Откровение Егора Анохина - Алешкин Петр - Страница 18

– Забрали.

– Жалко, – пробормотал Павлушин.

Втолкнули в сарай еще двоих и закрыли, заперли дверь. Мужики продолжали переговариваться в полутьме. Свет проникал в щели двери.

– Мужики, пошарьте, нет ли где сердечника? Помните, Докин как? – прошептал горячо Митек Павлушин.

– Шустер больно, – ответили ему. – Где он теперь, твой Докин!

– Аким, а ты как сюда попал? Тебя, вроде, вчера у попа не было? – спросил у Акима Поликашина Трофим Булыгин.

– За кумпанию, – ответил кто-то со смешком за Акима.

– Скорее за язык, – еще кто-то отозвался. – Тебя, Аким, язык до могилы доведет…

– А где Маркелин? Чиркунов? Чей-та их не видать?

– Решають, как получше истребить нас.

– Господи, сколько же нам еще терпеть? – пробормотал кто-то.

– Говорять, большакам власть дана мучить народ сорок два месяца… Так в писании сказано…

– И сколько же осталось?

– Тридцать третий месяц идет…

– Долго еще мучиться.

Митек Павлушин ходил по сараю, ощупывал стены, бормотал:

– Крепко строил Федька, ни щели нету, – потом остановился, сказал: – Мужики, а если крышу разобрать с той стороны. Там омет, вылезем, не заметят…

– Ага, не заметят. Видал их сколько? Только сунься. Как Докин на Киселевский бугор загремишь!

– Ну, вы как хотитя, а я попробую… Подсадитя меня, ага, вот так…

Митек зашуршал, зашелестел соломой, сухой, слежавшейся, раздвинул ветловые прутья. Соломенная труха посыпалась сверху, запахло пылью. И сразу загремел запор. Мужики думали, что красноармейцы услышали, что крышу разбирают, но, когда открылась дверь, раздался зычный голос Маркелина:

– Выходи по одному! Живо!

На улице красноармейцы окружали небольшую толпу баб и стариков, родственников арестованных.

Маркелин, Пудяков, Чиркунов стояли отдельно. За ними с винтовками наготове в ряд красноармейцев десять.

– Становись здесь! – командовал, указывая на стену сарая, Маркелин. Он в гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, даже крючки воротника сцеплены, затянут в ремни. Маленькие черные глаза блестят решительно.

Вышли все из сарая, столпились у стены. Маркелин вытащил револьвер, шагнул к ним, крикнул, хотя они были рядом:

– Бунтовать?! Против власти народной бунтовать?! Где Трофим Булыгин?

Мужики молчали. Трофим, стоявший позади, откликнулся тихо:

– Тута я…

– Выйди вперед!

Трофим выбрался из толпы уступавших ему дорогу мужиков.

Маркелин быстро вскинул револьвер и выстрелил. Егор видел сзади, что Трофим как-то странно передернул плечами, будто стряхивал пыль со спины, и стал медленно клониться, падать вперед к Маркелину. А мужики от неожиданности и мгновенного испуга шарахнулись к стене, плотнее сбились в кучу. Трофим Булыгин упал лицом в землю, в траву, и застыл. В толпе родственников кто-то тонко и резко взвыл, колыхнулись люди, но красноармейцы выставили им навстречу винтовки со штыками.

– Каждый из вас заслуживает этого! – орал, указывал револьвером на труп Трофима Маркелин. – И в моей власти расстрелять вас как контру, как восставших против Советской власти. Но я милостив… – Маркелин запнулся, замолчал, глядя растерянно на Егора, и спросил недоуменно, совершенно другим тоном: – А как ты с ними оказался? – Потом повернулся к Мишке Чиркунову. – Анохин тоже бунтовал?

Мишка отвел глаза, помедлил, буркнул:

– Брательник его был… Вот его и взяли…

– А Егор при чем?

– Ни при чем… Случайно… должно.

– Егор! Иди сюда, – позвал, махнув револьвером Маркелин, и сказал негромко подошедшему Анохину. – Не обижайся… видишь, что делается. Кругом враги… – И снова заорал арестованным мужикам: – Я прощаю вас на первый случай. Это Трофим вас на бунт подбил. Но в следующий раз пощады не ждите!.. А сейчас выкуп за каждого тысяча рублей – и можете быть свободны. – Повернулся к толпе родственников, крикнул: – Слышали все? Тысяча рублей выкупа за каждого. Жду – час. Кого не выкупят, расстреливаем!

