Дорога в У. - Ильянен Александр - Страница 40

Лед ломается, но не сейчас, а позже. Как обещано в книге. Весна священная. А пока переход через Альпы. Книга Суворова, наука побеждать. Мозаика, знакомая с детства, даже две мозаики на стенах музея Суворова.

Телефон отключен, слова из песни, черная кассета. Около одиннадцати часов. Прошлое тянется как в сказке фей шлейфом или мантией. Лицедей или царь. АИ, золотое будто небо, тиара, хмельное. Ласки твои. В гостях у Коли на Миллионной. Его книги, трусы из узбекского шелка, желто-красные, зеленые полоски, трусы-тюбетейка, типа шорт. День, пост фестум, круги по воде. Шоколадные обертки разлетелись как птицы по домам сердец. Только этот путь. Донроманский. Ониоманский. Те дни в тумане, городской романс. Идем по льду, в сумерках, потом в подворотне, во дворах, огни в зимнем тумане. Адмиральша приносит цветы, на кухне беседует с Сережей, пока я раздаривал письма и шоколадные обертки с текстами из киноромана. Текст это по-гречески ткань. Песня о покоренных вершинах, об альпинистке, альпийских сливок кувшине, розах в машине, Гималаи в кино. Риск, черно-белый журнал. Рисунки Хамдамова.

Коридор-кухня буквой Г, стол, гвоздики адмиральши. Настроение прощального ужина. Да и нет.

Ужин праздничный без претензий с выпусканием цветных птиц. Их голоса и перья. Мое имение, лес. Рядом кладбище, м.б. моряков, солдат, мотив французской поэзии. Соленые брызги, ветер. Гости расходились. Одежда оставлена. Т.е. хотел написать надежда. Хотел сказать. Звонок писателя Ласкина из Пушкина. Пьеса, сценарий, Гольдони и Гоцци. Раковина в подарок. Шепот тайн моря. Усталая актриса играла в пьесе де Кьяро. Последняя ночь в американском городе. Носились по барьеру как цирковые лошади. Её два платья, белое и черное. Мой сон на Театральной площади. Прорубь Распутина, точнее, сад, куда он выбежал полуубитый, роковые пули летели со свистом вслед. Юсуповский дворец, любительский театр, потом позже потоп. Какие-то разноцветные птицы, а внутри у них голоса. Их послание.

Приступ страха как в дурной бесконечности. Контр-реформация, кинороман барокко. Выше и выше по лестнице. Ад мажорэм глориам деум. Без положительных интенций, но выпуская разных птиц. Маньеризм, переодевание в бархатные темно-синие как ночь брюки при лунном свете на море, где дрожат огни. Черный фрак. День защитника Отечества позади и впереди, в снегах. И этот день Р. На Театральной площади, бёсдей-пати. Чтение стихов Е., выпускание разноцветных птиц, голоса как в душах людей, мост между сердцами. Переодевание как в опере. Все сцена, экран, огромный амфитеатр. Мечты детства о театре одежд, тайна, переодевания.

Узкая страсть к шоколаду, любовь девочек к цветным оберткам. Гейша.

Потом был вокзал, фигуры на шахматной доске страсти, Индия воображения, кино, храмы с фигурами, слова, оброненные уборщицей в фуфайке, немолодой женщиной с усталым лицом. Зеркало перед входом, где взимается плата за вход. Рубль пятьдесят, по-новому. В круглом окне вентиляции красные огни, реклама американской воды, синие блики. Естественная нужда людей. Они становятся, садятся. Мечта Руссо о природном человеке, естественном, настоящем.

И тут же искусство. Сцена, снимается кино. Кинороман кентавра. К. Киноромана. Борьба с людьми. Отравленная одежда.

Опять Нотр Дам де Пари в весеннем воздухе. Ожидание. А пока после дня рождения на Театральной площади. Письмо лежит нераспечатанное на столике у телефона. Потоп потом. А пока воспоминания о дне АИ. Золотое как небо, хмельное. Между Новой Голландией, театром, музеем Блока, его последней квартирой. Воздух. Пока шли с Валентиной к той квартире киноромана. Шли как по воздуху. Заходили к художнице сонных маков. Покупали провизию в магазинах. Она призналась в трамвае, что надо держаться на расстоянии как незнакомке. Что вчера, когда мы сидели после театра у Лены на кухне, она становилась полной, собой, наконец. После таких признаний пора выходить. Идем вдоль канала. У Ларисы уже Оля и Вадим в узкой прихожей на букву Эль, liberte. Холодильник, буфет, все начинает двигаться. Селедка чистится, в холодильник ставится водка. Немного картошки варится. Адмиральша звонит, чтобы не садились без нее. Свадебная. Ждем. Приходит Елена-х., Клим, Сережа. Моя Елена-писательница появляется в барской шубе как певец, поэт. Приносит вино и мне зайчика из шоколада. Передо мной буклет геев Берлина, подарок адмиральши. Принесла целый пакет и сказала не показывать, а потом посмотреть самому. Порноброшюры, буклеты, советские презервативы, не годные для употребления, просроченные. Её цветы.

