Последняя дверь последнего вагона - Ильин Владимир Леонидович - Страница 11

Нет уж, лучше ни шагу назад!

Нельзя давать террористам надежду на то, что, рано или поздно, их нажим увенчается желаемым результатом.

На том и стоим…

— Вот, посмотри, — говорит Слегин, разворачивая ко мне экран монитора. — Вот та сволочь, по непосредственной указке которой был взорван переход на Старой площади…

На экране красуется обычная физиономия обычного человека лет пятидесяти. Тонкие губы, сжатые так плотно, словно обладатель их дал обет молчания. Удлиненное, гладко выбритое лицо. И глаза — живые, насмешливые глаза, чем-то неуловимо напоминающие знаменитый взгляд леонардовской Мадонны.

— Ну и что? — спрашиваю я. — Что нам это даст? Да он наверняка перенес уже добрую сотню пластических операций!.. Хоть какая-то существенная зацепка имеется? Адреса тайных баз, имена любовниц, круг приближенных лиц?

Слегин мрачно тычет пальцем в клавиатуру, и экран угасает.

— Если бы у меня такая информация была, — бормочет он, — то сейчас мы с тобой не пялились бы на компьютерное фото, а имели бы честь лицезреть этого типа вживую!..

Я развожу руками:

— Ну а тогда о чем разговор? Пойду-ка я лучше спать…

— Погоди, — останавливает меня Слегин. — Дело вот в чем… — Он мнется, но потом решительно говорит: — Ладно, я скажу тебе, но учти, что об этом, кроме нас с тобой, знают еще только трое. И каждому из них я верю, как самому себе… Еще до того, как ты сообщил мне о своих реаниматорских способностях, мы заслали в «Спираль» своего агента. Собственно, это была не первая попытка, но на этот раз нам повезло. Человек наш не просто успешно внедрился в структуру террористов, но и вошел в доверие к самому Дюпону. И это фото я получил именно от него…

Я скептически кривлюсь, но Слегин делает знак, означающий: «Не перебивай меня!»

— А самое главное, — изрекает он, откидываясь на спинку кресла, — это то, что Дюпон замышляет нечто такое, от чего вся планета должна содрогнуться. Понимаешь, к чему я клоню, Лен?

Чего уж тут не понять. Ты хочешь форсировать операцию, где меня используют в качестве приманки. И ты очень хотел бы отловить живьем хоть одного из тех, кто нам противостоит. А потом ты пустишь в ход любые средства, чтобы выкачать из него всю информацию, которой он располагает о руководстве «Спирали» вообще и о безумце-мультимиллионере в частности.

Я пожимаю плечами:

— Ты же знаешь, что мы делаем все возможное. Только за эту ночь выезжали с Ригертом три раза. Впустую, конечно. Скоро уже, наверное, будем выезжать на любое ЧП. Пьяниц подбирать, семейные скандалы разводить… Но почему-то эти сволочи не клюют на меня. И я даже не знаю, в чем тут дело. Или до их мозгов еще не дошло, что случилось в подземном переходе, или… или они на время прекратили орудовать в Москве. А ты-то сам что по этому поводу думаешь?

Слегин, подперев подбородок сложенными вместе руками, неотрывно глядит на меня и молчит.

— Понятно, — констатирую я. — Начальство не думает. Оно лишь выслушивает подчиненных и принимает решения. Значит, инициатива по внесению предложений должна исходить от меня… Слушай, а почему мы решили, что «Спираль» будет завлекать меня в ловушку только с помощью крупных акций вроде взрывов и пожаров? Не логичнее ли — с их точки зрения, разумеется — разыграть так называемую «бытовуху»?

— Разумно, — усмехается Слегин. — Именно поэтому вы с Ригертом и ездите по ночам.

Все правильно. Он только забыл упомянуть, что ездим мы не по своей воле, а по его, Слегина, указанию. Булат считал, что я должен вступать в игру лишь тогда, когда имеются основания предполагать участие «Спирали» в том или ином умышленном массовом убийстве. Поэтому когда я чувствовал очередной Вызов, то не мчался очертя голову к свеженькому трупу, а стискивал зубы и ждал звонка от Слегина. Однако если меня корчило и ломало, а мой коммуникатор молчал, то надо было стиснуть зубы еще крепче и терпеть, терпеть, терпеть…

Что-что, а терпеть я научился за время обладания Даром. Но так и не убедил себя в том, что это — единственно правильное решение. Каждый раз, корчась под невидимым безжалостным прессом, я мысленно вижу, как кто-то в эту минуту истекает кровью, задыхается в дыму пожара или агонизирует в сплющенном в лепешку автомобиле. И когда мне приходится добираться в Контору общественным транспортом, я вглядываюсь в лица окружающих меня людей и изнемогаю под тяжестью мысли: «Кого из них я предам сегодня, завтра или через неделю, когда настанет его черед умирать?»

