Торговка - Истомина Дарья - Страница 53

За свои труды Лилия Львовна денег не брала, но зато через Генку Кондратюка постоянно скачивала нам продтовары из маркета.

Я особо следила, чтобы нам не подсунули просроченного или порченого.

Никита тоже был в работе. Правда, он категорически отказался менять свою «Газель» на новый грузовик и не разрешил ставить на машину кузов фургонного типа с рекламой. В торговые маршруты он не выходил, а гонял в Москве по оптовым базам.

Меня он в упор не видел. Впрочем, я его тоже. Кажется, все перегорело во мне. До золы.

Первого марта, как иногда бывает в конце зимы, весь день шел пушистый и крупный снег, а под вечер влупил мороз за двадцать. Я приехала на работу с Гришкой, хотела загнать «гансика» в бокс, и тут он заглох. Дед, утирая ветошью черные от машинного масла руки, вышел из гаража, полез под капот, поковырялся и заявил, что накрылась электропроводка и они будут ставить новую.

— На метро поездишь! Не барыня!

Я допоздна засиделась в офисе, подбивая бабки за прошедшие месяцы. За перегородкой мощно орала по дальней связи диспетчерша. Вдруг она влетела ко мне, выпучив глаза, и, заикаясь, прокричала, что один наш фургон остановили на трассе какие-то бандюги, избили до полусмерти водителя, Трофимова-зятя, ломают кузов, добираясь до товара, и грозятся, что, если продавец, то есть Юркина жена, не выйдет из кабины и не отдаст им выручку, они сожгут, к чертовой матери и ее, и мужа, и машину. Женщина успела запереться в кабине и позвонить по радиотелефону нам, но у нее под рукой только газовый пистолетик, а эти уроды уже лупят чем-то по стеклам.

— Где это случилось, ты хоть запомнила? — перебила я.

— Деревня Ивановы Колодцы…

Я подошла к карте области, висевшей на стене, нашла эту деревню. Чего это Юрку нашего в такую глухомань понесло?

— Звони на квартиру Роман Львовичу. Что-то тут не то! — уже влезая в шубу, скомандовала я. — Свяжись с ментами, с оперативным дежурным по области… Кто в гараже?

— Никита только. Свою «Газель» вылизывает… Никита, значит? Ну и хрен с ним! Ему тоже зарплата идет.

— Я на место события! — бросила я диспетчерше, свистнула Гришку, и мы спустились в гараж.

Никита промывал какой-то жидкостью фары, хотя они и так были надраены.

— Выруливай, Трофимов! Наших бьют! — приказала я и забралась в кабину. Гришка тут же махнул за мной.

— А этот зверь зачем, Корноухова? — хмуро спросил Никита. — Укачает еще… Все заблюет мне…

— Он со мной всегда мотается. Привык. А там разборка! Пригодится!

— Как знаешь…

Так и вылетели за Окружную — Никита за рулем, я рядом, Гриша сбоку, на полу кабины, потому что на своих твердых когтях на скользком сиденье он не удерживался и все время съезжал вниз. В конце концов Трофимов, выругавшись недовольно, отыскал под сиденьем дырявый свитер, я подстелила псу, поворковала, и Гришка задремал, положив башку на мои колени.

Ночь была морозна и светла. Снег за городом всегда не такой грязный, как в столице, а тут еще и свежачку подвалило, и громадные ослепительно белые полотнища полей между черными гривками перелесков словно всплывали к бездонному черному небу. Яростно-сверкающая, будто нарисованная луна светила как оглашенная. Мне показалось, что это какие-то поддутые ветром гигантские паруса медленно кружатся и разворачиваются перед глазами и все покачивается и куда-то уплывает…

— Я закурю? — сказала я.

— А чего ты спрашиваешь? Ты хозяйка, — пожал он плечами, не поворачивая головы.

— Не устраивает, что ли?

— Наше дело — помалкивать…

— Выпендриваешься? Ну валяй!

Я закурила и включила приемник. Нес какую-то чушь ночной обозреватель — как всегда, про президента и Думу. Похрустывали шины, ровно работал хорошо отлаженный движок, я поглядывала на Никиту и думала о том, что это у нас с ним уже было — ночь, «Газель» и мы вдвоем. Только тогда я сидела за баранкой этого тарантаса, а он, подрезанный и обессиленный от потери крови и обезболивающих, спал, приваливаясь ко мне плечом. Мне его было страшно жалко, беспомощного и слабого, и все во мне трепетало и откликалось на его тепло. Тогда-то его и полюбила. Сразу и на всю жизнь.

