Тени исчезают в полдень - Иванов Анатолий Степанович - Страница 42

Захар время от времени помогал ей, чем мог, – то картошки подбросит мешка два, то ситцу на рубашонки детишкам достанет.

В сорок пятом, как только кончилась война, Мария Дмитриевна засобиралась уезжать.

– Ваня, муж, скоро демобилизуется теперь, – сказала она Захару. – Поеду – может, хату свою удастся к его прибытию заново поставить на пепелище. Прежнюю-то, пишут мне, сожгли немцы…

– Сюда бы звала мужа…

– Нет уж, – покачала она головой, – негоже как-то… изменять родным местам. Снились-то ведь они чуть не каждую ночь… А вам тут всем спасибо и низкий поклон.

– Тогда знаешь что… Оставь мне кого-нибудь из них, – показал Захар на ребятишек. – Из тех, конечно, которые…

– Что ты, что ты?! – растерянно произнесла Мария Дмитриевна. – Да как же?! Я Ване всех описывала, он их ведь и по обличью почти знает… Он приедет и спросит: где такой-то…

Долго и настойчиво пришлось ему уговаривать Марию Дмитриевну. Она только покачивала головой. Потом пообещала списаться с мужем, посоветоваться. И, наконец, сказала:

– Ладно уж… Хороший ты, видать, человек. Бери которого… вон из тех мальцов. Большенького тебе бы, да ведь в памяти они уже.

– Миша, иди-ка, сын, ко мне, – позвал Захар трехлетнего карапуза. В мыслях он давно выбрал этого белобрысого мальчишку.

– Не пойду. Ты усатый, – сказал мальчик.

Но, помолчав, спросил:

– А на лошади прокатишь?

– Да хоть сейчас. Айда со мной на конюшню.

Захар увез мальчика в бригаду, где тот и жил под присмотром старушки матери Филимона Колесникова до тех пор, пока не уехала Мария Дмитриевна.

Уезжая, она сказала:

– Мать его я под Воронежем похоронила. Осколком бомбы ее насквозь… Перед смертью она карточку дала мне своего мужа, прошептала: «Может, отыщешь его после войны, так сынка передашь…» Вот она.

Захар нехотя взял карточку. С нее глядел на Большакова простоватыми глазами парень лет двадцати пяти.

Мария Дмитриевна поняла тогда его состояние, мягко проговорила:

– Ну да, придется поискать его. Отец же ребенку. Только навряд ли найдешь. Я даже фамилию не успела спросить. Только и поняла из ее последних слов, что ребенка звать Миша, что они жили до войны в Курске да что муж ее был пожарником…

Так Мишка остался у Захара.

В последующие годы для успокоения совести Захар несколько раз писал в Курск. И после каждого письма жил в страхе: ну, как найдется отец?

Но время шло, а отец Мишки не находился. Да и как найтись, если Захар не мог указать даже фамилию ребенка, писал просто о мальчике по имени Миша, сыне курского пожарника! И Захар успокаивался.

Но однажды в селе появилась маленькая старушка с узелком в руках, пришла к Захару и подала ему одно из его писем:

– Ты, что ли, писал?

– Я… – обомлел Захар.

– Ну-ка покажи ребенка…

Мишке было тогда лет шесть. Она долго глядела на мальчика, покачивала головой.

– Не знаю, не знаю. На отца-то, на Ивана, вроде и походит и не походит.

– Вот его отец, – грустно сказал Захар, доставая карточку. Старуха глянула на нее, выхватила из рук Захара, прижала к груди и тихо заплакала. А выплакавшись, сказала:

– Ну, спасибо тебе, добрый человек, за ребенка. А это он, Ванюшка. Под Берлином он уж погиб… У меня в Киеве кое-какие родственники живут, да, ежели уж ты позволишь, я тут, у вас, останусь. Буду мало-мальски приглядывать за вами… Господи, да я ведь еще не назвалась – тетка я двоюродная Мишеньке-то буду, по имени-отчеству Ольга Харитоновна…

… Они уже заканчивали завтрак, когда в сенях кто-то негромко стукнул. Потом открылась дверь, и к самому столу торопливо подкатился белый морозный ком. Но как ни торопился этот ком, он все же не успел достичь стола и растаял. А у порога стояла уборщица колхозной конторы Наталья Лукина с крынкой в руках. В белой вязаной шали, вся в изморози, она словно выросла из этих растаявших клубов и сама, казалось, тоже вот-вот растает.

