Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович - Страница 101

Это было тяжёлое и мучительное чувство, которое сжигало её сильнее, чем беспощадное июльское солнце. И сегодня, сейчас вот, когда она надела прокалённое дневным жаром платье, ненависть к самой себе всколыхнулась с такой силой, что в глазах потемнело, голова закружилась. Она свалилась на тёплую и душную землю, свернулась калачиком и горько зарыдала. Сквозь обильные слёзы она видела, как подбежали к ней несколько девчонок, склонились, затормошили. Она слышала растерянные, испуганные голоса, сквозь которые прорезался неприятный ей голос Лидки:

— Девочки, это тепловой удар! Воды скорее! Мокрую тряпку на голову!

А потом почувствовала вдруг, что подошёл Димка. Она не видела его самого, не слышала его шагов, но знала, что именно он протолкался сквозь кучу девчонок, наклонился над ней и сейчас дотронется до её плеча рукой и скажет: «Ганка, что с тобой?»

Димка, такой же почерневший, как все, не успевший ещё натянуть рубаху, действительно склонился над ней. Но за плечо он её не тронул и произнёс несколько другое:

— Ты… Ганя… Ну, успокойся, слышь?

От его слов она замерла, потом приподнялась, вытерла ладонью слёзы, оглядела всех. Ребята и девочки стояли вокруг молча и растерянно, лишь в глазах Лидки было какое-то ожидание.

— И успокоюсь, — произнесла Ганка враждебно. — Тебе-то что?

— Да мне… ничего, — сказал Димка примирительно и чуть виновато.

— Ну и ступай! И все вы… чего уставились?

— Давайте в бригаду, на ужин, — распорядился Володька. — А ты вставай. Чего людей пугаешь?

— Я никого не пугаю.

— Вот и вставай.

Она ещё помедлила, поднялась и первая вышла на дорогу.

Когда заканчивали ужин, в бригаду приехали вдруг председатель колхоза Назаров и секретарь райкома партии Кружилин. Назаров был в своём обычном пропылённом пиджаке, Кружилин — в суконной гимнастёрке, тоже грязной и пыльной, сильно потёртой на локтях. Они приехали на двух ходках, каждый на своём, оба мрачные, молчаливые. Председатель колхоза завернул за угол бригадной кухни, а Кружилин остановился неподалёку от врытого в землю длинного стола, за которым ужинали ребята, отпустил чересседельник, развязал супонь, взял из ходка охапку свеженакошенной травы, кинул жеребцу. Потом подошёл к столу.

— Здравствуйте, ребята.

Ему ответили вразнобой.

Секретаря райкома партии все знали, он в течение лета не раз появлялся в бригаде, однажды осмотрел даже ригу, в которой спали ребята, пошутил ещё, что запах соломы и свежий воздух сделают девчат ещё красивее, а ребят сильнее и мужественнее.

Сейчас он не шутил, не улыбался. Присев на краешек скамейки, снял матерчатую фуражку, почти прогоревшую от солнца, положил её на колено, ладошкой, по-крестьянски, пригладил спутанные волосы и, не обращая ни на кого внимания, устало задумался. Он как-то слился со всеми, стал похож на обыкновенного колхозника, который, наработавшись, тоже пришёл с поля и ждёт теперь вот своей тарелки с ужином. Бригадная повариха Антонина действительно положила перед ним кусок чёрного, пополам с лебедой, хлеба, из общего чайника налила кружку чая.

— Ага… Спасибо, Тоня, — очнулся Кружилин, взял кружку, отхлебнул.

Солнце уже скрылось за Звенигорой, но за горизонт ещё не зашло. Обычно в такое время всё пространство над горой пронизывалось жёлтыми полосами, бившими из-за скал, но сейчас привычных солнечных стрел не было, вверху неподвижно стояла багрово-красная муть, отблески её проливались на соломенную крышу риги, на лица притихших ребят и девчонок, на старую, с чёрной трещинкой фарфоровую кружку, которую держал в руке секретарь райкома.

— Устали, ребята? — спросил Кружилин как-то неожиданно.

— Притомились чуток, — мотнул Владимир Савельев давно не стриженной головой. — Да мы молодёжь…

Кружилин оглядел всех девчонок и мальчишек, сидящих за длинным дощатым столом, остановил взгляд на Димке Савельеве:

— А ты как тут, Дмитрий?

Димка поглядел на Кружилина исподлобья, враждебно.

— А мне что? Я сын бригадирши.

— Вот как?! — приподнял усталые веки Кружилин.

