной руки, увидела подбегавшую Лидку. Но и теперь его руки не отпускала, ждала, когда Лидка приблизится.

— Я издалека… ваши голоса услыхала. Ой, да тут ещё кто-то!

И только теперь Димка с Ганкой почувствовали, что рядом действительно ещё кто-то есть, быстро обернулись. Посреди дороги, в вечерней, ещё не густой и далеко просматриваемой мгле, стоял, опершись на палку, Николай Инютин, стоял, как унылая птица, опустив плечи.

Димка, высвободив свою руку, шагнул к сосне и сел на прежнее место. Ганка качнулась и пошла к Николаю.

— Ты как здесь? Ты ж всё в военкомате?

— Надо было, значит, пришёл, — сказал хрипло Николай, отбросил палку, повернулся и пошёл прочь, в сторону шляха.

— Коля? Коля! — одновременно воскликнули Ганка и Лидка, обе кинулись за ним.

Тот резко обернулся, девчонки будто наткнулись на стенку.

— Убирайтесь, вы! — выдавил он свирепо сквозь зубы, сжал кулаки. Глаза его по-звериному блестели во мраке. Казалось, Николай сейчас шагнёт к ним и примется молотить обеих этими кулаками.

Но он не шагнул и ничего больше не сказал. Он повернулся и медленно пошёл, быстро стал пропадать, проваливаться в густеющих сумерках.

— Бригадирша сказала, чтоб ты отдала ей эту статью, — выдавила Лидка, не спуская глаз с удаляющегося Инютина.

— Какую статью? — не поняла Ганка.

— Про сына её.

— Да я не брала…

— Ты отдай, — проговорила ещё раз Лидка кажется, не слыша её слов. — Николай, Коля! Ко-оль!

И она, не взглянув даже на Ганку, побежала догонять Николая, который был ещё чуть виден во мгле.

Дмитрий, сидевший возле сосны, даже не пошевелился, когда Ганка вернулась к нему. Она подошла медленно, остановилась, растерянная и смущённая, не зная, что сказать. Постояла, опустилась на пожухлую траву под деревом, поджала под себя ноги.

Темнота вокруг сомкнулась почти наглухо, а над Звенигорой небо всё ещё было освещено, тёмные каменные хребты, вздымаясь, безжалостно отгораживали, казалось, весь остальной мир, наполненный светом и жизнью. Изломанная линия горных вершин всё ещё была обведена жёлтой каёмкой, но теперь более узкой и блёклой.

— Дим… — выдохнула еле слышно девушка.

Она ткнулась лбом ему в колени, но не заплакала, только плечи её затряслись.

— Ну, чего ты?

— Я? Нет, это ты чего? Дима, Дима!.. — Она вскинула голову, слёз в её глазах, кажется, тоже не было, она порывисто дышала, будто ей не хватало воздуха. А может, слёз Димка не заметил. И ещё дважды, раз за разом, она произнесла: — Это ты чего? Это ты чего?!

— Я… ничего, — ответил и он тем же простым словом, вздохнул глубоко и тяжко, как взрослый человек, обременённый нелёгкими делами и заботами. — Я, Гань, всё думаю…

— Об чём? Я это… вижу. Только понять не могу — об чём.

— Я… я не знаю. Просто так.

— Просто так не бывает, — возразила она.

— Бывает… Вон тёмная гора небо загораживает, видишь?

— Ну?

— А ты приглядись. Будто кто чёрную дырку выпилил в небе-то… Как в жёлтом фанерном листе. Или в амбарной стене. Только пила была тупая и виляла.

Ганка перестала дышать. И вдруг воскликнула:

— Ой! — и мгновенно подвинулась к Димке. — И правда!..

— Конечно, правда, — сказал Димка негромко и почему-то печально. — А что там, за краем неба? Если идти и идти сквозь эту дырку?

— Н-нет, — через силу сбрасывая наваждение, произнесла Ганка, — у неба нету края. И у земли.

