Леди-босс - Истомина Дарья - Страница 28

Но тут совершенно неожиданно возбудился и завелся Вадим.

— Ну наконец-то будет хоть какая-то подвижка, Лизавета Юрьевна… — сказал он. Мы с ним были до этого на «ты», а он начал «выкать», мне стало смешно, и я вернула его к «тыканью».

— Просто Лизавета.

— Ну да… Понимаешь, сколько раз я к Викентьевне подъезжал, Туманскому плешь проел насчет того, что служащие у нас почкованием размножаются. Частное дело, а строилось по законам совка! Внедрился Петр Петрович, тут же волочет за собой Марью Ивановну, та Капитолину Моисеевну с Машенькой и Алешенькой… И поехало! Даже я в этом муравейнике уже вязну и ни черта не понимаю, с кого и что спросить можно. Если честно, тут человек десять, ну пятнадцать что-то секут, остальные — на прицепе… Театр абсурда. Внешне видимость бизнес-системы, а ковырни — типовой совковый главк! Только вместо госбюджета кошель Туманских и вместо посаженного сверху начальника с партийной биографией — Викентьевна. Или Семеныч… Парткома лишь не хватает с товарищеским судом… А в принципе все то же самое: не возникай, любая инициатива до добра не доводит, не подымай волну, все одно решаешь не ты, а тот, кто сверху! Он умнее! Или она, Туманская в смысле…

В запале Вадим здорово перегибал палку.

Конечно, он долгое время, в отличие от меня, был в деле, наблюдал его изнутри, и на его глазах контора разбухала, как квашня в кадке.

Но что-то во всем, что он рисовал, было не правильным и как-то не вязалось с образом и сутью той Туманской, до которой я докапывалась. Я ее видела холодной, беспощадно-расчетливой, и если и способной на добро, вроде ее благотворительных поездок в сиротские дома или содержания артели церковных богомазов-художников, то только с прагматичной целью. К примеру, иконы, которые она дарила приходам, обходились ей недорого, но о каждом таком акте неизбежно чирикалось в прессе.

И то, что происходило в главном офисе, здесь, на Ордынке, она видела, знала и понимала.

— Ты с ней об этом толковал, Вадик? — полюбопытствовала я.

— Было дело, — кивнул он. — Понимаешь, она выдала такую конфигурацию, что ей морально тяжело, как бы совестно перед народом за то, что вот она обогатилась, вырвалась в этих тараканьих бегах в лидеры, сняла сметану. И конечно, понимает, что тут есть и такие, что не очень волокут. Одни по тупости, другие по возрасту, третьи по необученности. Но, платя им, она вроде бы отдает долг неудачливым, помогает им выжить. И рука у нее не поднимается, чтобы кого-то вытурить.

— У меня, оказывается, поднимается, — вздохнула я. — Представляю, как меня гвоздят. Конечно, у вас не богадельня, но что-то в этом устройстве не то! Не чувствуешь?

— Имеет место, — подумав, согласился он.

— А причина? Ты же приближенный если не к телу, то к делу… Во всех курсах.

— Это тебе кажется, — усмехнулся Вадик. — Мне было точно отмерено, что знать, чего нет. От сих и до сих. Всего, по-моему, даже Туманский не просекал.

— Загибаешь!

— Ни фига! Семеныч с Кеном слишком корешевали. Поддавали, трепались. Туманский, он открытый был. А Кену она не верила, хотя никогда ему это не показывала. Внешне знаешь как у нее с ним было? Не разлей вода, друзья чуть ли не с пионерского детства и все такое… А меня сразу предупредила — от Тимура Хакимовича — подальше.

— А с Кеном у тебя как?

— Да подъезжал вначале издалека, на полунамеках. Пробовал приручить.

Как-то на день рождения мой карточку втихаря всучил, в дополнение к бутыльменту, кредитную, разумеется. На пять кусков. Я, конечно, вернул. Он молча, я молча. На том и разъехались. Я ей ничего не сказал, но она, по-моему, про это узнала. Но как бы ничего и не было. И бровью не повела. Тоже молча.

— Ближе к делу. Кого бы ты на месте оставил?

— Не знаю. Я делал, правда, наброски! По схеме…

— Давай свою схему!

Мы зарядили кофеварку, изолировались в кабинете и занялись сокращением штатных единиц. Ликвидировали или сливали отделы и направления, ржали над совершенно идиотским отделом связи с парламентом и правительством, девицы из которого занимались тем, что привозили центнеры думских отчетов якобы для изучения и обеспечивали ближайший пункт утильсырья макулатурой из Белого дома. Что-то, конечно, оседало в архивах и шло в работу, но для этого вовсе не надо было шести единиц, кои в основном изучали журналы мод, решали кроссворды и часами торчали в буфете.