Маркелин отвернулся, стал совать револьвер в кобуру. Еле сдержался Егор, чтоб не выхватить револьвер у Маркелина, не попытаться пристрелить стоявшего в двух шагах от него Мишку Чиркуна. Уверенности не было, что успеет выстрелить.

Родственники арестованных шумели, галдели. Но кое-кто сразу отделился, заторопился домой за деньгами.

– Вы чо, не поняли? – крикнул взволнованной толпе Маркелин. – Я все сказал! Вы меня знаете.

Толпа поняла бесполезность спора, быстро рассасываться стала. Егор увидел мать. Она звала его, кричала, махала рукой. Анохин побежал к ней и услышал сзади требовательный голос Маркелина.

– Егор, останься с нами!

– Егорша, как же нам быть? – дрожащим голосом сказала испуганная мать. – Где жа я стока денег возьму?

– Совсем нету?

– Чудока, совсем чудока…

– Лошадь… Чернавку продай… Наживем… и быстро.

– Кому жа? Кто ж купить?

– Веди к Алексею Чистякову. Он на нее давеча зарился. Отдавай, сколько дасть… Беги… Меня, вишь, не пускают.

И повернулся, пошел к Маркелину, чтоб не задерживать мать разговором. Время течет, жизнь брата уносит.

Арестованных мужиков загоняли в сарай. Отец Трофима Булыгина, седой, косматый старик с густой бородой, обхватил вялый труп сына темными в черных трещинах руками и, тужась, тащил от сарая мимо сгрудившихся в кучу красноармейцев. Тащил молча, немо раскрыв волосатый рот, а из глаз по морщинистым щекам, по седой бороде обильно текли слезы и падали на грудь, на рубашку. Босые белые ноги Трофима волочились по траве, царапали пальцами землю. Страшно было смотреть на седого старика, и Егор отвернулся, увидел, как билась на земле, выла, ползла на коленях за пятившимся Маркелиным старуха в ветхой застиранной юбке со многими заплатами, в худых лаптях. Она поймала, обхватила ногу Маркелина, прижалась щекой к его пыльному сапогу, выла, визжала истошно:

– Сыночек, помилуй!.. Пощади, сыночек! Где жа я стока денег возьму? Сроду у нас стока не было… Пощади!

Маркелин злой, алый, дергал ногой, пытался освободиться, но старуха цепко впиявилась.

– Мама! – от сарая крик донесся. Кричал, раскорячась в двери, Митек Павлушин. Его заталкивали, били прикладами два бойца заградительного отряда. – Мама, у кума спроси! У кума Володьки! – прокричал и вдруг плюнул в харю одному красноармейцу, нырнул во тьму сарая. Дверь захлопнули, заперли. Боец вытерся рукавом гимнастерки.

Маркелин рванул ногу из объятий старухи, буркнул:

– Иди к куму за деньгами.

Старуха упала лицом в траву. Она долго лежала, рыдала, царапала, рвала траву руками, трясла седой головой. Потом поднялась тяжело и побрела со двора Гольцовых, продолжая голосить. Была она растрепанна, серый выцветший платок свалился на плечи.

Красноармейцы, видно, привыкли за долгую службу ко всему: один из них спокойно сидел на пеньке, перематывал обмотки; пятеро рядом с ним расположились на земле, курили, разговаривали; остальные отдыхали стоя. Некоторые возле тачанки с пулеметом. Лошадь выпряжена, паслась неподалеку, помахивала хвостом. На старуху никто не смотрел, будто не слышал ее воя, причитаний. Пудяков с плясуном и Андрюшкой сидели на завалинке.

– Пошли в избу, – дернул Мишка за рукав Маркелина. – Там подождем.

На лице у Чиркуна борозды от ногтей Настеньки почернели. Нос раздут, сизый, как слива. И на шее синяк. Помяли ночью мужики.

– Погоди, видишь, деньги несут… Успеем. День год.

И действительно, по лугу к ним бежали две бабы, бежали, будто наперегонки: кто первая успеет. Дышали тяжело, хрипло, когда совали деньги Маркелину. Бойцы открыли сарай, позвали:

– Егоркин Семен! Кирюшин Иван! Выходите.

Увели бабы своих мужей. Долго слышны были причитания, ругань женщин. Кляли они мужей за то, что вступились за попа: сидели бы смирно, ничего бы не было.

Маркелин сунул одному бойцу несколько бумажек, приказал:

– Скачи к Ольке Миколавне, возьми четверть!

– Может, так? Реквизируем?

– Купи.

Боец взял деньги и пошел к своему коню.