Правила Дома сидра - Irving John - Страница 42

Абсолютно безумны были брошюры, пропагандирующие новое откровение, суть которого сводилось к тому, что на земле непрерывно растет число неприкаянных мертвецов, которым отказано в вечном спасении; и начальнику станции представлялось, что в местах большего скопления людей (Сент-Облако к таковым не относился) небо переполнено их проклятыми душами.

Явление Клары д-ра Кедра на станцию зловеще вписалось в картины ночных кошмаров; с тех пор свихнувшийся бедняга встречал каждый поезд, втянув голову в плечи, с искаженным от страха лицом, хотя д-р Кедр и заверил его, что в ближайшие год-два новых трупов не будет.

Для начальника станции Судный день был не менее осязаем, чем погода, хорошая или плохая. Больше всего он боялся первого поезда, развозившего молоко. В любую погоду тяжелые бидоны были одеты инеем. Пустые бидоны, подвозимые к поезду, жестяно бренчали, ударяясь друг о друга и металлические ступеньки вагона, точь-в-точь похоронный звон. С первым утренним поездом прибывала почта; начальник станции жаждал новых каталогов, но сердце его трепетало – вдруг снова явится труп, хлюпающий в заморозке, или «религия – почтой» напомнит (в еще более страшных образах) о скором (чуть ли не завтра) пришествии Судного дня. Жизнь начальника станции подтачивали страхи, которые он пытался отогнать исступленной утренней молитвой.

Его пугал любой пустяк, при виде мертвого животного, что бы ни было причиной смерти, начальника станции начинало трясти. Он верил, что души животных тоже витают в воздухе, и есть опасность, что одной из них он нечаянно поперхнется. Будешь тут страдать бессонницей, как Уилбур Кедр или Гомер, не обладая при этом преимуществами, которые дают эфир, образование или молодость.

Но в этот раз он заснул, и, без сомнения, его разбудил ветер; подхватил, наверное, летучую мышь и бросил о стену дома. Конечно, летучая тварь разбилась, и теперь ее окаянная душа кружит за окном, стремясь проникнуть внутрь.

Ветер явно крепчал, пересчитал спицы на велосипеде, взвыл, сорвал его с крючков и швырнул на выложенную кирпичом дорожку, звонок на руле звякнул, как будто велосипед пыталась украсть неприкаянная душа. Начальник станции сел в постели и заголосил.

В одной из брошюр было сказано, что крик – если и не верная, то хоть какая-то защита от парящих в воздухе душ. Вопли и правда возымели эффект, разбудили спящего под застрехой голубя. Голубь не сова, не любит бодрствовать по ночам; и он запрыгал по крыше, ища более спокойного места. Начальник станции откинулся на спину и вперил взор в потолок, ожидая, что чья-то душа в сию минуту низринется на него. Он не сомневался, воркование голубя – это причитания грешника, терзаемого адскими муками. Он встал и выглянул из окна: свет ночника слабо освещал небольшую грядку, он сам вчера вскопал ее. Свежие комья земли потрясли его, значит, уже и могила готова! Он быстро оделся и выбежал на улицу.

«Религия – почтой» учила, что бесприютные души не вселяются в движущееся тело. Самое опасное – спать или стоять. И начальник станции стал мерить быстрым шагом ночные улицы Сент-Облака. Ему всюду блазнили привидения. «Поди прочь», – угрожающе хрипел он то темному дому, то шороху, то неясной тени. Где-то залаяла собака. Шаги начальника станции спугнули енота, рывшегося в мусоре, но живых зверей он не боялся, шуганул енота, и тот, к его вящему удовольствию, огрызнулся. Он шел, стараясь держаться подальше от квартала заброшенных домов. Какой разгром учинила там толстая девчонка из приюта! Это не девчонка, а сущий дьявол. В заброшенных домах, он знал, неприкаянные души так и кишат и отличаются особой свирепостью.

Вблизи детского приюта было спокойнее. Правда, д-ра Кедра он боялся, но перед детьми (и их душами) чувствовал себя храбрецом. Как все трусливые люди, со слабыми он был задира. «Паршивки», – шептал он, подходя к отделению девочек. Странно, что не воображаются те кошмарные вещи, которые можно проделать с этой великаншей, «губительницей», как он ее называл. Она не раз являлась ему в сновидениях, обычно как манекенщица для «граций» и бюстгальтеров. Он недолго задержался у отделения девочек, глубоко втягивая ноздрями воздух – вдруг донесется запах Мелони, разрушительницы домов. Но ветер был слишком силен, кружил как бешеный. Да ведь это ветер Судного дня! – сообразил начальник станции и припустил дальше. Медлить нельзя – сейчас сцапает душа грешника.

