Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Король-Беда и Красная Ведьма - Ипатова Наталия Борисовна - Страница 9


9
Изменить размер шрифта:

И двинулись в путь по тесным кривым улочкам, где накануне с крыш особая команда посшибала сосульки и развесила вымпелы. Полоска неба, которую Рэндалл из-за проклятого балдахина мог видеть только далеко впереди себя, казалась тонкой и ломкой и совсем серой. Так и шли, сперва меж многоэтажных каменных домов, с балконов верхних этажей которых чуть не до земли свешивались флаги, украшенные геральдическими эмблемами знатных родов, мимо торговых рядов, приютившихся в аркадах, протискивались, высоко поднимая ноги и юбки, по грязи ремесленных кварталов, где королевский балдахин цеплялся за закопченные стены и кованые эмблемы-вывески, через площади, где в иные дни торговали скотом и сеном, пока не излились, ломясь через заснеженные камыши, из-под низкого взлобья городских ворот на плоский берег, огибаемый широким полукругом излучины замерзшей реки.

Тысячи королевских птиц носились в небе над процессией и орали оглушительно, точно тоже считались меж собой привилегиями. Гигантские, почти черные заснеженные ели подступали с того берега к самой кромке, как вражья армия. Рэндалл очень долго не мог оторвать от них взгляд.

Здесь их опять перестроили, разделив на тех, кому дозволялось ступить на лед, и прочих, выстроившихся на берегу, кому предстояло наблюдать церемонию издали, что было, по мнению Рэндалла, которого, понятно, никто не спрашивал, вполне целесообразно. Сам он относился к первой категории, лошади, военные и большинство дворян — — ко второй.

Более масштабную катастрофу, чем ежели бы лед треснул под их ногами, трудно себе представить.

Вот разве что кто-то расторопный догадался ночью полить сцену кипяточком, потом для убедительности замаскировав ее легким слоем пушистого снега! Стоя рядом с матерью и спешившимся Брогау на узорчатом ковре, он изо всех сил напрягал слух, чтобы первым услышать треск льда, раньше, чем, казалось бы, прочная опора уйдет из-под ног, и даже слегка огорчился, когда ничего подобного не случилось: похоже, в этот день не суждено было произойти ничему интересненькому.

Посреди заснеженной глади зияла черная полынья безукоризненно правильной прямоугольной формы, подернутая прозрачным ледяным крошевом. Все вдруг странно притихли, и только вороны, королевские птицы, носились в вышине и орали, как будто одни были здесь хозяевами.

Ливрейные слуги опустили носилки на лед, распеленали многочисленные покровы и отступили, позволяя присутствующим в последний раз лицезреть короля, облаченного в тяжелую, мало не до колен кольчугу и сомкнувшего руки на рукояти двуручного меча почти в полный собственный рост. Полынья готова была его поглотить.

Разумом понимая, что такое погребение ничуть не хуже прочих, скажем, огненного или замурования в склепе, Рэндалл все же поежился от внезапного озноба. Ожили в памяти разные жуткие сказки вроде той, что короли династии Баккара, один за другим уходящие в эти черные врата, лежат там, один подле другого, закованные в саркофаги из год от году нарастающего донного льда. Что династия прервется, когда река не примет короля, когда следующий покойник не влезет в прорубь, переполненную призраками, замурованными в прозрачные глыбы.

Здесь никто никогда не нырял. Говорили, что донный лед тает и летом, что солнечное тепло не проникает сквозь толщу бегущей воды и драгоценности, с которыми погружали королей, оставались нетронутыми, вмурованные в ледяные глыбы.

«Меня не хотят, потому что я — твой сын». Потом, когда под полное безмолвие тело короля скрылось в глубинах холодной черной воды и был дан отбой, рыцари и дамы полезли по берегу вверх, где под самыми городскими воротами их предусмотрительно ожидали экипажи. Погребальный траур кончился, из королевских погребов простонародью выкатили бочки вина попроще, и с наступлением вечера, что ввиду зимы случилось скоро, тут и там слышались пожелания королям Баккара отправляться на тот свет как можно чаще, если уж это такой безотказный способ слупить с них дармовую выпивку.

