Человек воды - Ирвинг Джон - Страница 45

— Да у тебя все усы в перьях! — Перегнувшись через меня и хватая Гарри за колени, он взвизгнул: — Бля, ты только глянь на его усы!

Утка кровавой грудой лежала на его коленях, Гарри уставился на меня, как если бы не мог сообразить, кто я такой и откуда здесь взялся. Не давая ему времени опомниться, — я опасался, что ему придет в голову засунуть мне в рот полную пригоршню перьев, — я повернулся к Эдди и еле слышным, почти обморочным голосом попросил:

— Вы не возражаете, если я выйду здесь? Тут удобней…

Эдди нажал на тормоз, широко оскалясь, и так сильно пнул Гарри, что тот накренился головой вперед.

— Мать твою, чертов урод! — заорал он, прижимая утку к голове на манер повязки.

— Большое вам спасибо, — поблагодарил я Эдди и подождал, пока Гарри соскочит с сиденья. Выскользнув за ним, я мельком увидел в переднем зеркальце свои облепленные перьями усы.

Стоя на проезжей дороге, Гарри предложил мне утку.

— Давай бери, — упрашивал он. — У нас их до чертовой матери.

— Угу, — подтвердил Эдди. — И пусть тебе в другой раз повезет.

— Да, парень, — поддакнул Гарри.

— Большое вам спасибо, — снова сказал я и, не зная толком, как взять несчастную утку, осторожно ухватил ее за вытянутую шею. Гарри ощипал ее почти всю, но она выглядела поломанной изнутри. Только кончики крыльев да птичья головка оставались покрытыми перьями; чудная дикая утка с пестрой головкой. Я разглядел не меньше трех-четырех отверстий от пуль; самой уродливой раной оказался ощипанный вокруг разрез на шее. Большие утиные лапы на ощупь напоминали кожаное кресло. А на краешке клюва осталась высохшая, прозрачная насквозь капля крови, похожая на маленькое тусклое вкрапление мрамора.

Остановившись у обочины дороги, ведущей вдоль берега реки, я помахал этим щедрым охотникам. И перед тем как захлопнулась дверца машины, я услышал, как Гарри сказал:

— Мать его так, Эдди, ты почувствовал, как от него пахло сучкой?

— Да, туды его в качель, — согласился с ним Эдди.

Затем дверца закрылась, и меня обдало брызгами песка, вырвавшимися из-под взвизгнувших шин пикапа.

Поднятая грузовиком пыль вздыбилась под самые козырьки уличных фонарей по всей Клинтон-стрит; а на другой стороне реки, на берегу, плотно утыканном сборными хибарами из гофрированного железа времен военной застройки, которые теперь величались «жильем для женатых студентов» и походили на ряд унылых армейских бараков, две жены-соседки развешивали простыни на совместной веревке для белья.

Медленно оглядевшись, я определил, в каком направлении мой дом. Но, сделав первый шаг, я захромал к обочине и завыл от боли. Мои ноги — они словно оттаяли. Теперь я чувствовал на подошвах каждый глубокий порез от колючей проволоки, каждый укол кукурузных стеблей. Попытавшись встать, я ощутил под изгибом правой ступни какой-то предмет; я подозревал, что это один из моих оторванных пальцев, свободно болтавшийся в промокшем от крови ботинке. Я опять вскрикнул, вызвав немое удивление у жен на другой стороне реки.

Из гофрированных хибар высыпало все больше людей, которые походили на спасшихся после бомбежки: отцы-студенты с книгами в руках и их жены с детишками на бедрах. Кто-то из их племени крикнул мне:

— Что, черт возьми, с тобой случилось, парень? Но я не мог придумать, что бы ответить. Пусть гадают: «Какой-то парень, побитый убитой им уткой, которую он держит в руках?»

— Почему ты плачешь? — спросила одна Миссис Простынь, поворачиваясь на том берегу реки, словно корабль под парусом.

Я надеялся на это сборище, как на добрых самаритян. Скользнув по ним глазами, я заметил друга, который пробирался на велосипеде между гофрированными домами. Это был Ральф Пакер, частый незаконный гость этого района, именуемого «жильем для женатых студентов». Давя на педали гоночного велосипеда, Ральф осторожно лавировал между встревоженными женами.

— Ральф! — заорал я и увидел, как виляет его переднее колесо, увидел, как он привстает над рулем велосипеда и скрывается за домом. — Ральф Пакер! — завопил я что было мочи.