— А знаешь, почему они не клюют на меня? — осведомляюсь я. И, не дожидаясь ответа, выпаливаю: — Потому что мы с самого начала перестраховались, Слегин! Пока я работаю на месте очередного преступления, меня страхует множество твоих людей. Как какого-нибудь президента во время официального визита за Рубеж!.. Пока я занимаюсь реанимацией, твои ребята с о снайперскими винтовками держат под прицелом все обозримые окрестности. Плюс оцепление, плюс активные переговоры в эфире. Да еще этот маскарад с использованием грима… Какой же дурак клюнет на меня в таких условиях?

— По-твоему, тебе следует мчаться на теракты в одиночку? Без прикрытия, без оцепления и даже без Ригерта?

— Ну зачем же утрировать? Засада, безусловно, нужна. Но только — скрытая, а не такая, которая бросается в глаза всем прохожим…

— Я понимаю, Лен, — говорит Слегин после паузы. — Может, ты и прав. Но пойми, что ты не подписывал никаких контрактов и обязательств сотрудничать с нами, и я не имею права принуждать тебя к чему бы то ни было… И еще я просто боюсь за тебя… Но ничего другого нам, похоже, не остается. В любом случае, — торопливо добавляет он, — решать тебе, и только тебе. И как ты решишь, так и будет…

— Ладно, не напрягайся, — натужно улыбаюсь я. — Я давно это для себя решил…

Глава 4. РИГЕРТ

Привет, Ригерт, — говорю я, привычно садясь в машину справа на заднее сиденье. — Как жизнь?

— М-м, — как всегда, откликается он.

Что в переводе с его, ригертовского, языка должно означать: «Привет, нормально». Или: «Привет, хреново». Что, в общем-то, одно и то же.

Да-а. Мне приходилось знавать разных молчунов, но Ригерт — просто рекордсмен по лаконичности. По-моему, он даже испытывает отвращение к устной речи. Иногда мне хочется поинтересоваться, не работал ли он раньше переводчиком-синхронистом по десять часов в сутки.

«Раскрутчик» запускает турбину и вопросительно глядит на меня.

— Тут недалеко, — сообщаю я. — Стартовая, пятнадцать.

— Убийство? — наконец снисходит до слов мой спутник.

Одновременно он косится в ретровизор, проверяя, готова ли следовать за нами так называемая «группа поддержки». В количестве доброго десятка бойцов, вооруженных самым убойным, если можно так выразиться, иммобилизационным арсеналом, на фургоне, замаскированном под мини-рефрижератор.

— Там видно будет, — уклончиво говорю я. — Как говорится: слепой сказал — посмотрим…

В сводке речь действительно идет об убийстве, и не одного, а сразу пяти человек. Автоматная очередь из приоткрытой дверцы машины по автобусной остановке. Бессмысленно и беспричинно. Именно это заставило Слегина выдвинуть предположение о теракте.

Ладно. Вот разберемся со Стартовой — и стартуем (смотри-ка, еще есть силы на каламбуры!) по направлению к дому. Хватит на сегодня. Надо как следует отоспаться за все эти сумасшедшие дни…

Едем на хорошей скорости, злостно нарушая правила движения. «Рефрижератор» отстает, но связь с ним поддерживается постоянно. В виде хрипа в динамике рации: «Ригерт, ты что — охренел?.. Это ж тебе не „Формула-один“ в Монте-Карло!.. Ригерт, имей совесть!»

Ригерт угрюмо мычит что-то себе под нос, но скорость все-таки сбавляет. Ровно на полкилометра в час. Он уже знает, что чем быстрее мы попадем на место вызова, тем больше шансов на успех.

Внутри меня поднимается знакомая волна горячего Давления. Словно я — закипающий чайник, у которого вышло из строя реле отключения.