Откровение Егора Анохина - Алешкин Петр - Страница 46

Ночь была сумасшедшей. Всю ночь блаженствовали, упивались счастьем, тайной роскошью неизведанных наслаждений, всю ночь испытывали такой неистовый, самозабвенный, непреходящий восторг, словно была эта ночь последней, завтра смерть. Впрочем, как Настя призналась потом, она уверена была, что Мишка ее убьет, непременно убьет, когда она вернется домой. Скрывать, где она провела ночь, она не хотела, не могла.

Утром Настя сказала с легким счастливым вздохом, но с какими-то обреченными нотками в усталом голосе.

– Пора! Пойду домой собирать вещи! Ой, как Коля поведет себя? – вспомнила она о сыне. – Он уж такой взрослый… Поймет, жди меня с ним!

Она считала, что больше никогда не увидит Егора: у Мишки рука не дрогнет, когда он узнает, где и с кем она провела ночь.

– Ты никуда не пойдешь! – быстро перебил ее Егор. – Теперь я тебя из своего дома никуда не пущу. Все! Только смерть нас разлучит… А Мишке я сам скажу. И с сыном решим, все решим… А вещи? О них ли нам сейчас думать? Потом, потом…

Егор не пустил Настю, удержал, оставил дома. А сам отправился к Мишке на работу. Настя рассказала ему, что мужа только что перевели в Тамбов заместителем начальника городского Управления НКВД, а начальником Управления прислали из Воронежа Маркелина. Егор, конечно, знал, что со вчерашнего дня НКВД руководит его давний знакомый, но о том, что Чиркунов стал его замом, услышал только от Насти.

Двери в кабинеты начальника Управления НКВД и его первого зама были напротив, выходили в секретарскую комнату. Секретарь Соколович, щупленький, небольшого росточка, с круглой лысиной на затылке, носатый, картавый, вместо буквы «р» он произносил «в», новому человеку он представлялся важно «секветавь НКВД Соколович» и большинство принимало его за важного чиновника грозного ведомства с непонятной должностью «секветавь». Соколович давно знал Анохина. Он быстро приподнялся со своего стула, пожал руку, спросил серьезно и строго, кивая маленькой головой то на одну, то на другую дверь:

– К кому?

Вид у него был озабоченный. Беспокоился, видать, оставит ли его новое начальство «секветавем» или посадит в комнату своего.

– К Чиркунову! Здесь он?

– Очень зол, очень, очень!.. Приказал никого не пускать к нему до особого распоряжения и все звонит, звонит, звонит без передыху… Если дело какое у тебя, не советую, погоди, испортишь только, – быстро протараторил Соколович.

– Ничего, – усмехнулся Егор. – Он мне рад будет! Доложи: Анохин, и все! Смелее, смелее…

Волновался, да, очень волновался Егор, ко всему готовился.

Соколович робко поскребся в дверь, приоткрыл ее и бросил подобострастно в кабинет:

– Анохин…

И сразу послышался резкий звук отодвигаемого кресла по паркету. Соколович отпрянул от двери.

– Ну, как? – с усмешкой спросил Егор.

– Вскочил, шибко вскочил! Иди! – шепнул Соколович, округлил глаза и испуганно покачал головой.

Чиркунов стоял за столом и смотрел, не мигая, на Анохина. Взгляд у него был страшный, тревожный и страшный, такой, что Егор на миг оробел, но сразу взял себя в руки, отметил невольно, что Мишка за эти годы сильно заматерел, не узнать в нем прежнего, шалого деревенского озорника. Смотрел на Егора суровый и грозный начальник, широкоплечий, решительный, волевой. Был он в кителе, в портупее, с новенькой кобурой на поясе.

– Говори! – хрипло выдавил из себя Чиркунов, и Егор почувствовал, что Мишка боится его, смертно боится услышать именно то, с чем пришел к нему он.

– Давай хоть поприветствуем друг друга, сколько лет не виделись! – заговорил Егор бодро, стараясь придать голосу добродушные нотки. – Земляки как-никак, вместе росли…

– Лобызаться не будем, – быстро и тревожно перебил Мишка. – Говори, у тебя она?

Кадык его быстро дернулся вверх-вниз.

– У меня… Вернулась ко мне навсегда!

Егор стоял посреди кабинета на ковре, смотрел на Чиркунова, видел, как страшные глаза Мишки мгновенно налились кровью, округлились, вывалились наружу, стали, как у разъяренного быка перед броском на обидчика, а рука медленно поползла к кобуре, но на полпути приостановилась. Чиркунов шумно выдохнул, мотнул головой, прищурился и спросил:

– Она и сейчас у тебя… или ты ее спрятал?