Обеденный перерыв мы с Вадимом пропустили, я звякнула буфетчице, и она принесла целое блюдо горячих пирожков.

И тут пришла Белла Зоркие. Когда она узнала, чем мы занимаемся, то впала в глубокую задумчивость, повертела пирожок, но есть не стала, что уже само по себе свидетельствовало, что ее до печенок потрясла наша реформаторская энергия.

— Бросьте ваши игрушки, деточки! Немедленно про них забудьте! И не дергайтесь впредь, пока не придет тетя Белла! Ну она совсем зеленая, Вадик, но вы-то, мне казалось, уже достигли молочно-восковой спелости! Я имею в виду то, что вы называете вашими умными и молодыми мозгами.

Белла была полна скорби, как на похоронах.

— Конкретнее, Белла Львовна! — обиделся Вадим.

— Я уже совсем близко, — вздохнула она. — Конкретно я ничего не имею в виду против вас, Гурвич, и против Лизочки — какие возражения? И то, что в нашей конторе, как в большой куче навоза, лишь изредка попадаются бесценные жемчужные зернышки — я, конечно, имею в виду прежде всего себя, — я не опровергаю. Но есть просвещенное мнение, что говнецо лучше не ворошить. Во всем есть свой смысл, Лизавета Юрьевна.

— Вы про что, Белла? Все же ясно! Можешь — тяни, не можешь — к чертовой матери!..

— А запах? — Она иронично изогнула губы. — Это Москва, деточка. Здесь все держат ушки топориком. Застыли и ждут, что будет дальше с хозяйством Туманских. Нинель если и не понимали, то хотя бы побаивались. А что с нами дальше? Куда рулим? Будем ужиматься, персонал разгонять, тут же волна пойдет — мы горим, сворачиваемся, платить людям нечем! Мы выпадем из числа тех, с кем стоит иметь дела. Из искры, как и положено, возгорится пламя. Такое кадило раздуют — нам, и вам в том числе, ни одна из обожаемых вами пожарных команд не поможет! Так что я полагаю, нужно все закручивать с точностью да наоборот. Зафуговать в прессу информашку, что нам уже тесно в этом офисе и толковых людей не хватает! Вы же это умеете, Вадик! Открытый архитектурный конкурс объявить. Пусть картиночки любимые Ниной Викентьевной художники по старой памяти нарисуют. Какой-нибудь сундук этажей на двадцать, из стеклышка, с нахлобучкой из каких-нибудь шпилей и куполов, вот на этом самом месте, такой персональный бизнес-сити Туманских, с торжественным открытием в будущем тысячелетии. Ударить в барабаны и бубны именно сейчас — самое то! Лизочку раскрутить, какая она у нас талантливая и проницательная, несмотря на юные лета… Будущее принадлежит молодым и так далее! Работать на нее, как на лицо всей команды!..

— Может быть, — с ходу завелась я, — туалетную подтирку выпустить? С моим портретом?

— Была бы у меня такая мордашка, я бы и на подтирку пошла. В интересах дела, конечно.

— Значит, что? — поугрюмел Гурвич. — Не колыхаться, ничего не трогать? Пусть оно как катилось, так и катится? Вы с этим согласны, Лизавета Юрьевна?

— Откуда я знаю, Вадик? Я покуда ничего еще не знаю.

— Позвольте в таком разе мне свалить. — Он взглянул на Беллу почти с ненавистью и смылся с явным облегчением — отсыпаться и приводить себя в порядок после трансконтинентального перелета.

Белла задумчиво ела пирожки, аппетитно почмокивая и роняя крошки на свою кашемировую грудь. Я только теперь заметила, что на этот раз она была жгучей брюнеткой. Такая уцененная цыганка Аза или Кармен, не хватало только алой розы в ее отлакированной гладкой прическе.

Я не выдержала:

— Вы всегда так? Огнетушителем — по пламени вдохновения?

— Хороший мальчик, — сказала она. — Умненький. Викентьевна его под каблуком держала, чтобы не дергался… Вот ему и кажется, что теперь, без нее, он все может. Вы поосторожнее с ним, Лизавета. Он себя переоценивает. К тому же торопится, боится не успеть занять свое место на вершине. Знаете, как это бывает? Адъютант главного командующего, который ему карандаши и карты подает, всегда считает, что он тоже может. И даже лучше.