Леди-босс - Истомина Дарья - Страница 14

Эта самая Нина Викентьевна в который раз потрясала меня до таких подробностей могла додуматься только женщина, и, кажется, это никак не связывалось с делами. Проглядывало то и дело элементарное бабское любопытство, на уровне сплетни. Может, ей просто потрепаться не с кем было?

Но я, как всегда, ее недооценила.

Дальше шло то, что Кен тщательно секретил и скрывал от Туманских. Фотокопия записки от муллы из Самарканда. С пометочкой об оплате полученной информации. Сумма была приличная, три куска в баксах. Из записочки следовало, что в восемьдесят пятом еще сравнительно молодой Кен выезжал по турпутевке в Египет. На самом же деле он втихую совершил хадж, путешествие в Мекку, как правоверный мусульманин. После чего получил почетное звание «хаджи», право носить зеленую чалму и, вернувшись, позволение от этого самого муллы не совершать ежедневного намаза, согласно Корану, как «путешествующий». Вот это да! Ведь Тимур Хакимович тогда еще оставался членом партии!

У меня челюсть отвалилась от изумления. Первое, о чем я подумала, так это о том, что Кен имеет право на четырех жен. Так, может, у него не просто гарем из этих белобрысых телок? Может, он себе жен подбирает? Вообще, что Кен во что-то всерьез верует, хоть в Магомета, хоть в Христа, хоть в Будду, представить было невозможно.

Он был не просто светский и изысканный. Он смотрелся как нормальный, пусть стареющий мужчина плейбойского «разлива». Я представила его в арабской белой рубахе до пят, в этой зеленой чалме и золоченых туфлях с загнутыми носами, как у старика Хоттабыча, — и рассмеялась. Первый раз за все это время.

Я смеялась долго, пока не поняла, что срываюсь в истерику, и заставила себя заткнуться. Тем более что я наткнулась на листок, на котором прыгающим почерком Туманской, острым и совершенно не женским, было написано: «Родной мой медведик!»

Значит, вот как она называла Сим-Сима. Мне стало не по себе. Как будто я увидела их в постели. Вместе.

Я посмотрела в конец письма. Нина Викентьевна была очень аккуратная и всегда ставила дату. Еще она всегда рисовала птичку с огромным носом. Ей казалось, что нос у нее великоват. Хотя это было не так. Он был пряменький и узкий, с чуть заметной горбинкой повыше переносицы и с чуть более чем надо вырезанными ноздрями. Она подписывалась: «Твоя ворона».

Птичка была и тут. И дата тоже. Одиннадцатое июня прошлого года. Она писала это за сутки до того, как села в свою «альфу», смылась от охраны, запутав их джип на лесных дорогах вокруг водохранилища, и нашла место, где ей никто не мог помешать: на пустынном полуострове, близ раскуроченной старой церквухи.

Парни из моей школы называли это место «трах-площадкой». Летом, по выходным, мы добирались туда из города по Волге, а потом по водохранилищу на чьей-нибудь казанке, жгли костры, пекли картошку, купались и балдели от рока и портвейна «Кавказ». У меня с Петькой Клецовым там все и состоялось. Недели за две до выпускного вечера. Но это было так давно, что казалось не правдой. А вот что Туманскую занесло именно туда — было странным совпадением. Подозреваю, что все это штучки того же Главного Кукольника.

Она выпила водки, наверное, чтобы не было так страшно, и пульнула в себя чуть пониже левой груди из итальянского газового пистолета «полицай-автоматик», переделанного под патрон от «Макарова» Пистолетик до сих пор валяется где-то в доме. То что Туман екая грохнула себя, до сих пор знают только два-три человека. Официально (это Туманский так устроил) — инсульт, кровоизлияние в мозг.

От бесконечной изматывающей работы, дикого напряга, от того, что эта бывшая школьная учительница математики откуда-то из Средней Азии, засвечивая себя публично лишь в той мере, которая была полезна для ее дел, не только оперировала Большой Монетой, но подгребала под себя все, что сулило профицит уже не в столице (она была уже поделена) а в отдалении от нее, включая ближнее зарубежье.

Про это, последнее, письмо я ничего не знала Может быть, Сим-Сим засунул его в папку, когда готовился к отъезду?

