Имперский Грааль - Ипатова Наталия Борисовна - Страница 34

– Мельчайшей формой жизни является, как вам известно, вирус. Своего рода код в пальто, как говорили у нас на факультете целую жизнь назад. Молекула РНК плюс белковая оболочка. Воспроизвестись самостоятельно вирус не может: это паразит, он способен удвоиться, лишь поразив здоровую клетку, за счет ее ресурсов. Длина молекулы кода у вируса начинается с трехсот шестидесяти нуклеотид.

– И?

– Образование, которое мы имеем честь наблюдать, – это чистый код, без какого бы то ни было сопутствующего белка. И этот код воспроизводится непаразитно. Кристаллы наращиваются сами собой. Теоретически такая структура предсказана и названа вироидом, но я берусь утверждать: мы первые, кто наблюдает ее воочию. Я поздравляю вас, дитя мое. Перед нами небелковая форма жизни, и у нас есть возможность опровергнуть некий древний постулат.

– О жизни как форме существования белковых тел? Мне казалось, Зиглинда опровергла его лет двадцать назад.

– Я не уверена, можно ли назвать существование тех объектов, Назгулов – жизнью. Они не обладали одним из главных свойств живого организма – способностью к репродукции.

– Может, им просто не дали попробовать?

Игнасия Монти рассмеялась, а Мари улыбнулась.

– Теологических вопросов, в частности насчет наличия у вироидного объекта души, мы поднимать не станем. Не наша епархия.

– А у клона есть душа?

– По-моему, лучше спросить про это у Р. Эстергази.

– Я не хочу у него спрашивать. Нет, не так. Я спрашивала у него.

– И что же он ответил?

– Он спросил: а что такое душа? В самом деле, если мы беремся судить, что у этого есть, а у этого – нет, значит, хотя бы теоретически мы должны знать, что это такое.

– Что ж, насчет души не знаю, а мозги у клона явно есть. Сколько ему технически лет?

– Семь.

– Развитой мальчик. Интереснейший объект – клон, вы не находите?

– А вы, миз Монти, никогда не занимались клонированием?

– Да как же не занималась. Биоинженерия и конструирование во времена моей молодости казались самым перспективным направлением. Я стажировалась на Пантократоре… конечно, а откуда, вы думали, я столько знаю об их доктрине? Помню времена, когда под наши нужды предоставили целую космическую станцию. Эйфория была безумная, – «старуха» всплеснула руками, – только твори!

– Шеба? – У Мари пересохли губы, хотя с чего бы вдруг.

– Шеба, да. Полигон. Потом, когда там начались игры с юрисдикцией, нам предложили выбирать: перейти ли на коммерческую схему или остаться верным доктрине. Предлагали очень хорошие деньги.

– И?…

– Нашелся третий путь. К тому времени я уже наигралась с собственным генетическим материалом: мол, что-то можно сделать со склонностью к полноте, и волосы тоже хотелось бы попрямее. Я прекрасно понимала, как придется работать на Шебе: исполнять либо частные заказы, либо выставочные образцы, чья задача – поразить воображение и выбить грант. В то же время я уже далеко зашла за проведенную Пантократором черту и не хотела возвращаться назад, чтобы топтаться там на месте. Уж настолько-то я себя уважаю.

– Вы эмигрировали?

– Я попросту сбежала, бросив на Шебе кучу своих образцов. Выехала, так сказать, контрабандой, предпочтя проектировать биосферу планет.

– Шеба плохо кончила, вы знаете?

Игнасия Монти сделала отстраняющий жест:

– Это меня не касается. Обладание чужими тайнами не сделает меня счастливее, а я в том возрасте, когда стараешься избегать проблем.

Проблем у лаборатории белка и без того было предостаточно. Атанас Флорес, занимавшийся клонированием будущей фауны Авалона, пошел на поводу у шестилетнего сына, и теперь Игнасия Монти не представляла, под каким соусом подать Ставросу единорога. Растерянное сказочное существо размером с пони беспрерывно стучало копытцами в отведенном ему вольере в научном блоке, жевало траву, фрукты и местные зеленые яблоки.