Гонщик рванул вперед со скоростью выстрела: это был слалом между шестами с бельевыми веревками. Но вот он бросил взгляд через реку, пытаясь различить своего потенциального убийцу: он, кажется, воображал, что это чей-то муж-студент с парой дуэльных пистолетов. И тут он замечает меня! Мать твою так! Это всего лишь Богус Трампер, прогуливающийся со своей уткой.

Ральф машет мне рукой и на глазах собравшихся зрителей гордо подруливает к берегу.

— Привет! — кричит он. — Что ты там делаешь?

— Отчаянно рыдает, — отвечает за меня жена под парусом.

— Тамп-Тамп? — удивленно восклицает Ральф.

Но я могу выговорить лишь: «Ральф!» — отметив сумасшедшие нотки отчаяния в своем голосе.

Ральф балансирует, крутит педали назад, затем делает рывок вперед, задирает переднее колесо над землей и устремляется через мост.

— Ап! Взяли! — командует он сам себе. Если и есть на свете человек, способный заставить плавиться велосипедные шины, так это гарцующий верхом Ральф Пакер.

Перила моста разрезают его пополам и склеивают вместе, как коллаж из ступней и спиц, пересекающих реку по направлению ко мне. О, помощь близка! Я перекладываю весь свой вес на одно колено и, дрожа, встаю на ногу, но не могу сделать и шагу. Я поднимаю утку вверх.

Глядя на ощипанную утку и на перья в моих усах, Ральф произносит:

— Черт побери, и это был честный поединок? По мне, так у вас вышла ничья.

— Ральф, помоги! — выдыхаю я. — Мои ноги ни к черту.

— Твои ноги? — говорит он, останавливая велосипед у бордюра.

Когда он пытается поставить меня вертикально, кто-то с того берега реки кричит во весь голос:

— Что с ним такое?

— Что-то с ногами! — орет в ответ Ральф, и собравшаяся под бельевой веревкой толпа встрево-женно гудит.

— Осторожно, Ральф, — прошу я его, ковыляя к велосипеду.

— Это очень легкий велосипед, — предупреждает он меня. — Осторожно, не погни раму!

Я не вижу, как я могу помешать ему, если ему вздумается погнуться, но я взгромождаю свой вес под выгнутый назад руль как можно более осторожно и втискиваюсь между колен Ральфа.

— Что ты имеешь в виду насчет ног? — спрашивает он, вихляя по Клинтон-стрит. Кое-кто из женатых студентов машет нам.

— Наступил черт знает на что, — невнятно бормочу я.

Ральф просит меня не размахивать уткой слишком низко.

— Эта птица может зацепиться за спицы, Тамп-Тамп…

— Не вези меня домой, — прошу я, сообразив, что мне лучше сначала хоть немного почиститься.

— В «Бенни»? — спрашивает Ральф. — Я куплю тебе пиво.

— Я не смогу помыть ноги в «Бенни», Ральф.

— Ну да, ты прав.

Вихляя из стороны в сторону, мы добираемся до центра города. По-прежнему светло, но уже начинает темнеть; субботняя ночь приходит рано, потому что скоро заканчивается.

Сдвигаясь по раме, я чувствую, как шелестит мой забытый презерватив. Пытаясь принять прежнее положение, я осторожно упираюсь пальцем ноги между цепью и задним колесом и едва не подскакиваю от боли до небес. Лежа опрокинутым на тротуар перед парикмахерской Графтона, Ральф издает громкий протяжный звук. Несколько мужчин в простынях поворачивают свои бритые затылки за спинки парикмахерских кресел, наблюдая, как я корчусь на тротуаре; они похожи на сов, а я на мышь с изуродованной ступней.

Ральф ослабляет невыносимое давление, снимал с меня ботинок; затем, при виде моих многочис ленных рваных ран, вздутых волдырей и красных царапин, залепленных грязью, он присвистывает и помогает мне встать. Взгромоздившись обратно на велосипед, он берет в зубы мои ботинки, связанные вместе шнурками, пока я вместе с уткой пытаюсь обрести равновесие на раме, опасаясь, как бы мои босые ноги не угодили в эти ужасные спицы.

— Я не могу в таком виде заявиться домой, Ральф, — умоляюще говорю я.

— А что, если у этой утки есть приятели? — спрашивает он; мои шнурки застревают в его зубах, заставляя Ральфа двигать ртом так, словно он намеревается съесть ботинки. — А что, если утиные приятели разыскивают тебя? — хмыкает он, сворачивая на Айова-авеню.