— Да я не знаю, что ли? — проговорил он. — А всё равно это как яма бездонная. Без конца и без края… И туда ушёл Колька. Потом Лидка.

— Ты что говоришь? — Она схватила его за плечи. — Очнись! Ты… ненормальный.

Димка осторожно снял с плеча её руку, положил пальцы в свою ладонь, а другой рукой погладил их.

— Гань… Тебе и правда Колька… просто так?

Она лишь выдернула молча свои пальцы из его ладоней.

— А он хороший, Колька… Добрый, — помедлив, произнёс Димка.

— Пойдём, Дима… Поздно уже.

Она поднялась, отряхнула платье. Но он как сидел, так и продолжал сидеть, не шелохнувшись. Потом пошевелился, но и тут не встал, а опустил голову и стал смотреть в землю между колен.

— Наши уже спать легли. Володька, наверно, хватился нас.

— Ты как думаешь, Гань, люди всегда были такими маленькими?

Этот странный вопрос снова поверг её в изумление.

— Ты и в самом деле ненормальный! Ну, великаны были… в сказках. Или вот… По истории мы проходили древнегреческие мифы…

— Мифы… А может, это всё правда?

— Да ты что?

— А тогда откуда же он взялся?

— Кто?

— Он, — ещё раз повторил Димка, приподнял голову, поглядел куда-то вперёд, где в небе была вырезана чёрная дыра. Ганка тоже повернула голову, но видела теперь не дыру в небе, а обыкновенные горные вершины, над которыми проглядывали уже первые звёздочки.

— Я люблю, когда звёзд много, — вымолвил Димка негромко. — А он смотрит, смотрит на них… Глядит тоскливо. Будто высмотреть чего хочет… Или ждёт кого-то.

— Да кто он-то? — взмолилась девушка. И в голосе её было теперь не удивление, в нём прозвучала откровенная тревога.

Димка это уловил, грустно усмехнулся.

— Я не спятил, не бойся. А ты приглядись. Вон нос его торчит, губы… подбородок. А волосы он будто в Громотухе мочит… Его увидишь, когда только приглядишься.

Ганка опять повернулась лицом к Звенигоре. Повернулась — и сердце её сразу пронзило холодком, в груди что-то дрогнуло, в ушах поплыл, долетая из неведомых далей, а может, пробившийся вдруг из-под земли переливчатый звон: очертания каменных вершин Звенигоры действительно напоминали огромное, невообразимых размеров человеческое лицо, опрокинутое к небу. Не очень крутой, но и не плоский лоб, переносица, нос… Губы были сложены скорбно, в какой-то вековечной и безмолвной муке. Крайняя слева скала — подбородок — обрывалась вниз тоже не отвесно, а с изгибом и переходила в шею. Ещё левее, там, где, соответственно размерам опрокинутой на землю каменной фигуры должна была быть грудь, чернели почти уже неразличимые во мраке верхушки деревьев.

Увидев всё это, Ганка с минуту стояла безмолвная. И Димка молчал. Он, всё ещё сидя под сосной, глядел то на неё, то на гигантское каменное лицо, смотрящее в ночное небо. Затем поднялся. Девушка качнулась к нему, прижалась. Тело её подрагивало.

— Страшно. Прямо жутко, — прошептала она.

— Это без привычки, — успокоил он её. — А так — просто грустно.

— А чего он… ждёт?

— Не знаю. Может, того, кто встать ему поможет. Развяжет его.

— Разве… разве он привязанный?

— А как же, — вздохнул Димка. — Там, где шея, дорога через увал проходит. Как ремень. И дальше, где его грудь… Он давно тут лежит, может, сто тысяч, может, сто миллионов лет. И грудь вон лесом заросла. А через тот лес, я знаю, тоже дорога есть. В Казаниху ведёт. Тоже как ремень. И через ноги его, наверно, через руки… Он крепко привязанный к земле.

Они постояли молча. Жёлтая полоска, окаймляющая горные вершины, совсем растаяла, потухла, и каменное человеческое лицо, опрокинутое к небу, стало ещё таинственнее.