Чего уж там, скрестить помидор с салакой – обычная шутка генетиков, сколько их было на памяти ученой дамы – уже и сосчитать трудно. Что-то подобное обязательно вытворяется ради розыгрыша или к юбилею, в рамках капустника. Скрестить и доказать полезность в народном хозяйстве, запатентовать и пустить в промышленное производство. У любого биоинженера в запасе сто анекдотов про то «как однажды я плохо вымыл пробирку». Более того, для каждой планеты в обязательном порядке проектируется «уникальная местная форма жизни», и единорог в принципе вполне укладывался в концепцию. Спросят, а у нас есть. Однако тут само имя новой планеты – сплошной фактор провокации. Биоинженер отделался устным выговором на закрытом заседании своей лаборатории, однако нехороший блеск его глаз заставлял ученую даму подозревать, что единорогами дело не ограничится. Эпос, между тем, полон мантикор и василисков. Дети растут, им хочется Драконов! А у детей генетиков уйма способов нажать на папу с мамой – включая Новый год и день рождения.

Давешний ураган оказался с начинкой: откуда-то привлек хлораквакомплекс, а уж тот проделал дырку в любовно созданном озоновом слое Авалона. Вся популяция планктона погибла: была убита ультрафиолетовым излучением и качалась на волнах мертвой серой слизью. И это когда в море выпущена рыба, а в траву – кролики! Проблема даже не в том, чтобы вырастить рачков заново. Это замкнутая система с рассчитанным временем воздействий. Жизненные циклы бактерий завязаны с общим объемом произведенной и переработанной биомассы. Аграрный цикл – с природным сезоном. Мы не просто так заселяем еще одну планету, мы включаем ее в народное хозяйство и хотим получить отдачу по вложенным средствам. Результат своего труда тоже хочется видеть. Спросите Эдеру она расскажет, как это важно в психологическом смысле. Гибель планктона – это не просто досадная случайность, это задержка процесса против расчетного времени. Откат по нему волей-неволей тормозит остальные процессы. Это дело метеорологов – определить, откуда натянуло проклятый комплекс и как предупредить его в будущем. А от биологов требуется только одно: начать все сначала, столько раз, сколько потребуется, чтобы обуздать эту планету.

И еще любить ее всей душой, как будто она одна во Вселенной.

Какой черт толкнул меня в ребро? Что за нужда была выглядеть свиньей в глазах собственного сына?

Зачем я ее поцеловал?

Это был обычный ночной полет над всеми теми же местами, где Рубен Р. Эстергази немного раньше, днем, разбрасывал с воздуха сперва квазигрунт, потом – биобомбы, а после – широким веером сеял траву. Ребята, с которыми довелось здесь делить офицерский кубрик, посмеивались над истерией «сельских» – засеять травой каждый ровный участок земли. А неровный, добавлял другой, выровнять и засеять.

Наше дело воздух. В смысле – не кислород, конечно.

Мирный труд на общее благо, в патриархально-общинном кругу, рука об руку с сыном, как я давно мечтал. Казалось бы, вот оно, счастье.

Ну и зачем я поцеловал ее и все испортил?!

Мари была несчастлива. Нет, по ней не скажешь, у нее прямая спина, но этот мелкий паршивец, сын, он не делает то, что мужчина обязан делать для женщины, которая с ним. Он ее не учитывает. Это в его руку должна была проскочить та искра, его горизонт заслонить это лицо, и ни шагу назад… нельзя ступить тот шаг.

Мой самый страшный страх – промороженный ангар на Сив, где нет ни времени, ни неба. Когда я въезжал туда впервые, своим ходом, я делал это по своей воле и думал, что другого выхода нет. Это не была свобода, но то была несвобода по моему собственному выбору. Пребывая там в течение двенадцати лет, я… нет, я не страдал. Холод и тьма, и общество себе подобных – это некритично. Я был то, что я есть, я принял это, и это помогало… что? Жить?

Я не хочу туда вернуться.

Нет, я хотел судить трезво. С самого начала было сильнейшее ощущение, что «нежная дева» цинично использует Брюса, но выяснить правду можно было, только подойдя ближе. Эээ, это как я подошел?

Кто смыслит в девах, шаг вперед.