Морской скорпион - Искандер Фазиль Абдулович - Страница 16

Иногда Сергею казалось, что существует какая-то высшая сила жизни, которая неуклонно ведет статистику влюбленных, следит за всемирным балансом любви, которая не только учитывает безответную любовь, но и вносит ее в свои списки как высшее достижение человеческого духа. Вот откуда, думал он, этот тайный восторг, этот неудержимый порыв к приятию поражения.

Сергей побывал в этих списках, но больше не хотел этого. Он хотел проходить по второй, более скромной категории разделенной любви.

Он знал, что стал хуже от этого, и был согласен с этим. Вот и сейчас, когда она сидела на диване в своем желтом платье с короткими рукавами, которое ей так шло, ему очень хотелось ее поцеловать, но он решил (рациональность, уважение к деталям) во что бы то ни стало сдерживаться, чтобы не обидеть ее и, главным образом, не вспугнуть. Все-таки она первый раз пришла в его комнату.

С любопытством озираясь, она доела шоколад и сказала, что ей здесь нравится. Он присел рядом с ней и, сразу же забыв о своем рациональном решении, сочно поцеловал ее в губы.

Он чувствовал грудью сквозь мягкую ткань платья ее тело, осторожно прижавшееся к нему, и постепенно, продолжая целовать и не отрывая своих губ от ее рта, стал пригибать ее к дивану, и она попыталась освободиться от его объятий, но он не дал ей освободиться, и она попыталась освободить рот, чтобы остановить его, но он не дал ей прервать поцелуя, и она сквозь поцелуй ему что-то немо промычала, и он в ответ ей тоже промычал что-то, что должно было означать, что он не потерял голову и ей ничего не грозит.

Теперь они лежали рядом, прижавшись друг к другу, и он ладонью чувствовал сиротскую пуговку лифчика на ее спине. Он тронул ее пальцем и словно нажал сигнальную кнопку, она мгновенно почувствовала это и стряхнула его ладонь со спины. Они продолжали целоваться, и он снова положил ладонь на ее спину, и она, словно прислушиваясь спиной, не стряхивала его ладони, и он, уже бессознательно играя, снова положил палец на эту пуговицу, но теперь сделал это солидно, словно приставил к ней сторожа оберегать ее от других, более легкомысленных пальцев. Это был указательный палец.

Вдруг погас свет. Сергей сразу почувствовал, что тело ее напряглось от страха. И в то же время внезапная темнота и ее страх словно ударили его, оглушили сознание, и тело его покрылось мгновенной испариной. В следующее мгновение сознание вернулось к нему, он разжал объятия и, выпустив ее, сел рядом с ней.

«Что делает глупец в таких случаях?» — подумал он и ответил самому себе: «Глупец набрасывается на девушку, пугает ее и навек делается ей отвратительным».

Она села рядом с ним. Он чувствовал, что она все еще скована страхом. В тусклом свете, идущем от окна, теперь он смутно, как тогда в кино, видел ее профиль со слабой дегенеративно-женственной линией подбородка. Он подумал, что, в сущности, они друг друга знают не больше, чем тогда в кино. Откуда она, кто такая, зачем это все?

Она продолжала молчать, и ему самому было как-то неловко за то мгновение, когда он полностью потерял над собой контроль. «Заметила она это или нет?» — подумал он и, вынув из кармана сигареты, чиркнул спичкой и закурил.

Она шевельнулась, удобней усаживаясь на диване. Движение ее показалось ему благожелательным, словно малый огонек сигареты придвинул их к тому состоянию доверия, которое она испытывала к нему при свете.

— Это у вас всегда так? — спросила она с некоторой иронией, а может быть, за иронией все еще пряча страх.

— Ну да, — сказал он серьезно и уже совсем успокаиваясь после первых затяжек, — к выключателю привязан шнурок, подведенный к дивану… В нужный момент свет как бы внезапно гаснет.

— Вы шутите, — усмехнулась она. Все-таки по голосу видно было. что ей все еще не по себе.

Свет зажегся так же неожиданно, как и погас. Сергей успел заметить ее молниеносный взгляд, ищущий на стенах выключатель, и успел заметить, что она заметила, что он поймал ее взгляд. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— В таком громадном институте гаснет свет, — сказала она, вставая с дивана и подходя к зеркалу, вставленному в платяной шкаф. — Дайте мне расческу.

