Вредность не порок - Ильина Лариса Анатольевна - Страница 67

Неожиданно я услышала за окном встревоженные голоса. Я прокралась на кухню и, встав у окна на коленки, выглянула на улицу. Со двора семнадцатого дома высоко в утреннее небо вырывались огромные клубы черного дыма. Из-за зелени было плохо видно снующих по ту сторону забора людей, но вскоре бестолковые восклицания переросли в многоголосое: «Пожар, пожар!», и деревня ожила, охваченная общей бедой. Не дожидаясь приезда пожарных, первые смельчаки распахнули плотные зеленые ворота, как вдруг внутри дома грохнуло так, что стекла в Иркиных окнах зазвенели, а я в испуге отскочила к стене. Толпа на улице дружно охнула и выкатилась вон со двора. Перепуганные люди спрашивали друг у друга, что случилось, меж тем пылающие стены дома вновь содрогнулись от взрыва, показавшегося мне еще более мощным, чем первый. Теперь уже соваться во двор никто не решался.

«Что же это такое? – думала я, отправляясь обратно на веранду на корточках. – Веранда выходит как раз на горящий дом, не дай бог, угодит в стекло. Надо увести отсюда Стаса, перевязать и уложить в кровать».

– Это гранаты… – не открывая глаз, бесстрастно сообщил Стас, – гранаты рвутся…

– Гранаты? – побелела я, представив, что было бы, если бы кто-то успел войти в дом. – Откуда ты знаешь?

Стас не отвечал, я подождала немного и тронула его за руку.

– Стасик… Только не молчи, пожалуйста! Стасик, миленький, скажи что-нибудь… Эй, тебе плохо, да?

Тут Стас открыл глаза и повернул ко мне голову:

– Нет, – он вдруг улыбнулся, – мне хорошо…

– Хорошо? – растерянно переспросила я, неожиданно смутившись от его странного взгляда. – У тебя же все лицо разбито.., и глаз заплыл…

А Стас смотрел, молчал и улыбался, и больше всего на свете мне захотелось обхватить его за шею, прижаться к груди и дать хорошего ревака. Однако я побоялась, что он не одобрит моего сопливого поведения, к тому же бросаться на человека, на котором нет живого места, просто бесчеловечно.

– Давай я помогу тебе встать, – прошептала я, старательно пряча взгляд, – к тому же тебя необходимо перевязать, смотри, из раны на плече опять кровь идет…

– Да ерунда, – небрежно махнул Стас, явно удивляясь моему героическому порыву, – ничего страшного.

Здесь навылет прошло, скоро уж заживет…

– Хватит, – решительно оборвала его я, – или ты йода боишься?

На этом прения закончились, и я помогла Стасу добраться до дивана. Пока копалась в аптечке, он сел, расстегнул рубашку, но снять ее сам не смог. Я пришла на помощь и, увидев его грудь и плечи, едва не хлопнулась в обморок.

– Где же ты так? – глупо спросила я, разглядывая синяки, ссадины и насквозь пропитанную кровью повязку напевом плече. – То есть кто…

– В разных местах и разные люди, – бодро отозвался Стас, – доподлинно я сейчас уже и не вспомню…

– А это что? – перестав разматывать бинт, я коснулась пальцами здоровенного синего рубца на спине пониже шеи.

– Это медведь…

– Какой медведь? – вытаращила я глаза. – Ты с медведем.., встретился?

– В некотором смысле… А медведь обыкновенный…

Бронзовый. Я его тебе на день рождения подарил…

Выронив наполовину смотанный бинт, я открыла рот и опустилась на диван рядом со Стасом.

– Так это был ты? Там, в квартире, ночью – это был ты? Это тебя я медведем? Это Ефим тебе плечо прострелил? Мама… Господи… Стас…Я же не знала…А как ты…

Я долго еще шлепала губами, не в состоянии сосредоточиться, Стас терпеливо ждал, потихоньку разматывая остатки бинта.

– Как ты оказался в квартире?

Он неопределенно пожал плечами и тут же поморщился. Я опомнилась и взялась наконец за его рану. Когда руки занялись делом, то и в голове немного прояснилось.

– Стоп! – твердо сказала я. – Давай с самого начала!

– Самое начало я не знаю, – язвительно сказал Стас, поджимая губы, – меня здесь еще не было.

С этим пришлось согласиться, смущаясь, я вкратце поведала ему о записке и происшествии на пляже.

