Четвертая рука - Ирвинг Джон - Страница 47

Но у себя в номере Уоллингфорд почувствовал, что не в силах противиться искушению. Он стянул с себя мокрые плавки, оставшись в купальном халате, и тут заметил, что на телефонном аппарате мигает сигнальная лампочка — ага, уже пришло какое-то сообщение! Взял в руки пульт — он отыскал его в ящике комода, куда сам же и запрятал, — включил телевизор и прошелся по всем программам.

Наконец Патрик наткнулся на свой родной канал и увидел, что ни на йоту не ошибся: в материале о гибели Джона Ф. Кеннеди-младшего показывали, естественно, район Трайбеки на Манхэттене, затем на экране зачем-то мелькнули чердачные двери — простые металлические двери, которые Джон-младший приобрел, наверное, в магазине на Норт-Мур. Резиденция Кеннеди, находившаяся напротив старого склада, уже успела превратиться в место паломничества. Соседи Кеннеди-младшего — а также, вероятно, и совершеннейшие чужаки, выдающие себя за соседей, — всё утыкали свечами и букетами, а заодно — то ли по недомыслию, то ли по ошибке — наоставляли кучу открыток с пожеланиями доброго здоровья. Патрику было искренне жаль погибших, и он с отвращением смотрел на этих людишек из Трайбеки, которые по мере сил старались изобразить скорбь, — из-за таких вот зрителей и появляется на экране все самое гнусное.

Впрочем, чем большее отвращение вызывал у Патрика этот репортаж, тем отчетливее он понимал, что все так, как и должно быть. Для средств массовой информации существуют всего два подхода к знаменитостям: либо их прославляют, либо смешивают с дерьмом. А поскольку публичное оплакивание является высшей формой прославления, то смерть знаменитости, ясное дело, следует воспеть. Мало того, такая смерть, как у Кеннеди-младшего, предоставляет СМИ обе возможности: петь осанну и смешивать с дерьмом — одновременно. В общем, никуда от этих чертовых законов не денешься.

Уоллингфорд выключил телевизор и снова спрятал пульт дистанционного управления в комод; ничего не попишешь, вскоре и ему предстоит вернуться в редакцию и принять участие в этом спектакле. Он позвонил администратору гостиницы и с облегчением вздохнул: горящая сигнальная лампочка на телефоне свидетельствует лишь о том, что ему звонили как раз из администрации, желая узнать, когда он собирается освободить номер.

Он сказал, что выезжает завтра утром, и растянулся на постели. В комнате царил полумрак (Занавески со вчерашнего вечера так и остались задернутыми, и горничная ничего в номере не трогала, поскольку Патрик оставил на двери табличку «Просьба не беспокоить».) Он лежал и ждал возвращения Сары Уильямс, чувствуя в ней родственную душу, и замечательных книжек, написанных Э.-Б. Уайтом для детей и для уставших от жизни взрослых.

Итак, Патрик Уоллингфорд, популярный ведущий новостной программы, сознательно прятался у себя в номере, стараясь держаться в стороне от бурно развивавшейся истории с пропавшим самолетом Кеннеди-младшего. Интересно, что подумает руководство канала о журналисте, который отнюдь не стремится участвовать в освещении столь жгучей темы? Ведь по сути дела Уоллингфорд манкировал своими прямыми обязанностями! Будучи профессиональным репортером, он отлынивает от работы! (Да ни одна нормальная телестудия не станет держать такого!)

А от чего еще Патрик Уоллингфорд прятался в этом отеле? Может быть, от того, что Эвелин Арбутнот с некоторым пренебрежением называла его жизнью?

Где же она, его жизнь?.. Нам не дано предугадать свою судьбу, лишь иногда кое-что приоткрывается нам — во сне или влюбленности. Впервые увидев миссис Клаузен, Патрик никак не мог предположить, что они когда-нибудь будут вместе. Полюбив ее, он уже не мог себе представить будущего — без нее!

От Сары Уильямс ему нужен был вовсе не секс, хотя он нежно гладил своей единственной рукой ее обвисшие груди. Да и сама Сара отнюдь не стремилась заниматься с ним любовью. Ей хотелось по-матерински его опекать — ведь ее дочери жили далеко и были обременены собственными семьями. Сердце ей подсказывало: именно в материнской заботе Патрик больше всего и нуждался. Кроме того, она чувствовала себя виноватой перед ним за свой прилюдный демарш во время завтрака и вдобавок корила себя за то, что слишком мало времени уделяет внукам.