5. Маленькие детки — маленькие бедки

Уж коли таковы маленькие бедки, так Ува не хотела бы увидать, каковы будут большие. С той проклятущей, полной ужаса ночи все пошло наперекосяк. Впрочем, взяла бы она грех на душу, когда бы принялась виноватить малютку. Окрещенная должным порядком Ара, как ей положено, лежала в плетеной корзине, приспособленной под колыбель, пинала пеленки, сосала рожок, срыгивала молочко, заталкивала в ротик кулачок или розовую пятку, пускала пузыри, иногда гулила, исправно пачкала пеленки и на деле позволяла Уве убеждаться в правильности или ошибочности советов, которые она давала молодым мамашам. И была, кажется, единственным свидетельством того, что покойница в алом платье не привиделась повитухе в кошмарном сне. Со временем та даже стала думать, будто бы он и не был столь уж кошмарным.

Кошмар начался, когда оказалось, что в суете да заполохе сунула она Иде не ту бутылочку. А другую, с действием, можно сказать, противоположным! Не запирающим, а отворяющим, каковое и не преминуло в самое ближайшее время сказаться, и никто, кроме самой Иды, не был удивлен.

Нельзя сказать, будто склянки не были подписаны, вот только Уву никто никогда не заботился грамоте обучать. И пошла Ида по всем углам сотрясать небеса, призывая их гнев на бывшую задушевную подругу, змею подколодную, упырицу, горем чужим живущую, к счастью чужому завидущую, черной ворожбой промышляющую. Благо на углах у нее завсегда находилось с кем побеседовать.

Нет, у нее, конечно, хватило ума не обвинить Уву в неудачной попытке извести дитя, не рожденную еще божью живую душу, какую, как известно, только сам Господь и может прибрать при полном заступничестве Святой Полы, а иное есть страшный грех, сравнимый разве что с детоубийством. Тогда бы Ида сама первая отведала на площади плетей, а то и горький хлеб изгнания. А вот слушок, будто заморила она несчастную роженицу заради дорогой собольей шубы, чтоб не отдавать, укоренился, и не успела Ува перекреститься, как заявились к ней на порог пристава и конфисковали окаянную шубу как «вещный предмет, можный быть целью богопротивного действа». Ува только воздух ртом хватила, а ей уж было ведено в субботу явиться к церкви на дознание, и пригрозили еще напоследок, что коль не явится — за волосы будет привлечена и на себя пусть пеняет!

На кого пеняла Ува всю оставшуюся неделю, неизвестно, но пасторскую любимую племянницу, или, как сквозь зубы говаривали, кто она ему там, уже видели, когда она полами этой самой скандальной шубы снег по улице мела.

Вот в субботу взяла она платок побольше, привязала Аруди — не оставлять же одну дома, оделась победнее-пожалостнее, повторила про себя, что говорить будет, волосы подвязала, чтобы показать, что в трудах она вся и некогда — хотела еще сажей помазаться, да поняла — перебор выйдет и предстала перед большими людьми в большом сарае, что содержался при церкви как раз для подобных дел. Приходилось ли разбирать кражу или государь объявлял населению перепись, забирали ли в солдаты или меняли оброчные, нормы все, что касалось деревни в целом, творилось здесь, и теперь набилась сюда тьма народу, охочего до дармового развлечения.

Люди, собравшиеся ее судить, были настолько большими, что сели на пасторское место, лицом к дверям, а пастор словно умалился, сдвинувшись на самый левый край. Старосты и вовсе стояли, мяли шапки в руках, а те, на скамьях, словно даже и не видели оказываемого им почета, и одеты вовсе даже и не в овчины, а в кожу да в замшу, и о чем-то своем зубоскалили, и плащи на скамье лежали богатые. Оба молодые, кудрявые, пальцы в перстнях, серьги в ушах. Она бы даже сказала — по девкам зыркали, кабы не были такие важные персоны. Зрителей собралась, считай, вся деревня, и надышали так, что воздух ножом можно резать. Девки, нарядные, сидели вдоль стен и лузгали семечки. Развлечение.

— Ну, — сказал один, что волосом потемнее, — душегубствуешь, баба?

— Кто, — спросила Ува спокойно, — говорит?

— Ну, скажем так, слух прошел.