— Ну, — усмехнулся Димка. И кивнул на Владимира: — И он, наш полольный бригадир, мой сродственник. Так что мне тут кругом поблажки.

— Он ничего, хорошо работает, — проговорил Владимир. — Молчун только, всё носит чего-то в себе, как дурак игрушку…

Звонко хохотнула Лидка и тут же захлебнулась, потому что Ганка порывисто вскочила.

— Ты сам… — крикнула она Володьке. — И ты… — обернулась она с гневом к Лидке. Глаза её яростно полыхали.

— Инте-ере-сно! — протянула Лидка. — Видели?

Вдоль длинного стола прошло движение, но вслух никто ничего не произнёс. Димка поднялся медленно, как-то странно глядя на Ганку, повернулся и пошёл.

— Дмитрий, погоди, — попросил Кружилин, — сядь на минутку.

— Чего? Я поужинал, — огрызнулся тот. И пошёл дальше, всё прибавляя ходу, скрылся за углом риги.

Ганка дольше других глядела на этот угол. Когда повернулась, в глазах её стояли слёзы, губы вздрагивали. Казалось, слёзы сейчас польются ручьём, она при всех зарыдает. Но она только закусила губу и села, опустив низко голову.

За столом установилось неловкое молчание.

— Вот ещё… охломон какой, — нарушил его Владимир. — Счас я приведу его.

— Не надо, Володя, — произнёс Кружилин, вставая. — Оставь его. Я приехал, ребята, поблагодарить вас всех за хорошую работу.

Установилась тишина. Лишь стоявший неподалёку в упряжке жеребец, на котором приехал Кружилин, звякал удилами, но этот железный звук тишины не нарушал, только подчёркивал её. Лица девчонок и парнишек, осунувшиеся, худые, сожжённые солнцем, стали по-взрослому суровыми, остро поблёскивали за столом ждущие ещё что-то глаза — серые, чёрные, голубые, зелёные.

— Тяжкое время, ребята, переживаем. Такое тяжкое… По всему району хлеба гибнут от жары. Чего там гибнут — погибли уже. Только в этом колхозе еле-еле держатся. Почти все поля тут рожью засеяны, вот она-то и держится. Пшеница даже в трубку не успела выйти и посохла. А в других колхозах ржи почти нету. Поэтому надо нам спасать тут каждый колосок… Все до предела измотались, я вижу. Первого августа вас обещали всех отпустить. Да хочу я вас попросить остаться. Ребят — всех, а девочек — добровольно, кто ещё может…

То ли Кружилину показалось, то ли это произошло на самом деле — над столом пронёсся невнятный шелест и стих. Все сидели так же неподвижно, так же поблёскивали разноцветные глаза парнишек и девчонок. Руки у всех были огрубелые, усталые, и у Кружилина до боли сжалось сердце.

Застучали колёса, мимо стола протащилась водовозка. Андрейка, откинувшись всем телом, натянул вожжи, будто осаживая горячего рысака.

— Тёть Тоня-я! — прокричал он громко, хотя повариха стояла у стола. — Водички свеженькой тебе привёз.

— Ладно, — кивнула та. — Поставь телегу за стряпкой.

Андрейка хлестнул несколько раз вожжами, прежде чем лошадёнка тронулась. Опять глухо проскрипели колёса, и снова стало тихо.

— А кто из девчонок не сможет? — вдруг подала голос Лидка. — Все смогут. Разве вот Ганка…

— Заткнись ты… Понятно? — по-бабьи резко и визгливо крикнула Ганка, вскакивая.

И Лидка торопливо поднялась. Казалось, они бросятся друг на друга, сцепятся и покатятся по земле. Кружилин шевельнул бровями, хотел что-то сказать, но Володька опередил его:

— Остыньте вы! Обеи. Сесть на место!

Повинуясь его голосу, не по-мальчишески властному, обе девчонки немедленно сели.

— Дети ровно. А вы уж не дети, — помягче проворчал Владимир и повернулся к Кружилину: — Ну, хорьки прямо. Измаялся я с ними.

Сам четырнадцатилетний мальчишка, он говорил это с давно привычной будто ему взрослой рассудительностью, с интонациями крестьянина, которому издавна известно, почём фунт лиха.

— Я знаю, ребята, что все смогут, — сказал негромко секретарь райкома. — Сейчас ведь повсюду фронт — и там, и здесь. И вы все это понимаете. И вы достойны своих отцов и братьев, которые бьют фашистов. Достойны, как Володя вот достоин своего отца и как Дмитрий Савельев своего брата. Зря он убежал, я же такую весть ему о брате привёз… Вот.