Торговка - Истомина Дарья - Страница 17

— Я дедушка Хаким, — представился он.

Икра была в этом самом джипе, упакована по-дурацки, в трехлитровые склянки из-под огурцов, и ее было не очень много, но заработала я в тот раз на перепродаже прилично.

Если бы не дедушкин облом с рестораном, я бы этой икры сроду не увидела. С такими, как я, мелкопузыми, дед Хаким дела обычно не имел.

И вот теперь ни с того ни с сего он меня вспомнил. По старой памяти. Но я ошиблась. Дело было не только в старой памяти. Правда, я поняла это слишком поздно.

Я как раз ставила чайник по новой, когда через задние двери в лавочку без всякого стука вошли три совершенно гнусные персоны в одинаковых турецких черных кожаных пальто до пят, которые шелестели, как змеиная кожа, и, не обращая никакого внимания ни на Рагозину, ни на меня, ни на Трофимова, уставились на бочку с икрой. Поздние гости были словно отштампованы под одним прессом — одинаково здоровенные, одинаково горбоносые, одинаково наглые. Но все-таки главный среди них выделялся. Он был в лайковых перчатках, а остальные двое. — голорукие, со здоровенными, как лопаты, лапами; те были в густой неряшливой щетине, а он лоснился синими, хорошо пробритыми, хотя и бугристыми от залеченных чиряков щеками. Плюс ко всему он был в прекрасной шляпе, в классных притемненных очках в тонкой золотой оправе, и если бы не его вопросительно-злобный шнобель, он был бы даже хорош. Лица были, естественно, очень южного разлива.

Я и охнуть не успела, как главный стянул перчатку, сунул палец в бочку, подцепил несколько антрацитовых икринок, внимательно рассмотрел их, передвинувшись под лампочку, свисавшую с голого провода посередине лавки, удовлетворенно кивнул, потом, чмокая и прикрыв глаза, попробовал икорку на вкус и наконец убежденно заключил:

— Это их посол. Совершенно новая партия…

— Будем отбирать? — почти безразлично сказал один из ассистентов.

— Нет, — покачал головой вождь. — Это грубо. Он должен заплакать крупными слезами. Ему должно быть очень жалко, что он такой нехороший и непослушный малчик!

— Слушайте, «малчики»! — пришла я в себя. — Вы кто такие? Что вам надо?

— Принеси, — не обращая на нас никакого внимания, коротко бросил вождь, и один из его прихвостней выбежал. За дверью светилась мощными фарами приземистая лакированная иномарка. А, между прочим, въезд на ярмарку в это время был запрещен.

Значит, они дали охранникам на воротах в лапу или те просто боялись их.

Посланный на улицу приволок пятилитровую канистру с бензином. На бегу отвинчивая крышку, он выплеснул горючее в бочку с икрой. Бензин был очень вонючий. Мерзавцы одним махом испоганили каждую икринку. Это было неожиданно, невероятно и паскудно.

— Вы что делаете, падлы?!, — закричала я отчаянно.

— Замолчи, женщина, — брезгливо сказал вождь. Трофимов, который все еще сидел на корточках и задумчиво разглядывал остатки чая в кружке, наконец словно проснулся, встал и произнес почти сонно:

— Общий привет, чебуреки! Вы, между прочим, чьи? Под чьей «крышей» ходите? Или сами — крышевые?

Вождь даже головы не повернул, а тот, что с опустевшей канистрой, откликнулся лениво:

— Трахай своих телок, мужик… Какое тебе дело?

И тут же я услышала чмокающий звук удара, «чебурек» уронил канистру, упал на четвереньки и замычал, мотая головой.

Все остальное происходило в полном и каком-то гулком молчании. Если не считать того, что Рагозина вопила и рыдала взахлеб, присев на пол в углу и закрыв в ужасе голову руками. Хотя на нее и внимания никто не обращал.

Над головами сцепившихся мужиков взлетали то кулаки, то табуретка, со стеллажей с грохотом падали поддонны и ящики с рыбой. Слышалось тяжелое дыхание, хрип сдавленного горла, мат вождя, который уже тоже сидел на полу, скорчившись, и раскачивался, как китайский болванчик, закрыв разбитое вдрызг лицо руками.

Я озверела. Целясь в чью-то харю, метнула тяжелый чайник с водой. Кожаные спины набежавших с улицы каких-то еще мужиков сплошняком закрыли в углу Трофимова. Я, дико заорав, схватила гирю на пять кило, прыгнула на эти спины, долбанула в чью-то маковку, вцепилась зубами в волосатый загривок и стала царапаться и драть чье-то горло. Но тут мне сзади дали по башке, отшвырнули прочь, я сильно ударилась о металл ларя и отключилась.