Самое чудное — там не было почти ни слова о том, что она задумала, на что уже решилась.

"Прошу тебя, прими эту писульку совершенно серьезно. Ты всегда отмахиваешься и начинаешь смеяться, когда я пытаюсь говорить тебе о Кене. И веришь ему, как самому себе. Ты ошибаешься. Тех мальчиков, которые мерзли в одной палатке и пили биомицин по девяносто пять копеек за бутылку давно нет. А может, и не было.

Я никогда этого не говорила, потому знаю, что бы ты с ним сделал, но Тимур регулярно предлагает мне руку и сердце. С тех пор. И никак не может простить себе, что именно он познакомил тебя со мной. Помнишь, в альплагере на плато Чимбулак Он твердит, что никогда не женится, потому что есть я. Это лестно, конечно, но, по-моему, не правда. На этом свете есть только один человек, которого он любит без дураков, — он сам.

У тебя вызвало только иронию, когда я добыла доказательства, что он омусульманился. Втихую от нас. Дело не в том, что он сел зубрить суры. Он примет и католичество или пролезет в якутские шаманы, если почует, что это пахнет большими деньгами. Между прочим, он действительно принюхивался к якутским алмазам, о чем ты и не подозреваешь, но получил по носу. Помнишь его ездку в Иран в восемьдесят четвертом? Он понял, что урвать свой нефтяной кусок легче правоверному, чем европейцу. Но что-то у него сорвалось. Что именно? Ты знаешь? Я — нет.

Он давно ведет свою игру. Не знаю, сколько он уже упер из кормушки, к которой мы его допустили. Он лукав и скрытен. Но пока есть, то есть была, я, я его сдерживала. Ты — не сможешь. Я тебя не прошу, я тебе просто приказываю — выводи его из дел, откупи его доли, они не так уж велики. И, бога ради, не допускай, чтобы он и дальше был рядом, дистанцируйся. Извини за сумбур, все детали — у Беллы Зоркие. Обещаешь?"

Дальше была та самая птичка со шнобелем и «Твоя ворона».

Мне стало так плохо, что я плюнула на свою беременность и закурила.

Белла Зоркие? Ага, это та самая финансово-гениальная главбухша из главофиса на Ордынке. Которая химичит с «голубыми фишками» на бирже. Такая крашенная в платиновый «блонд», пухлая и сдобная кулебяка лет за сорок, с младенчески невинными глазками. На которой от ее объемов все платья лопаются. Отчего она и щеголяет в каких-то бурнусах, похожих на шатры цирка шапито. Хотя на нее вкалывает сам гениальный кутюрье Юдашкин.

Мне она нравилась. Несмотря на все свои образования, включая бизнес-школу в Гарварде, она материла свою обширную команду, как торговка с одесского Привоза, травила анекдоты и жаловалась мне: «Ох, деточка, я же ничего не кушаю! Тогда скажите мне, зачем я опять пухну?» Эти телеса прикрывали сверхмощный интеллектуальный компьютер, и внешность обманывала всех и вся. Жалости, если для дела, она ни к кому не испытывала. В сопли и вопли кредиторов-задолжников не верила. И обдирала их, как Соловей-разбойник калик перехожих в муромском лесу.

Чичерюкин как-то сказал, что Белла такой колобок, которого ни одной лисе не слопать: у нее было три паспорта — российский, израильский и почему-то гражданки ЮАР, где у нее вроде был фиктивный супруг — винодел по фамилии Блюменталь, и она то и дело грозилась: «Еще немножечко — и мотану я от вас, деточки… Негров по плантажам гонять и херес лакать! Вольдемар тоскует!» Своего Вольдемара она видела всего несколько часов, когда слетала куда-то под Кейптаун бракосочетаться. Это было еще при первой Туманской. Как она ко мне относилась — не знаю. В курс дел, по настоянию Сим-Сима, вводила толково, но посматривала искоса, с не очень добрым интересом. Она да еще два-три человека были в курсе, что Сим-Сим переводил на меня все свое добро.

Кен не знал.

Только теперь до меня дошло, что Сим-Сим исполнял распоряжение своей Нины — выводить Кена из игры и держать на дистанции.

Что-то было еще, чего я не знала и о чем помалкивал Михайлыч.

Может, стартовый выстрел, после которого Туманский рванул бы в свой марафон.