– Здоровенько ночевали, – проговорила она.

– Здравствуй… – Захар беспокойно поднял на нее глаза.

Давно уже крепко-накрепко было им установлено: если что случится тревожное в хозяйстве – тотчас, в ночь-полночь к нему гонца.

– Да нет, что ты! – успокоила его Наталья. – Я просто молочка вам принесла свежего. Да Харитоновне помочь убраться…

– Из бригад не звонили? – спросил все-таки Захар.

– Не звонили.

Наталья расстегнула полушубок, сбросила шаль на плечи и опустилась на табуретку. Изморозь, покрывавшая воротник сизоватого нагольного полушубка и шаль, расплавившись, горела сейчас розоватыми капельками. Только в гладко зачесанных волосах «изморозь» поблескивала так же, как минуту назад на шали и воротнике.

Глядя на нее, Захар невольно припомнил тот далекий двадцатый год, когда погибла Марья Воронова, ее похороны, пустой амбар с прорезанной в полу дырой…

Милиционеры вместо Фильки Меньшикова увезли с собой его жену Матрену с этой вот Натахой. Матрена сидела в телеге молча, хотя губы ее шевелились, словно она читала молитву. А Наташка испуганно ревела, растирая кулаками слезы по щекам.

Несколько месяцев Захар ничего не слышал об их судьбе.

Когда он, покалеченный Демидом, находился в городе на излечении, в больничном саду подбежала к нему девочка, упала к ногам, заголосила:

– Дяденька Захар… Я давно тебя из окна увидела, дяденька Захар… Возьми нас, пожалуйста, в деревню. Пропадем мы тут. Мама тут, в больнице, какие-то уколы ей каждый день делают. Заколют ведь ее совсем. Дяденька Захар…

Он нагнулся, поднял еще не окрепшей рукой девочку, узнал ее… Оказывается, Матрену из милиции, убедившись, что она действительно помешалась разумом, отправили на лечение, Наташку определили в детский приют. Она плакала там сутки, не переставая, металась, как птица в клетке. И дня через три убежала, появилась в больничной ограде, заглядывала в каждое окно и кричала: «Ма-ама, где ты?» В конце концов нашла ее…

Потом девочку несколько раз отправляли в приют, а она все убегала и убегала… Все это Захар узнал в психиатрическом отделении больницы.

– Сейчас я разрешил ей быть при матери, – сказал врач-психиатр. – Потому что девочка тоже на грани помешательства. Еще раз-другой ее обратно – и…

– А что же дальше будете с ней делать?

– Ума не приложу. Тут ей тоже нельзя оставаться. Ей все кажется, что мы собираемся заколоть ее мать.

– Мать в каком состоянии?

– Тихое помешательство. Надежд на выздоровление нет. Для окружающих совершенно не опасна.

… Из больницы в Зеленый Дол он, Захар, вернулся не один, а вместе с Матреной и Наташкой.

Всю дорогу он опасался: как-то поймут его поступок односельчане? Но, к удивлению, никто ничего ему не сказал. Только Анисим Шатров усмехнулся и произнес:

– Давай-давай… Выйдет случай, они тебе не то что руки – и голову отвинтят, как гайку.

Поселившись по указанию Захара в избенке на краю села, они жили там тихо и смирно. Летом Матрена целыми днями копалась на огороде, зимой с утра до ночи молилась. Если кто пробовал заговорить с ней, она пятилась, бормоча:

– Свят-свят, сгинь, нечистая сила, сгори ты в огне, как сатана Марья, как бес анчутка…

Иногда все же она появлялась на улице, приходила на берег речки, долго смотрела на утес и что-то часами беззвучно шептала.

Там, над могилой Марьи Вороновой, трепетало на ветру вытянувшееся уже деревце, посаженное Анисимом через год после ее гибели.

Утес теперь все чаще называли Марьиным.

Когда Наташка подросла, стала мало-помалу ходить на работу. И хотя официально Меньшиковы в артели не состояли, он, Захар, велел каждой осенью выделять им немного хлеба.

Матрена умерла в тот год, когда Наташка достигла совершеннолетия. Похоронив мать, девушка принесла в контору заявление и сказала:

– Спасибо тебе, дядя Захар, век не забуду…

Незадолго перед войной она вышла замуж за комбайнера Андрюшку Лукина из соседней деревни и уехала с ним. В начале сорок третьего года ее мужа призвали в армию, и Наталья, беременная Ксюхой, вернулась в родную деревню.