– Угу, – кивнул он, – все ясно… Голые торсы, белые зубы, гормоны и все такое…

Я покраснела, потому что Стас был прав, мне очень захотелось его стукнуть, и я непременно бы это сделала, не будь уже на нем столько повреждений. Однако в долгу я не осталась:

– Да? А ты думаешь, я не знаю, кто тогда возле «Магии» на «девятке» в лоб джипу вылетел?

Тут Стас заохал и запричитал, придуриваясь, будто я задела рану, но я быстро вывела его на чистую воду:

– В тот вечер, если не ошибаюсь, ты подвез нас до ресторана и гордо убыл в Горелки, чтобы завалиться спать… А бабка Степанида рассказала, что явился ты поздно и машина у тебя была битая… Что скажешь?

Чуя, что попался. Стас перешел в наступление:

– Где бы твои «мерин» с «СААБом» после того джипа были? На свалке? А ты? В больнице? Или в морге?

– Так ты за мной следил?

– Вообще-то я свою работу делал… – буркнул Стас и отвернулся.

Мы замолчали. Высунув от усердия язык, я прилежно обрабатывала одну за другой ссадины, для чего мне приходилось лазить вокруг Стаса по кругу. Добравшись до спины, я села по-турецки и уставилась на тот самый синий рубец. Стас шевельнулся и, повернув голову, поинтересовался:

– Стаська, ты там уснула, что ли?

А я, ткнувшись лбом ему между лопаток, закрыла глаза и заревела во весь голос.

– Стасик… – ревела л, давясь слезами, – Стасик, прости меня, пожалуйста…

Он замер, а я все говорила и говорила, торопясь высказать то, о чем непрерывно думала все последние дни.

Я просила прощения за бабку, за Ирку, за все те слова, что наговорила тогда ему, за всех тех, с кем столкнула меня судьба в эти страшные дни. И, заливая широкую Стасову спину горькими слезами отчаяния, я думала о том, что вряд ли он готов к такому глобальному отпущению грехов.

Наконец я умолкла. Стас осторожно повел плечами, подвинулся чуть в сторону и развернулся ко мне. Жалко моргая распухшими от слез глазами, я всхлипнула. Хороша я сейчас, наверное. Хоть портрет пиши маслом…

Молчание затягивалось и становилось прямо-таки неловким, я решилась и глянула Стасу в лицо. Глаза его были совсем близко, и почему-то мне в голову полезли мысли о весеннем ручье и о талом снеге, хотя при чем тут талый снег, если глаза у Стаса темно-карие?..

– Знаешь, Настя… – сказал он и вздохнул тяжело, я тоже вздохнула и приготовилась выслушать о себе всю правду. С другой стороны, кто, кроме близкого человека, тебе ее скажет? – Знаешь, ты мне столько слез на спину вылила, что у меня не только джинсы, но даже и трусы промокли…

Я отпрянула и хлопнула ртом, а Стас, тщетно удерживаясь от того, чтобы не расплыться до ушей, засветился, словно кремлевская люстра, вообразив, что сострил.

– Стас, – прошипела я, набрав полную грудь воздуха, – ты.., знаешь кто?

Он охотно кивнул и вдруг захохотал, одновременно придерживая левое плечо и морщась от боли.

– Ты дурак бесчувственный, – чуть слышно буркнула я, отворачиваясь. – И ничего смешного…

Подойдя к кухонному окошку, я осторожно отогнула край занавески. Уже близился вечер, но на улице было непривычно оживленно. Во дворе семнадцатого дома толклась тьма казенного народа, явно мешавшая тем немногим, что растаскивали баграми дымящиеся стены сгоревшего дома. За воротами виднелись «Скорая помощь» и три милицейские легковушки, внушительная толпа любопытствующих сограждан провожала криками отъезжающие пожарные машины. Промелькнул по улице Петр Игнатьевич. Участковый был суров и сосредоточен, и я торопливо отошла от окна, чтобы, не дай бог, не попасть под всевидящее правоохранительное око.

– Скорей бы уж стемнело, – вздохнула я, пристраиваясь на диван рядом со Стасом. – Бабка, наверное, голову сломала, где мы…

Стас кивнул и легонько притянул меня здоровой рукой. Я прижалась щекой к его могучему плечу и улыбнулась, почувствовав, как он нежно прижался губами к моему виску.

– И что было дальше? – протянула я, блаженно прикрывая глаза. – Ну, после того, как ты просидел всю ночь под Иркиным окном?