— Иногда у нас бывают и большие перерывы, — ответил Сергей и достал с подоконника расческу, которой он пользовался вместе со своим напарником по комнате. Он сдунул с нее пылинки и даже вытер ее о рубаху, скорее всего неосознанно стараясь стереть с нее дух другого мужчины.

Он подал ей расческу и снова сел на диван. Она расчесывала свои густые темно-русые волосы, и он любовался ею, ее рукою, как бы с излишней неуклюжей твердостью сжимавшей расческу, легким весенним загаром ее оголенной руки, нежным юмором локтевого сгиба, сейчас агрессивно выдвинутого и по-девичьи заостренного, и, может быть, благодаря этой агрессивной выдвинутости и заостренности и той напряженности, с которой рука продирала расческой густые волосы, было особенно заметно, насколько она беспомощна и слаба.

Почувствовав, что он ею любуется, она обернулась и, оскалившись и слегка высунув язык, ослепительно блестя ровными зубами, посмотрела на него, давая ему любоваться собой и радуясь, что он ею любуется, и довольная, что все так хорошо кончилось и ей здесь вполне безопасно.

Волна волос закрывала ей пол-лица и делала вторую половину дерзко обнаженной. Сейчас она показалась ему ослепительно красивой, и он был доволен собой, что, когда погас свет, не напугал ее.

Она снова обернулась к зеркалу и продолжала расчесываться, любуясь собой и как бы выражая всем своим обликом, что видеть свою привлекательность отраженной в простом зеркале — тоже приятное занятие.

Он снова закурил и в ответ на ее удивление по поводу погасшего света рассказал смешной случай, который с ним был совсем недавно во время командировки в Ленинграде.

В тот день он зашел в Эрмитаж. В одном из залов, где были выставлены золотые украшения скифов, стояла супружеская пара, яростно и тихо споря. Она утверждала, что этого не может быть, чтобы прямо так тебе золото выставили, что эти украшения, скорее всего, подделки. Он спорил с нею, утверждая, что все эти скифские украшения настоящие.

Сергей остановился возле этой супружеской пары. Он хотел поддержать супруга, хотя бы таким простейшим аргументом, что в этом маленьком зальце слишком много столпилось старушенций, присматривающих за посетителями.

Старушенции, кстати, уже поглядывали на эту пару, а у супруги от волнения на лице выступили красные пятна, и она никак не могла взять в толк, что вот настоящие золотые украшения и лежат себе открыто, не под стеклом, а ведь так и растащить их недолго. И чем больше волновалась супруга, тем пристальнее глядели на супружескую пару старушки с выражением какой-то тусклой хитрости и в то же время каким-то недостаточно административным взглядом, а скорее взглядом, с каким испокон веков старушки следят за вороватыми, не раз битыми котами.

Сергей перешел в другой зал, так и не решившись заговорить с этой чересчур взволнованной скифским золотом женщиной.

В тот раз Сергей особенно залюбовался картиной Рембрандта «Возвращение блудного сына».

Сейчас он увидел в этой картине то, чего не замечал в ней раньше и что, может быть, было не осознано самим художником и тем более гениально изображено. Он обратил внимание на спину блудного сына, на его неуместно, ввиду могучей и тихой религиозности момента всепрощения и раскаяния, на его неуместно выпирающий, плотоядно оттопыренный зад, выпирающий не только из грубой бродяжьей одежды, но и тайно выпирающий из самого религиозного момента, как бы свидетельствующий о затаившемся вероломстве стареющего кутилы. Эту же догадку подтверждали его сильные ноги; чересчур размашисто разбросанные, чересчур наглядно коленопреклоненные, они, эти ноги, намекали на возможность, получив прощение и доступ в родной дом, отхапать там чего-нибудь поприличней и дать драпака к своим древним собутыльникам, если тогда были бутылки, или к сокувшинникам, если бутылок не было.

И дело не в том, что сын вообще не испытывал чувства раскаяния, пав перед отцом на колени, а в том, что это чувство было недостаточно сильным, оно не сумело пронзить его насквозь, оно застряло в складках живота, в его оттопыренном плотоядном заде, который мгновениями хотелось пнуть, до того ясно он выдавал затаившееся шарлатанство блудного сына.