Долги Красной Ведьмы - Ипатова Наталия Борисовна - Страница 10

— Нехорошо, — отозвался он наконец. — Если придут и спросят, ответим правду. А самим в приказ бежать… Приказу больше надо.

— Нехорошо-нехорошо, — передразнила его жена. — Ты думай, чтоб нам было хорошо.

— А я и думаю. Баба золотую раду грозилась дать, если он выкарабкается. А ежели приказ их заберет, думаешь, нам больше отстегнут? Именем короля, и всех дел… Да и нет там никаких особенных дел. Поверь на слово, малая во всем виновата. Поди, привязались к девчонке, что стриженная, да одета не так, а он на то и брат, чтобы отбивать. Вот, доотбивался.

— Думаешь, ведьма? Принесла нелегкая…

— Какая она ведьма, если сноху отвадить не может. Пустое. Спи.

Фефа полежала еще, потом завозилась снова.

— Раду, говоришь? Ежели даст раду, значит, у нее и две есть, а?

— Может, и есть. Всяко даст. Ежели он помрет, так она ни при чем останется. Хозяйкой у нее золовка станет, а уж та отыграет ей братнины ласки. Видала, как девки «любят» друг дружку? Нет, эта, чернявая, свое место в замке зубами выгрызет. Жизнь за своего положит.

Фефа многозначительно вздохнула. Две бабы и калека. Три гладких лошади в стойле. И две рады как минимум. Грех подумать, почему не пошла она за парня, который встал бы сейчас, взял бы топор и… никто б никогда и не узнал, что гости ночные у них были.

Наконец они остались в комнате одни. Свалив полубесчувственного Кеннета на дощатую кровать-полуторку, снабженную соломенным тюфяком, Аранта перевела дух.

Все это время Грандиоза следовала за ними, завернувшись в молчание, словно в плащ с чужого плеча, и только время от времени выдавала в их адрес убийственные реплики. «Невинное дитя» и не подозревало, насколько близка была Аранта к тому, чтобы ее придушить. Девушка, видимо, все еще пребывала в мире, где люди прилагали усилия, чтобы досадить кому-то, обидеть, причинить расстройство. Ей казалось, что так поступают и с ней. Соответственно и к неожиданной проблеме Кеннета Анелька отнеслась как к «этим вашим выкрутасам» и «уж вы решите однажды, что вы собираетесь делать». До чего же странные чувства уживаются вместе с любовью.

Непрекращающаяся боль отчетливо выделила на его лице кости, особенно челюстные, а обведенные темными кругами глаза взблескивали, как свечки, и как будто выцвели, побелели от боли. К тому же он не брился два дня: не было сил. «Что не помешало ему, — с внезапной ясностью осознала Аранта, — взять Биддла в оборот в лучшем стиле Рэндалла Баккара». Не будучи уже ведьмой сама, она не смогла бы определить в точности, применено ли здесь нечто большее, чем подкупающая искренность. Впрочем, ее дело теперь — сторона.

Подняв свечу повыше, она оглядела сегодняшний ночной приют, отметив запертые и даже, кажется, заколоченные ставни надстройки, где их разместили, и щели в стенах чуть не в палец. Желание Биддла строить наглядно превосходило его умение. Кабатчик явно был прост. А вот его жена, черноволосая Фефа с утомленным лицом женщины, ни на минуту не оставляемой наедине с собой, внушала куда меньше доверия. У Кеннета нет ни опыта, ни возможности найти к ней подход, подговорить же Анельку… Нет, наломает дров, даже если станет стараться. Придется самой. Кеннет сделал Биддла, поставив его наравне с собой. Назвав его братом. Фефу надобно уверить в ее превосходстве и удержать в этой святой вере. Помилуй бог, в этом даже нет волшебства!

— Погоди, — остановил ее Кеннет, когда она собралась вниз, за ужином и всем тем, что потребуется для перевязки и зашивания ран. — Не может быть, чтобы ты не подумала о том же. Уж очень это случилось… одновременно.

Аранта поняла, что он имеет в виду, и присела к нему на краешек постели.

— Я не слыхал, чтобы сама собою вскрылась рана, зарубцевавшаяся несколько лет назад. Может быть, кровь не желает признавать меня носителем? — допытывался Кеннет. — Может, она выбирает сама? Я калека, или еще почему-то…

— Не может! — яростно оборвала его Аранта. — Достаточно, что тебя признаю я!

Была б она еще в этом уверена!

Кеннет замолчал и перевернулся на спину, уставившись потолок.

