Секрет лабиринта Гаусса - Имшенецкий Вячеслав Андреевич - Страница 6

Он открыл скрипучую дверь, вошел в сени, что-то переставил, загремел посудой и показался на крыльце с котелком в руках.

— Идите, ребятки, познакомьтесь с моим хозяйством, а я чаек сгоношу, кашицы манной приготовлю. У меня целый стакан крупы. Куда мне одному столько.

Петька шепнул Тане. Она подскочила к мешкам.

— Дедушка, у нас еда есть. Нам всякой разной наложили.

— Ваше трогать не будем — в тайге пригодится.

Таня стала помогать деду готовить ужин, а мальчики пошли осматривать хозяйство. Они завернули за угол корпуса, и Петька сразу же стал рассказывать Шурке о задуманном плане.

— Ты должен сегодня нас выручить. Понимаешь, я зря спросил про Гаусса. Дед может кому-нибудь сообщить.

— А что нужно сделать?

— Вечером рассказывай деду Игнату всякие страшные истории. Ты же их много знаешь, и говори все подряд, чтоб он о Гауссе забыл насовсем.

Тимка подошел вплотную и зашептал:

— Про бабку свою, которая ведьмой была, расскажи. В общем, ври, сколько сможешь.

— Почему это я вру, я завсегда правду говорю.

Поздно вечером, когда непроглядная темень поглотила горы, ребята, отведав дедовской каши, удобно расположились вокруг костра и слушали Шурку Подметкина. Сегодня он добросовестно выполнял поручение своих друзей, рассказывал такую невероятную историю, что даже у Петьки холодели от страха ноги. Дед Игнат, увлеченный рассказом, сжался в комочек.

Шурка, сам пугливо глядя в темноту, шептал:

— И тогда мой отец запер дверь в зимовьюшке. B темноте забрался на нары. А они-то, нары, заскрипели так жалобно, аж отцу нехорошо стало. Лежит он, а глаза в темноте не закрывает. Забоялся их закрыть. Тихо лежит, и тут показалось ему, будто под нарами кто-то притаился. Он опустил руку вниз и стал щупать, — у Шурки застучали зубы, — и нащупал человека. Отец мой заголосил, а тот не шевелится. Задушенным оказался. Отец спрыгнул с нар и хорошо сделал, потому как через оконце тянулась к нему белая рука. Отец стрелил из двустволки, а на призраке, слышь, дедушка, рубаха-то белая, заговоренная, дробь не пробивает…

Дед, трясясь телом, проговорил:

— Из винтаря надо было стрелять.

Тане стало жалко Игната Андреевича, и она, незаметно толкнув Шурку, шепнула:

— Перестань. — И громко спросила: — Дедушка, а что такое винтарь?

— Это мы так винтовку называем. У меня тоже добрая винтовочка была. Она хоть на тыщу метров любого заколдованного призрака насквозь бы взяла.

— Дедушка, а где она сейчас?

Дед Игнат обрадовался перемене разговора и с готовностью стал рассказывать о своей винтовке.

— Сейчас ее у меня нету. Милиция еще до войны отобрала. Сам виноват. По моей глупости. Подарил мне ее, ребятки, один ученый, правда, из немцев. В тридцатых годах он здесь шастал. Называл себя литератором.

Петька вздрогнул и, не веря своим ушам, спросил:

— Как, дедушка, вы его называли?

— Фамилию я не помню. Литератор да литератор. Сказки всякие любил слушать. Прилипчивый такой был, просто ужас. Расскажи то да расскажи это. Как-то услышал он про одну брошенную деревню — Жаргино называется. — Ребята затаили дыхание. — Привязался ко мне: ты, говорит, дед, старый таежник, должен знать эту деревню. Ходил за мной, как тень и ныл — «Вспоминай, дед, вспоминай». А я этих деревень, брошенных на своем веку, перевидел, не приведи, господь, сколько, может, и Жаргино встречал, да позабыл.

— Дедушка, а зачем ему нужно было Жаргино?

— Не знаю. Может, думал, там кто и остался, и сказку ему расскажет. Какой спрос с ученого-то…

Дед потер руки над костром:

— В общем, привез он мне в подарок винтовку. Отдал. Вином заграничным угостил и говорит: а ты, Игнат Андреевич, составь мне карту, как попасть в Жаргино. Хотя бы, говорит, примерную. Я за картой, мол, приеду в следующий раз и пойду по ней в Жаргино. Винтарь добрый оказался. Глаза у меня разгорелись. Сходил к знакомым таежникам. В ту пору им лет по сто было, сейчас давно в земле сырой лежат.

Дед тяжко вздохнул.

— Да-а, от старости, ребятки, не спасешься. Лечись хошь чем. Хоть там рога-панты настаивай, хоть этот самый корень женьшень пей, все равно не уйдешь от старости. Помню одного…

Петька незаметно дотронулся до Тани. Она поняла.

— Дедушка, обождите, дедушка. Вы нам про винтарь рассказывали…

— А на чем я остановился?

— Вы сказали, что пошли к знакомым старикам.

— Ну вот, обошел их всех. Кое-чего тут сам вспомнил. И посулил ученому немцу составить карту к следующему приезду. Он рад, нож мне еще добрый подарил. А я от удовольствия пообещал проводником быть до самого Жаргино. Уехал немец, а меня сомнение взяло. Хоть мы с фашистами тогда и не воевали, зачем ему, думаю, карта. Пошел я в милицию, а там меня же обругали, дурной головой назвали. Велели помогать литератору. Он, оказывается, за границей профессором считался, с дуру я и про винтарь ляпнул. Приехали, забрали. И велели, если немец приедет, сказать ему, что винтарь я, мол, потерял.

Дед бросил несколько хворостин в костер:

— Но немец больше не приехал, а потом началась война.

— Дедушка, а карту вы ему составили?

— А как же. Я же слово давал. Карта, по честности говоря, неточная вышла. С чужих слов составлять хуже нет. Прямо на карте я написал, чтоб от Пихтовой шел строго на юг.

Петька пододвинулся прямо к огню:

— И нигде, дедушка, не сворачивать?

— Почти нигде. Хребты, конечно, надо обходить. Ha карте я все указал. И спрятал ее у себя в Тунке. В избушке своей под порог положил. Под дощечкой, как мы с немцем договорились, ямку выдолбил и туда спрятал. А он так и не пришел.

— Дедушка, может, он взял, когда вас не было?

— Карта на месте, я по весне ходил в Тунку, поднял дощечку, пощупал. Трухлявая стала, а лежит.

Таня, Тимка, Шурка заерзали на месте. Они, казалось, ошалели от сообщения сторожа. Только Петька был осторожным.

— Дедушка, а вот у Шурки в Тунке тоже родственники есть.

— А кто будет? — спросил дед.

— Мамкина сродственница, тетя Аня.

— Да что ты говоришь! По фамилии-то как будет, Михеевских или Кобелева?

— Кобелева!

— О! Да мы с тобой земляки. Я тоже Кобелев по фамилии.

Глаза у деда Игната заблестели:

— Ишь ты, родню встретил.

Петька опять вступил в разговор,

— Мы, дедушка, в Выдрино идем, по пути зайдем в Тунку. Шуркину тетю Аню попроведуем.

— Хе — попроведать. Да в Тунке-то уж никто не живет. На фронт кто уехал, а кто на завод подался в Иркутск.

— А где же тетя Аня?

— Давно уехала с военным поездом, который раненых возит. Последний год я в Тунке один жил. Избушка моя на самом отшибе. Маленькая. В распадочке, у скалы стоит. Видел — нет? — спросил он Шурку,

— Видел, дедушка! — нагло врал Шурка.

— Так это моя и есть. Как-то туда приезжала милиция. Шпионов вроде ловить. Осмотрели пустые дома, шпионов не оказалось, а, может, кто предупредил, успели в тайгу удрать. — Ребята переглянулись. Дед продолжал: — Одному там жить стало неприятно, и собрался я к сестре Ольге ехать. А тут в самый раз удача вышла. Позвали меня этот лагерь охранять. Должность, думаю, солидная, не каждому такое предложат, запер дверь в избушке и прямиком тайгой сиганул сюда. — Он блаженно улыбнулся: — Живу теперь, как король на именинах. — Дед посмотрел на блестевшую в черном небе высокую звезду и сладко зевнул: — Пора спать, ребятки.

Легли в сенях на теплую медвежью шкуру. И сразу сон стал туманить сознание. Только Шурка еще вставал, разговаривал у костра с дедом о Тунке и нудно выпрашивал волчий капкан и какую-то веревку, и громко божился, что все отдаст на обратном пути. Таня слышала, как дед доставал с полки капкан, как снимал веревку, натянутую через весь двор.

«Окаянный попрошайка, — подумала Таня про Шурку, — вечно что-нибудь клянчит».

И всю ночь Тане снилась почему-то веревка: запутанная и бесконечная, похожая на таежную тропу. И снилась война.

Утром разбудил дед Игнат: