Пожелайте мне неудачи - Ильин Владимир Леонидович - Страница 18

А тем временем я набрал нужный телефонный номер и, когда на моем экране вахтер в форменной фуражке поднял трубку, то начальственным голосом небрежно сказал ему:

«Вот что, голубчик… мнэ-э… если Степан Борисович все еще торчит в твоей конуре, дай-ка ему… мнэ-э… трубочку». Но дед-вохровец был не лыком шит, потому что робко попытался уточнить, кто, собственно, спрашивает кадровика. В ответ, естественно, он услышал, сквозь череду эканий и меканий недвусмысленный намек на то, что не его это собачье дело, а если он считает иначе, то завтра может на службу не выходить, а сидеть дома и нянчить засранцев-внуков… Когда трубку взял отставной полковник, мой тон несколько изменился.

– Здравия желаю, товарищ начальник! – с этакой злой усмешкой произнес я. – Полагаю, вам известно, кто с вами разговаривает?

– Нет, – растерянно ответил кадровик. Было видно, что мой напор его смутил.

– Тем хуже для вас, – многозначительно сказал я. – Полковник Сетов, государственная безопасность. – И сделал вид, что взрываюсь: – Послушайте, какого черта, полковник?!.. Какой идиот приказал вам осуществлять эту несанкционированную проверку?! Кому вы подчиняетесь?! Да вы знаете, чту вам за это будет?!

Вся эта вереница риторических, но не лишенных скрытого смысла вопросов, бомбардировала сознание бывшего генштабовца, пробудив в нем отнюдь не самые приятные воспоминания о своей армейской карьере. На экране было отчетливо видно, как Степан Борисович машинально встал во фрунт с трубкой возле уха.

– Но я, – стал оправдываться он дрогнувшим голосом, – видите ли, я… не по своей инициативе…

– Что-о? – уже не сдерживаясь, заорал я. – Ма-алчать! Вы что себе позволяете, полковник?!

– Я… я уже не полковник, – пролепетал Степан Борисович, утерев лоб платком. – Я давно в запасе…

– Тем хуже для вас! – повторил я. – Немедленно отставить эту возмутительную профанацию с проверкой! Вы все поняли? У вас там директором, кажется, Теренецкий?.. – (Это «кажется» обычно действует на таких степанов борисовичей сильнее, чем самая отборная ругань). – Отлично, передайте ему, что это я распорядился прекратить проверку на проходной!..

И я швырнул трубку на рычаг. Степан Борисович потоптался еще некоторое время в вахтерском «аквариуме», а потом медленно почесал затылок и, насупившись, направился к выходу. Проводив его ошалелым взглядом, вахтер пожал плечами и, не обращая внимание на протискивающегося через турникет Подопечного, принялся готовиться к чаепитию.

Я бессильно откинулся на спинку кресла. В горле у меня было сухо и шершаво, будто там застрял невидимый рашпиль.

«Черт бы его подрал, ипохондрика!», как всегда в таких случаях подумал я, глядя хмуро в сутулую спину Подопечного (на территории НИИ наблюдение за ним велось с помощью миникамер, вмонтированных в очки наших людей). Это же надо было природе отколоть такое коленце: человек, от эмоционального состояния которого зависит одна шестая часть света, оказывается, ни много ни мало, самым настоящим неврастеником! И некоторые еще осмеливаются укорять нас за то, что мы-де плохо справляемся со своими задачами, что будто бы Опека не достигает своих целей! Да если бы не Опека, в стране вообще черт бы знает что творилось! Я на миг представил весь тот хаос, который мог бы наступить, если бы мы пустили судьбу нашего Подопечного на самотек, и мне стало очень скверно… Достаточно и того, что происходит несмотря на все наши старания! Это ведь только кажется, что так легко умыть руки и мысленно освободить себя от ответственности за гибель ни в чем не повинных и не знающих о страшной опасности сограждан. Да, ты можешь тысячу раз повторить себе, что ты сделал всё, что мог, и не твоя вина, что получилось так, как получилось, но когда с газетных фотоснимков или с телеэкрана на тебя глянут глаза детей, потерявших отцов и матерей в каком-нибудь очередном спитаке, или наоборот, когда ты посмотришь в глаза матерей, чьи дети погибли, когда автобус, в котором они ехали утром в школу, столкнулся на переезде с товарным поездом, то сознаешь, что грош цена всем твоим попыткам задобрить свою взбесившуюся совесть…

Подопечный тем временем резво преодолел расстояние, отделявшее его от административного корпуса, пересек бодрым шагом лифтовый холл и ворвался одним из первых в очень кстати подоспевший лифт. На шестом этаже он продрался сквозь толпу опаздывающих лаборантов, выскочил из кабины и помчался по коридору к своему персональному кабинету. Куда это он так спешит, ведь часы и так уже показывают начало десятого? Я на всякий случай насторожился.

Вообще-то Подопечного нельзя было обвинить в том, что он портит много крови «опекунам». Не знаю, догадывался ли он о том, что его подстраховывает множество людей и что так называемые «счастливые случайности» на его жизненном пути тщательно продуманы и подготовлены нами, но вел он себя в целом корректно. Так, он никогда не совал свой нос туда, куда другие непременно сунули бы с преогромным удовольствием. Он не был любителем каких-то эксцессов и авантюр, и если он, предположим, утром в выходной день отправлялся в парикмахерскую стричься, то можно было быть уверенным, что он не вернется лишь затемно в положении риз, ссылаясь на то, что совершенно случайно встретил одного своего старого приятеля, с которым пришлось выпить по кружке пива… после двух поллитр водки, конечно. Следить за ним было довольно легко, потому что он был предсказуем, как восход и заход солнца. Даже в октябре кровавом, когда многие любопытные москвичи лезли под самые гусеницы танков, расстреливающих мятежный Белый Дом, и ползали под огнем на асфальтовой равнине близ Останкинского телецентра, Подопечный не рвался стать свидетелем «исторических событий» – правда, благодаря нам, он узнал о попытке переворота лишь тогда, когда порядок был в основном уже наведен, снайперов попереловили на крышах, а Анпилова арестовали…

Но, тем не менее, бывали и весьма неприятные для диспетчеров и прочих членов нашей «команды» сюрпризы. И, видимо, ничего с этим нельзя было поделать, а нужно было только смириться и уповать на то, что и на этот раз все обойдется и пронесет, как проносило раньше.

Действительно, ничего особенного за собой спешка Подопечного, как оказалось, не скрывала. Он отпер дверь кабинета ключом, поздоровался с проходившим мимо сотрудником, вошел и стал располагаться, как дома. В сущности, это и был его второй дом, и мы тоже позаботились, чтобы создать ему более-менее приличные условия.

Раздевшись и погрев руки на батарее, Подопечный включил чайник и уселся за компьютер. Теперь мне можно было расслабиться, потому что я знал: ничего особенного до обеда в НИИ не стрясется, а по своей воле Подопечный едва ли полезет куда-нибудь на чердак, в подвал или в техмастерскую: на технику безопасности, ответственным за которую в своем учреждении он числился, он махнул рукой давно и основательно. И вполне справедливо. Я, например, не мог себе представить, в чем должна была заключаться эта самая безопасность для ученых мужей, которые тяжелее ручки отродясь ничего не держали и что вообще может означать сочетание слов «техника» и «безопасность» в одной терминологической упряжке…

В то же время в душе я отдавал должное этому типу: вместо того, чтобы маяться от безделья и тратить рабочее время на решение своих лично-бытовых проблем, как делают одни, или на бесконечные кроссворды, перекуры, разговоры ни о чем с сослуживцами за чаепитиями через каждые полчаса, как это делают другие, Подопечный все-таки занимался на своем никому не нужном рабочем месте делом. И пускай это было не Бог весть какое занятие, и пусть оно не сулило обществу и самому Подопечному немедленных и значительных выгод, но все же оно требовало определенных затрат умственной и душевной энергии, а я давно пришел к выводу, что лишь те люди достойны уважения, которые не позволяют себе погрязнуть в трясине вечной погони за легкодоступными удовольствиями, не требующими приложения ума, нервов и сил.

С девяносто первого года Подопечный писал прозу. Это был странный сплав реализма и фантастики, и неизвестно, чего было больше. С одной стороны, того, о чем писал наш сочинитель, не могло быть, но с другой – нельзя было утверждать, подобно чеховскому герою, что этого «не могло быть никогда»… Одно время Подопечный тщательно скрывал свое творчество ото всех, даже от Галины, хотя других секретов от жены у него никогда не было: стеснялся, наверное. Однако от нас-то ничего нельзя было скрыть в такой прозрачной жизни, которая была ему уготовлена судьбой и Геноном, и лично я, как и все мои коллеги, прочитывал все опусы писателя-самоучки, едва они выходили из-под его пера. Если бы Подопечный знал, сколько людей обсуждают результаты его литературных опытов, какие страсти порой разгораются во время таких диспутов!.. Я не особенно разбираюсь в литературных тонкостях, но те вещи, которые сочинял Подопечный, меня чем-то неизменно поражали. Едва ли они пользовались бы спросом у читающей публики, если бы он вздумал опубликовать их (правда, с другой стороны, нетрудно предвидеть, что ему наверняка «удалось» бы избежать разгромных рецензий, исходящих ядовитой иронией редакторов и равнодушных выстрелов в упор со стороны снайперов от литературоведения), но в чем-чем, а в ординарности творения Подопечного трудно было упрекнуть. Один его сюжет меня поразил особенно.