– Зачем нам прятаться? Мы не воры… Дома…

– Ступай к себе, я сейчас приду… Ждите!

Анохин быстро шагал к Насте и озабоченно думал, что Чиркун не спросил его адрес, куда же он придет, но вспомнил, как уверенно и грозно кинул ему Мишка: – Ждите! – и догадался, что Чиркунов знает куда идти, и если бы он сам не пришел к Мишке, то вскоре тот появился бы у него.

Настя, услышав, что Мишка сейчас явится к ним, быстро и испуганно перекрестила Егора, потом перекрестилась сама и прошептала:

– Давай уйдем, уедем!

Анохин быстро обнял ее, прижал к себе свою касаточку, погладил рукой по узкой упругой спине, чувствуя ее ребрышки:

– Куда, зачем?.. На Бога нам надеяться не стоит, самим надо думать, строить жизнь…

– И без Бога плохо…

Ждали недолго. Вскоре услышали шаги на крылечке. Сидели они за столом у окна, закрытого легкой ситцевой занавеской, тревожно и напряженно слушали неторопливый скрип досок под тяжелыми шагами. Егор держал в руках, поглаживал, успокаивал ее подрагивающую ладонь. Они видели сквозь матовое стекло в двери, как в коридорчике появилась большая черная тень, надвинулась, заслонила все стекло. Дверь в комнату отворилась без стука, спокойно. Скрип ее тревожно ударил по сердцу. Они быстро и одновременно поднялись навстречу Чиркунову. Он остановился у порога, молча оглядел комнату. Вид у него был суров, мрачен.

– Иди, поговорим! – кивнул он Егору головой назад.

Настя вышла из комнаты в тесный коридорчик вслед за Анохиным. Чиркунов упал на табуретку у маленького стола. Егор присел на другую, а Настя осталась стоять у двери.

– Ступай в комнату, – внешне спокойно сказал ей муж. – Мы одни потолкуем…

– Нет, речь обо мне. Я не уйду, – ответила Настя. Даже в полутьме было заметно, как она возбуждена, дрожит, трепещет вся.

– Ступай, Настенька, ступай! – попросил ее Егор. – Мы мирно решим.

Настя нерешительно повернулась и ушла в комнату, прикрыла за собой дверь. Некоторое время сидели в полутьме молча, глядели друг на друга. Глаза Чиркунова блестели в сумраке. Свет в коридорчик проникал только из комнаты через матовое стекло двери. Егор не хотел начинать разговор первым. Получится, что он оправдывается, а оправдываться, он уверен был, ему не в чем.

– Значит, все-таки решился, увел? – не выдержал молчанья, заговорил первым Мишка.

– Я вернул своё, свою невесту, свою Настю, – уверенно ответил Егор.

– Она моя законная жена, у нас сыну тринадцать лет! Ты забыл об этом? Ты все детством живешь, что ли? Очнись, вспомни, сколько лет минуло!

– Я любил ее все эти годы, жил только ею… И теперь никому не отдам!

– А я что делал? Разве я не любил ее? Ты спроси ее!.. Настя сейчас уйдет со мной, и мы забудем эту ночь, как наваждение…

– Нет-нет, – быстро и твердо перебил Егор. – Настенька останется. Силой ты ее можешь увести отсюда, если я буду лежать здесь, – показал пальцем на порог Анохин.

– Ляжешь, ляжешь, – тоже твердо и уверенно, как о неизбежном, сказал Чиркунов. – За мной не захряснет! Думаю, не забыл, с кем имеешь дело!

– Помню, – усмехнулся Егор. – А ты уверен, что она перешагнет через мой труп, и все будет у вас ладно?

– В том-то и горе мое, что не уверен… А был бы уверен, ты уже лежал бы там, – показал он тоже на порог.

– Хватит языки чесать, – вздохнул вдруг Егор. – Сколько воду не толки, вода и будет… Что мы о Настеньке как о табуретке: моя – твоя, она человек, она пусть и решает, как ей жить дальше…

Они замолчали надолго. Уверенность покинула Анохина. Он рад был, что в коридорчике густой сумрак и Чиркунов не видит его лица, его беспокойных глаз. У Мишки глаза тоже потухли, не блестели больше в полутьме, как прежде. Он вновь первым не выдержал, поднялся тяжело, говоря: