История Нью-Йорка - Ирвинг Вашингтон - Страница 67

Бессмертные боги, которые когда-то понюхали пороха в «деле» под Троей, теперь, сидя на мягких, как перина, облаках, парили над равниной или же в переодетом виде присоединялись к сражающимся, стремясь принять участие в событиях. Юпитер послал свои громовые стрелы знаменитому меднику, чтобы тот подновил их для столь важного случая. Венера поклялась своей невинностью, что будет покровительствовать шведам, и, приняв вид непотребной девицы с гноящимися глазами, обходила крепостные стены Форт-Кристина, сопровождаемая Дианой в образе сержантской вдовы сомнительной репутации. Известный забияка Марс засунул за пояс два седельных пистолета, вскинул на плечо заржавленное кремневое ружье и галантно вышагивал рядом с ними, как пьяный капрал, между тем как Аполлон тащился позади под видом кривоногого флейтиста, который фальшивил самым отвратительным образом.

На другой стороне волоокая Юнона, которой накануне во время супружеской выволочки старый Юпитер подбил оба глаза, выставляла напоказ свою величественную красоту, стоя на обозной повозке. Минерва, изображая дюжую маркитантку, торгующую водкой, подоткнула юбки и, размахивая кулаками, артистически ругалась на очень плохом голландском языке (которому она лишь недавно научилась), чтобы поднять дух солдат, а Вулкан хромал, как кривоногий кузнец, недавно произведенный в капитаны гражданской гвардии. Все застыли в немом ужасе или суетливо готовились; война поднимала свое страшное лицо, громко скрежетала железными клыками и трясла зловещей гривой из колючих штыков.

Наконец могучие вожди выстроили свои войска. Там стоял отважный Рисинг, твердый, как тысяча скал, укрывшийся за частоколом, окопавшийся до подбородка за земляными батареями. Его два фальконета и каронада были уже с зарядами в жерлах; запалы были готовы к выстрелу; у каждого орудия стоял усатый бомбардир, державший в руке зажженный фитиль и ждавший только команды. Его доблестные пехотинцы, которые никогда не показывали врагам спину (потому что никогда с ними не встречались), грозными рядами выстроились вдоль бруствера; у всех усы были густо смазаны жиром, напомаженные волосы были зачесаны назад, косы заплетены так туго, что их лица скалились над крепостным валом, как мертвые головы – устрашающие эмблемы смерти.

Но вот вышел бесстрашный Твердоголовый Пит, второй Баярд;[432] его брови нахмурены, зубы стиснуты, затрудненное дыхание вырывается с шумом, подобным реву десяти тысяч васанских быков. Верный оруженосец, Ван-Корлеар, храбро шагал вслед с трубой в руках, пышно украшенной красными и желтыми лентами – знаками памяти о его прекрасных любовницах, оставшихся на Манхатезе. Затем шли, переваливаясь, его отважные товарищи; как мирмидонянам Ахиллеса, имя им легион. Там были Ван-Вейки и Ван-Дейки и Тен-Эйки, Ван-Нессы, Ван-Тассели, Ван-Гролы, Ван-Хусены, Ван-Гисены и Ван-Бларкомы, Ван-Варты, Ван-Винкли, Ван-Дамы, Ван-Пуши, Ван-Рипперы и Ван-Бренты. Там были Ван-Хорны, Ван-Борсумы, Ван-Бенсхотены, Ван-Гелдеры, Ван-Арсдалы и Ван-Бюммели, Вандербелты, Вандерхофы, Вандерворты, Вандерлейны, Вандерполы и Вандерспигели. Там были Хоффманы, Хогланды, Хопперы, Клопперы, Отхоуты, Квакенбоссы, Рурбаки, Гарребрантсы, Ондердонки, Варравангеры, Схермерхорны, Бринкерхофы, Бонтекоу. Никербокеры, Хокстрассеры, Десятиштанные и Крепкоштанники и еще куча доблестных богатырей, чьи имена слишком заковыристы, чтобы их можно было написать, а если бы их и написали, никто не мог бы выговорить. Все шли, подкрепившись солидным обедом и, пользуясь словами великого голландского поэта,

Могучий Питер на мгновение остановился и, взобравшись на гнилой пень, обратился к своим войскам на цветистом нижнеголландском наречии. Он призывал их сражаться, как duyvels,[433] и заверил, что в случае победы им достанется большая добыча; если же им предстоит пасть, то, умирая, они испытают ни с чем не сравнимое удовлетворение от сознания, что погибли за отчизну, а после смерти – при виде того, что их имена начертаны в храме славы и дойдут – вместе с именами других великих людей своего времени – до восхищенного потомства. Под конец он поклялся словом губернатора (а солдаты слишком хорошо знали его, чтобы хоть на секунду усомниться), что всякий, кто побледнеет или начнет праздновать труса, получит трепку, от которой вылезет из своей кожи, как змея весною. Затем, вытащив из ножен свой страшный кинжал, он трижды взмахнул им над головой, приказал Ван-Корлеару протрубить яростную атаку и с кличем «святой Николай и Манхатез» храбро ринулся вперед. Его отважные сподвижники, воспользовавшиеся передышкой для того, чтобы закурить трубки, сунули их теперь в рот, выпустили чудовищные клубы дыма и под их прикрытием смело двинулись на штурм.

Шведские солдаты, которым хитрый Рисинг приказал не стрелять до тех пор, пока они не начнут различать белки глаз нападающих,[434] стояли в прикрытом пути, храня зловещее молчание, пока пылкие голландцы не поднялись до половины гласиса.[435] Тогда они дали по ним такой оглушительный залп, что даже окрестные холмы задрожали и со страху стали проявлять признаки недержания воды, так что из их склонов брызнули ручьи, продолжающие течь до сегодняшнего дня. Под столь ужасным огнем все голландцы полегли бы на поле брани, если бы хранительница Минерва милостиво не позаботилась о том, чтобы шведы все как один держались своей всегдашней привычки в момент выстрела закрывать глаза и отворачиваться.

Но мушкеты были наведены не напрасно, ибо пули, летя на крыльях неминуемой судьбы, угодили прямо в стаю диких гусей, которые, будучи гусями, как раз в это мгновение случайно пролетали мимо; семьдесят дюжин гусей свалились убитые и, хорошо приготовленные и начиненные луком, послужили для победителей роскошным ужином.

Не был залп бесполезным и для мушкетеров, так как встречный ветер, поднявшийся по велению неумолимой Юноны, отнес дым и пыль прямо в лицо голландцам и неизбежно ослепил бы их, если бы они держали глаза открытыми. Вслед за залпом шведы вскочили на контрэскарп[436] и с дикими криками, не щадя живота, набросились на неприятеля. Теперь можно было видеть такие чудеса доблести, равных которым не упоминалось ни в истории, ни в поэзии. Тут храбрый Стоффель Бринкерхоф размахивал своей толстой дубиной, как страшный великан Бландерон дубом (так как он презирал всякое другое оружие), и отбивал ужасающую дробь на головах целого отряда шведов. Там могучие Ван-Кортландты, стоя в отдалении, изо всех сил натягивали, как низкорослые локрийские лучники 6 былых времен, большие луки, которыми они столь справедливо славились. В другом месте на вершине невысокого холма собрались храбрецы из Синг-Синга; их участие в сражении выражалось в том, что они геройски пели большой псалом в честь святого Николая. В противоположном конце поля битвы можно было видеть Ван-Гролов с Носа Антони, но из-за своих длинных носов они попали в крайне затруднительное положение, очутившись в узком ущелье между двумя холмиками. Были там Ван-Бенсхотены из Найака и Кейкьята, столь знаменитые умением бить левой ногой, но сейчас их искусство приносило им мало пользы, так как они с трудом дышали после основательного обеда; они непоправимо опозорили бы себя, обратившись в бегство, если бы не получили подкрепления в виде отряда отважных voltigeurs,[437] состоявшего из Хопперов, которые быстро двигались им на помощь на одной ноге. В другом конце поля можно было увидеть Ван-Арсдалов и Ван-Бюммелей, которые всегда держались вместе и теперь храбро рвались вперед, чтобы бомбардировать крепость: но что касается Гарденьеров из Гудзона, то их на поле битвы не было, так как их послали на фуражировку опустошать соседние арбузные баштаны. Следует упомянуть и о беспримерном подвиге Антони Ван-Корлеара: он добрую четверть часа вел страшный бой с низеньким, толстеньким шведом-барабанщиком, чью шкуру великолепнейшим образом отбарабанил; конечно, в конце концов он уложил бы врага на месте, будь у него при себе какое-либо другое оружие, кроме трубы.