Почему же сейчас ничего такого нет и я спокойно могу разглядывать его? Он же совершенно, ну, нисколечко не изменился…

Свет в кабине был пригашен, и в отсветах огоньков с приборной доски лицо Трофимова казалось вырубленным из твердого дерева. В черной щетке волос поблескивали мокрые капельки от талого снега. Усы топырились над твердыми розоватыми губами. За баранкой он сидел почти небрежно, но за этой небрежностью скрывалась какая-то нагловатая сила, и я это остро уловила.

— Чего ж ты меня больше в «Якорек» не пригласишь, Корноухова? — вдруг нехорошо усмехнулся он.

— А я вообще редко кого-нибудь приглашаю, — заметила я, настораживаясь. — И раньше, и теперь…

— Ну, теперь… Теперь ты просто приказать можешь. Вон как своему бобику. Трофимов, к ноге! И я — гав-гав! Наши все перед тобой пляшут…

— Может быть, ты заткнешься, Трофимов? — деловито сказала я.

Он уверенно положил на мое колено руку. Ну вот и дождалась, Корноухова! Того самого, что во снах мучило до потери пульса…

— Убери руку, — тихо попросила я.

— Ночка темная, дорога длинная. Чем еще заняться? Неужто ты против?

— Гришенька! Нас не поняли… Товарищ, оказывается, просто дурак! Объясни товарищу!

Я неслышно щелкнула пальцами. Дог сел, уставился на него злеющими глазами, носяра собралась в гармошку, открылась мокрая пасть с чуть не моржовой величины клыками. Он еще не рычал, но в глотке его что-то гулко и вскипающе булькало.

— Выключи его, идиотка! — глухо проговорил, убрав лапу с моего колена, Никита.

— Товарищ все понял, Гриша.

Дог зевнул и улегся снова.

— Ну, бабье… — засмеялся с презрительной какой-то горечью Никита. — Кто вас поймет… Думаешь, я не видел, как ты за мной бегала? Что, не было такого?!

— Все, — отрезала я. — Точка, миленький. Больше не будет…

Мы не рабы. Рабы не мы.

Что-то кончилось в эту ночь. Не у нас с ним. Во мне.

До меня вдруг как-то разом дошло, что этому человеку не дано понять, что все, что я делала, было ради него. Тыкалась-мыкалась, морду разбивала, рыдала, врала, юлила, пахала как проклятая — вон чего наворотила, целый торговый дом… Все ради него!

Мы проехали через какую-то сонную деревню. Трассу неожиданно стиснул матерый черный ельник, а впереди и сбоку взметнулось дымное пламя.

Но горел не наш фургон.

На обочине был разложен здоровенный костер из толстых плах, политых соляром. Поперек дороги стоял обычный милицейский «жигуль» с включенными фарами.

Наш грузовик, со сплющенными плоскими покрышками, лежал на боку в глубоком кювете, оттуда торчала только измятая крыша и закопченный зад кузова с сорванными дверями-воротцами. Повсюду на снегу были раскиданы и растоптаны продукты, вспоротые кем-то мешки с крупой и сахаром, в лужах растительного масла отражался свет кострища. Менты вытаскивали из фуры и выносили на дорогу то, что осталось от налета.

Трофимов-зять сидел на бревне, положенном поперек дороги, зажав вафельным полотенцем рот. Оказывается, ему выбили зубы, и говорить он толком не мог. Говорила плачущая жена.

Они ехали себе, ехали, а потом увидели это бревно поперек полотна. Юрка решил, что оно с лесовоза свалилось, вылез убирать, и тут с воплями посыпались со всех сторон, даже с деревьев, какие-то типы, Трофимова-зятя ударили в лицо кастетом и еще чем-то тяжелым по голове, он отключился. Налетчики орали и лезли в кабину, требуя выручку, проткнули покрышки, спустили бензин из бака и грозились поджечь его, если она не отдаст деньги. Основное она не отдала, свалила под ноги, но сумку с частью денег выкинула им сквозь разбитый боковик. Юркина жена видела, как они потащили товары в лес, потом вернулись и подожгли бензин. Он полыхнул, но тут же погас, потому что растекся далеко и пропитал снег тонко. Тогда эти придурки, гогоча, окружили грузовик и скатили его в кювет. А вскоре и патрульная машина примчалась.