Угнетала ее и беременность. Она была уверена, что не перенесет страха за будущего ребенка. И стыдилась дочерей, скрывая от них свои случайные связи.

Она рассказала Уоллингфорду, что состоит адъюнкт-профессором факультета английского языка и литературы Смит-колледжа, в Массачусетсе. Ее речь звучала как на уроке английского языка, когда она читала — сперва «Стюарта Литтла», потом «Паутину Шарлотты».

— Именно в таком порядке, — объяснила она, — эти книги и были написаны.

Сара лежала на левом боку, положив голову на подушку Патрика. В номере царил полумрак — горела только лампа на ночном столике; хотя день был в разгаре, занавески на окнах так и остались задернутыми.

Время ланча давно миновало, а Патрик все слушал, как профессор Уильямс читает «Стюарта Литтла». Голода они не чувствовали. Уоллингфорд голышом лежал рядом с нею, плотно прижавшись грудью к ее обнаженной спине, а бедрам — к ее ягодицам; правой рукой он поочередно сжимал или гладил одну из ее грудей. А между их телами — и они все время это чувствовали — была зажата искалеченная левая рука Патрика. Ему она упиралась в голый живот, а Саре — в спину.

«А ведь конец книги, — думал Уоллингфорд, — куда более понятен и интересен взрослым, чем детям; дети в конце обычно ждут большего, чем некое многоточие».

И все же книга «овеяна духом исканий», возразила Сара, «и написана для юношества, для тех, у кого все впереди».

Да уж, лексикон у нее был как у настоящего университетского профессора! А Патрик все думал о том, что конец «Стюарта Литтла» таит в себе второе начало, второй виток приключений — и возникает ощущение, что Стюарт вот-вот с ними столкнется, ведь путешествие еще далеко не закончено…

— Это книга для мальчиков, — промолвила Сара.

И мышам она бы тоже, наверно, понравилась, подумал Патрик.

К сексу их обоих не тянуло; но если бы кто-то один изъявил подобное желание, они бы, конечно, им занялись. Однако Уоллингфорду хотелось, чтобы ему читали вслух, как маленькому, да и Сара Уильяме куда естественнее чувствовала себя в роли матери, нежели сексуального партнера. Смешно: они, двое взрослых людей, почти не знакомых друг с другом, среди бела дня лежали голыми в полутемном гостиничном номере и увлеченно читали вслух книжки Э.-Б. Уайта! Даже Уоллингфорд не мог не признать уникальность ситуации. Нет, это, безусловно, было куда более оригинально, чем секс!

— Пожалуйста, не останавливайся, — сказал Уоллингфорд Саре Уильяме таким тоном, каким сказал бы это своей партнерше в самый разгар любовной игры. — Читай дальше. А потом ты начнешь «Паутину Шарлотты», а я закончу. Я хочу сам прочитать тебе конец.

Сара чуть подвинулась, переменив позу; пенис Патрика скользнул по ее бедру, а культя коснулась ее ягодиц Может быть, Сара и попыталась определить, что именно и в каком месте к ней прикасается — размер для нее значения не имел, — однако подобные мысли могли вернуть обоих к самым заурядным действиям и ощущениям, и она прогнала их прочь.

Телефонный звонок Мэри прервал чтение на той сцене из «Паутины Шарлотты», когда Шарлотта (паучиха), зная, что ей недолго осталось жить, пытается подготовить Уилбера (поросенка) к неизбежной разлуке.

«В конце концов, что такое жизнь? — спрашивает Шарлотта. — Мы рождаемся на свет, поживем немножко и умираем. Суетимся, маемся, хлопочем — а все для того, чтобы ловить и поглощать мух…»

И тут зазвонил телефон. Уоллингфорд вздрогнул и чуть сильнее сжал одну из грудей Сары, а она проявила свое раздражение тем, что, схватив трубку, резко спросила:

— Кто это?

— А вы кто такая, чтобы меня об этом спрашивать? — возмутилась Мэри. Она так заорала, что Патрику все было слышно. Он даже застонал. И шепнул Саре на ухо:

— Скажи ей, что ты — моя мать. (Ему, правда, тут же стало стыдно: в последний раз он пользовался этой отговоркой, когда его мать была еще жива.)