Когда, наконец, серая муть стала оседать, я, открыв глаза, увидела сцену, которая возмутила меня до печенок. Трофимов сидел на корточках перед бледной, как полотно, Катькой, ласково гладил ее по головке и, утирая ей ладонью слезы, приговаривал бодро и успокоительно, как маленькой девочке, с трудом шевеля разбитыми губами:

— Больше страшно не будет, понимаешь? Ты умница… Здорово орешь! Ты же просто замечательно орешь! Прямо как боевая тревога!

Ничего себе новости! Это же я ринулась на его спасение, как отважная черная пантера, а вовсе не Катька! А он чуть не облизывает эту трусливую сучку, как будто нет ничего важнее, чем утирать платочком ее поганые беспомощные глазоньки и щечки!

— Кончайте треп! — сказала я хрипло и злобно. — Где эти?

— Так я же и говорю: она так орала, что небось сюда теперь как минимум служба спасения чешет… Охрана — это уж точно! Так что эти слиняли… Может, просто добивать не стали, чтобы из-за ерунды не следить… — Трофимов наконец соизволил обратить на меня внимание.

Он сильно закашлялся и сплюнул в мятый платок кровью. Только тут я разглядела, что верх его олимпийки беспощадно изорван, на крепком голом плече сочатся порезы, он то и дело морщится от боли, а гладит Рагозину левой рукой, потому что правая обмотана моим вафельным полотенцем, и оно тоже густо пропитано кровью, тяжело капавшей на пол.

— Подрезать хотели, — объяснил он мне. — Ну публика! Как же я теперь за баранку возьмусь? Жить небось надо? А? Это ж недели две заживать будет, не меньше!

Прилавок, через который, видимо, ушли эти сволочи, был сдвинут. На черном асфальте плясали струйки дождя, искрясь в свете фонарей. К нам никто не шел, как будто ничего и не случилось. С грязных колес трофимовской «Газели» стекала жидкая глина.

— Где же охрана, Корноухова? А? Их же тут навалом! — возмутилась Катя.

— Может, этим абрекам просто смыться дают? Для собственного спокойствия? Или им заплатили, — заметил Трофимов.

— Здорово вы влипли, Никита?

— Нормально…

Он был горячий, раскаленный драчкой, и вдруг засмеялся растерянно, кривя разбитые губы:

— Ну история… Бой в Крыму, все в дыму… А ты ничего… — повернулся он ко мне. — Не трухаешь! Прямо на горб одному десантировалась! Спасибо…

Наконец-то! И я дождалась!

Мне стало очень приятно.

— Да это со страху, — ответила я с кокетливой скромностью. И вдруг увидела на полу какую-то штучку, вроде черной мыльницы: — А это что там такое?

Никита подобрал находку, нажал на кнопку. Сверху выдвинулись два штырька, между которыми, сильно затрещав, мелькнула искровая змейка.

— Эта фигня — электрошок, — почему-то очень довольно сказал он. — Они мне ею все в пузо тыкали! Но не достали… Ну, класс! Знаете, сколько она стоит? Мне при моей работе — самое то! А то одну монтировку под рукой держишь. Да еще баллончик с перцем. Им только от плечевых девочек отбиваться… Слушай, подруга, а с чего эти айзеки тебя на абордаж взяли? Кому ты дорогу перешла? Ты хоть догадываешься, бизнесменша?

— Думаешь, айзеки? А может, Дагестан? Я их в первый раз вижу, — задумалась я.

Он мне помог подняться на ноги, и я закурила. Пальцы дрожали.

— Ну, дед Хаким! Ну, вонючка… Хоть бы предупредил! — бормотала я, ковыряя икру в бочке и принюхиваясь к тошнотворному запаху бензина. — Вот скоты! Всякое бывало. Только вот такого — чтобы все в помойку — ни разу! Тут же тыщ на четыреста по минимуму! Я у него никогда на столько не брала! Где, говоришь, их фура стоит? На Каширке? Значит, в Москву дед не суется… Похоже, опять закрыли для этого Хакима Долбоебыча Москву! Что-то они там, короли икряные, не поделят… Может, недоплатил он им… В прошлом году тоже такое было. Ультиматум ему, что, мол, московские возможности — не для его фирмы… Видно, теперь он втихаря решился протиснуться. Ну и пошел по таким, как я, распихивать…