Я был рад цветам как певица. Сидели за столом на проходе. Очень тесный день рождения, очень узкий. Не хватало стульев, места, все теснились. Еды было только-только. Ларисин дом. Прощание с Театральной площадью, день рождения, как тогда в день поминок. Иван Васильевич, кот, мальчик Клим.

Потом был бал шоколадных оберток с письмом на другой стороне, страницы киноромана. Раздача писем, открыток. Момент радости, доннромания после стяжательства (накопления). Единственность экземпляров. Шоколадные обертки разлетелись птицами романа Шелк. Алессандро Баррико. Руки и глаза, появление солнца. Пост фестум.

Забыл сказать о переодевании в оленькины брюки, темно-синие бархатные. Моя одежда в этот случайный день: фрак, подаренный Серафимой, носки Вадима, футболка Майкла, анин белый бодлон, платок из Турции, который дала Лариса на этот вечер. Чтение строк из писем и текстов киноромана. После гостей мыл посуду, а Лариса пол. Мне постелила как в горячке после всего. Утром перебирал письма. В окне два зажженных окна, край башни дома, небо. Мой жар, продолжение бреда трех дней. Дно. Утром возвращение в дом. Ушел попив лишь воды. Чтобы легче идти по грязи, слякоти, разводам. Воздух полный предчувствий. Вода канала у театра, лед и грязь. Вот из чего все возникает. Исступленный сентиментализм. Разлетающиеся листки киноромана, строительство собора. Неужели это постмодерн. Театральная площадь после театра, кинороман в музее в день защитника Отечества, кафе БЛ, дорога до Димы Голынко, отмечание дня. Торжества в сомнительной влажной и полной предчувствий и тревог атмосфере. Подарок Вадима и Оли. Голубенькие запонки как глаза из романса, синие. Раковина для нашептывания тайн. Торжество, втиснутое в узкое пространство кухни прихожей на латинскую букву Эль. Помните, в фильме по Чехову выносят гроб по узкой лестнице. Негде разойтись. Сон тревожный, потом сор, откуда все рождается. Свобода. Стыд, лед и вода растаявшего снега.

Сияние дня как в Сибири, бумага. Вечер субботний, первое марта. День рождения Сережи Спирихина в Северном ветре.

Его утонченный силуэт, благородство от жизненных перипетий. Словно Моцарт. Сбивчивая и путаная речь, за ней правда, как за потоком. Слезы на глазах. В ответ на моё сообщение, что одно из его писем подарено как котенок в надежные руки, не проданное мной, в тепло. Его рассказы о быте. Дворник на Пушкинской. Он мел против ветра. Сторожит детский сад на юге. Встречает меня на Фонтанке, мой погон оторван. Ташкент, Пушкинская, галерея воспоминаний, музей. Ника, ее лебеди, кот, розовые скалы.

Зеленый плащ, сапоги, тюбетейка. Наивная дурочка, кавычки, в галерее Бабушка. Светлость.

Слезы Спирихина как утешение, дар, добрая весть. Его клетчатый пиджак с розовой подкладкой, честность и легкость в прорехе. Розы из сада сквозь прутья. Его лоб, волосы, руки. Своды Борея. Дым, пар. Мир, меч.

Воскресенье, урок немецкого. Потом дым отечества, вокзал. Поздний вечер, ночь почти. Немой как в Тамани, его гнев, сильные руки. Надо увернуться. Слова царя Бориса: отпустите юродивого. Уборщицы, посетители, черная собака. Все в зеркалах. Народная опера.

Завет Декарта: отупляйтесь. Новая тупость. Теория штурма и натиска. Романтизм: мечта быть ближе животным, равноправие коров, вот лозунг на крышу. Перформансы, акции, хеппенинги. Отупляйтесь. Рациональный бред. Русская идея. Витрины ночного клуба Голливуд. Бабилон. Но не как в Москве, потому что здесь Север и столица прошлого-будущего.