Он шел вдоль темной стороны отделения мальчиков. Кабинет сестры Анджелы, в котором свет обычно горел всю ночь, был на другой стороне. Начальник станции поднял голову и увидел за домом голый, в оврагах, склон холма. Странно, источника света нет, а весь холм до черной кромки леса залит огнем. Какая-то чертовщина.

Другой бы пролил слезу над своей впечатлительностью. А он еще стал корить себя. Уже за полночь, а он не спит. Как будет встречать первый поезд, который приходит затемно большую часть года? Из вагонов выходят те самые женщины… начальник станции содрогнулся. Иные в свободном платье, спрашивают приют, а вечером возвращаются, лица пепельно-серые, как у привидений в ночных кошмарах. Такое же было лицо у Клары, подумал начальник станции (он, конечно, не знал имени трупа). Он видел ее всего один раз, какой-то миг. И такая несправедливость, она является ему во сне чуть не каждую ночь.

Ему вдруг почудились невдалеке человеческие голоса, он опять посмотрел поверх дома на освещенный склон холма, две гигантские тени (Уилбура Кедра и Гомера Бура) протянулись одна до леса, другая – до неба. Два великана махали длинными, в обхват холма, руками. Ветер подхватил их голоса, он уловил слово «волшебник»! И тогда он понял: ходи хоть до утра, беги бегом, спасенья ему нет. На этот раз он пропал. Последняя мысль была – время для него и мира исполнилось.

Ветер с океана все еще дул в Сент-Облаке. Даже Мелони это заметила, не брюзжала с утра, заставила себя встать, хотя почти всю ночь проворочалась с боку на бок. Ей чудилось, что какой-то зверь топчется по двору вокруг отделения, заглядывает в мусорные баки. На рассвете она увидела двух женщин, бредущих со станции в сторону приюта. Женщины шли молча, они не знали друг друга, но, конечно, подозревали, что каждую привело сюда. Головы понурены, одеты слишком тепло для весны. Мелони смотрела, как ветер облепляет на них толстые зимние пальто. На вид не беременные, подумала Мелони и напомнила себе сесть вечером у окна, посмотреть, как они пойдут обратно к вечернему поезду; учитывая, что они здесь оставят, наверное, полетят как на крыльях, тем более под гору. Правда, каждый раз женщины возвращались, точно тащили на себе двойную ношу. Ступали тяжело, просто не верилось, что они дочиста выскоблены.

Нет, не дочиста, думала Мелони, не весь груз оставили они в Сент-Облаке. Хотя Гомер ничего ей не рассказывал про больницу, Мелони умела собирать по крупицам горестные женские истории (утраты, ошибки, несбывшиеся надежды, упущенные возможности); глаз у нее на всякую беду был наметан.

Ступив за порог, Мелони сразу почуяла в воздухе что-то необычное, принесенное ветром. Она не видела трупа начальника станции, он лежал на пустыре в густых зарослях травы, куда выходила задняя дверь отделения мальчиков, которой очень редко пользовались (у больницы был свой черный ход).

Из своего окна в мир (в кабинете сестры Анджелы) д-р Кедр тоже не мог видеть коченеющее тело жертвы «религии – почтой». И не его отлетевшая душа беспокоила сейчас д-ра Кедра. Бессонные ночи бывали и раньше, ветер с океана был хоть и редкий, но знакомый гость. Утром успели подраться девочки, одной рассекли губу, другой – бровь. Но Гомер аккуратнейшим образом зашил губу, а бровью занимался сам Кедр – шов наружный, на лице, нужна опытная рука.

У двух женщин, дожидавшихся аборта, были маленькие сроки, и, по мнению сестры Эдны, обе вполне здоровы – духовно и физически. В палате рожениц лежит почти жизнерадостная женщина из Дамарискотты; у нее только что начались схватки, роды вторые, вряд ли какие будут неожиданности. Д-р Кедр даже решил доверить эти роды Гомеру, не только потому, что они обещают быть легкими, но роженице, по словам сестры Анджелы, очень понравился Гомер; рта не закрывает, когда он подходит к ней, выложила о себе всю подноготную.