— Я тебе верю, — сказал он. — Кому мне и верить-то, если не тебе. Я постараюсь не донимать тебя жалобами. Но… милая, сделай что-нибудь, чтобы я этого не чувствовал!

Как могла, Аранта оттягивала момент, когда придется отдирать присохшие к обрубку, заскорузлые от крови тряпки. Смочила повязку теплой водой, разложила вокруг чистое полотно, вдела суровую нитку в игольное ушко. Кеннет, знакомый со всеми этими процедурами не понаслышке, следил за нею затравленным взглядом. И неизвестно, кому из них было страшнее.

Рывок, треск и прерывистый выдох сквозь зубы и зажатую в них тряпку — чтобы не искрошить стискиваемых зубов. Открылась рана: месиво сухожилий и мышц, плохо различимое из-за корок запекшейся крови и потеков — свежей. Выглядела она, будто была нанесена только что… ну или несколько часов назад. Давненько минул последний раз, когда Аранте приходилось лицезреть картинки вроде этой. Она ощутила позыв к тошноте. Но кто сделает это, кроме не? Смочив тряпицу, она провела ею по ране.

— Кеннет, — свистящий шепот, вырвавшийся из уст, напугал ее саму, — тебе ведь отняли руку выше локтя?

— Да, — выдохнул он, выплевывая тряпку. — В самый раз над суставом. Кому и знать, как не…

— Тогда это — ЧТО?

Нет, она, конечно, знала, что кость есть материя живая. Об этом свидетельствует хотя бы ее способность срастаться. Она хорошо — даже слишком — помнила, как выглядел спил этой кости. Ничего похожего на этот круглый, перламутровый локтевой хрящ, который МЫ ОТРЕЗАЛИ вместе с прочим, измолотым в острые щепки и кровавый фарш.

— Кеннет, — сказала она, опуская руки. — Ты сам виноват.

— То есть?

— Ты локоть отрастил. И если ты хочешь, чтобы боль прекратилась, тебе, как я понимаю, достаточно сказать: «Ну ее, к лешему, эту руку совсем, этакой-то ценой». Не мне сказать — себе. Я не могу накладывать на ЭТО швы. Заступница, страшно подумать…

Действительно, страшно подумать, что было бы, если бы она, не разобравшись, наложила шов. Чуть раньше, скажем. Если столько боли и крови оттого, что старые швы расходились по месту своего соединения, каково было бы Кеннету, когда толстая вощеная нить врезалась бы в набухшую плоть, разрывая ее?

— Мне отсюда не видно, — сказал Кеннет. — Ты не врешь?

Аранта отрицательно покачала головой. Такова сила его желания, помноженная на силу переданного ею волшебства. И если в своем волшебстве она время от времени сомневалась, справедливо полагая, что все, совершаемое ею или приписываемое ей, можно списать на те или иные обстоятельства, то отрицать этот наглый хрящ ни у кого не хватило бы духу.

Неужели она носила в себе ТАКОЕ? Или же в левой руке Кеннета больше магии, чем в них с Рэндаллом Баккара, вместе взятых? Какова должна быть заключенная в нем жизненная сила, чтобы, фигурально выражаясь, зацвел этот обрубленный и обожженный побег? И, кстати, насчет жизненной силы…

Побледнев и шепча про себя, Аранта принялась загибать пальцы. Неделя, еще три дня… волноваться пока рано… нет, все-таки до следующих месячных она обречена считать часы! Не хватало ей понести, ко всему прочему. Кого тогда выбирать, жалеть, спасать: своего ребенка или столь же невинных детей Баккара, брошенных на произвол злодея?

— Ну теперь уже нет! — донесся с кровати слабый ехидный смешок. — Я что, боли не видал? Эту цену я заплачу, если такова цена. Ты же не откажешь мне в праве обнять тебя двумя руками.

По-видимому, у Кеннета начинался жар. Все подсушивающие, сворачивающие кровь снадобья никуда не годились. А ведь именно их она готовилась применять с самого начала. Они бы только замедлили процесс, и организму пришлось бы бороться с их действием. А раз процесс регенерации пошел, значит, теперь диктовать условия будет он. Все, что она может, — это смягчать его последствия. Укрепляющие снадобья, обезболивание, смягчение кожи. Придется смириться с тем, что Кеннет потеряет большое количество крови, и пойти на этот риск. В этот раз она не сможет противопоставить свою волю к жизни его воле к смерти… его дури, как это вышло между ними в тот раз, когда над Кеннетом шел спор, и Аранта взяла в нем верх.