Диомед, сын Тидея - Валентинов Андрей - Страница 10

Дядя Эвмел – очень старый, ему, наверное, сто лет. У него белые брови и совсем нет волос на голове. Некоторые мальчишки его боятся, но я знаю: дядя Эвмел очень добрый и хороший. Только больной.

Говорят, он таким и родился. Он – младший брат дяди Эгиалея. Только дяде Эгиалею двадцать пять лет, а дяде Эвмелу – сто.

Или сто двадцать.

– Ты мне его на обед привел, братишка? Давненько человечинки не пробовал!

Мне не страшно. Дядя Эвмел шутит. Он не ест людей. И мяса не ест. Только овощи – вареные.

Дом у дяди Эвмела очень большой. Даже не один дом, а два, сверху и снизу. Это называется «этажи». Раньше я бывал только в нижнем доме, а теперь мы сразу же поднялись в верхний. То есть не «в», а «на» – на этаж. Второй.

Поднялись – а там!..

– Ну, смотри, смотри!

Я стал смотреть. То есть вначале думал убежать, но потом мне стало стыдно. Я не должен убегать, даже если прямо за дверью сидит гидра.

Настоящая!

Одно хорошо – дохлая. И не вся, а только кости и кожа. И даже не кости, а что-то другое, но этого слова я не знаю.

Про кости мне потом дядя Эвмел рассказал. Когда гидру убили, с нее сняли шкуру, высушили и опилками набили. Это называется «чучело». А все равно – страшновато.

И если бы только гидра!

– Это маленькая гидра, Тидид. Гидреныш. Та, которую Геракл убил, была втрое больше. Но и она – не самая большая.

– Ты его не пугай! (Это дядя Эгиалей.)

– А я не боюсь! (Это я – очень громко.)

– А это зуб Кронова быка. Их уже нет – вымерли. Они до потопа жили. Большой зуб, правда? А это Сетов зверь из страны Кеми[13]. Не бойся, не кусается!

– А я не бо… Ой-й-й!

(Это я руку в пасть засунул. А там – зубы. И острые!)

– Хорош, а? А это…

«Этим» была заставлена вся горница. И на стенах висело, и на полу лежало. Кости, головы, щупальца сушеные, снова кости…

А гидра – все равно самая страшная!

– Дядя Эвмел, это ты гидру убил? Как дядя Геракл?

И что я такого смешного спросил?

– Ну, братишка, оставляю тебе этого юного героя. На съедение.

Дядя Эгиалей уходит, а я остаюсь. И мне не страшно. То есть почти не страшно. Интересно, зачем он меня сюда привел? Гидру показать?

– Ну пойдем, Тидид!

Оказывается, эта горница – первая. А за ней – вторая. Еще больше первой.

Я думал, у дяди Эвмела во второй горнице тоже кости, а там оказались не кости, а камни. И дерево. И не просто камни, а идолы. Некоторых я узнал сразу. И Зевса, и Аполлона, и Гекату (у нее три лица, даже в темноте не спутаешь). А еще там были камни круглые и камни с ровными краями.

На один такой камень я сел. А дядя Эвмел сел на треножник. У треножника тонкие ноги, но дядя Эвмел очень худой, поэтому он не упадет.

– Ну вот, герой. Мы с твоим папой поговорили, и он согласился. Будешь учиться. Утром – в гимнасий, а после обеда – сюда.

Такие слова следует обдумать. Я думаю.

Долго.

– Дядя Эвмел, я ведь и так учусь. В гимнасии. И еще меня папа дома учит. И дядя Капаней.

– Учатся разному, Диомед.

Я снова думаю. Мама говорила…

– А я еще значки знаю. Которыми пишут. Не все, правда… Хочешь, дядя, покажу?

– Хочу.

Табличка, кисточка… Вечно я краской мажусь!

– Это – «алеф», это – «бейт», это – «гимель». Правильно?

– Правильно, Тидид! А откуда они взялись?

Он снова улыбается – хитро. Думает, не знаю.

– Эти значки сидонские. Сидон – это город такой за морем. А страна называется Финикия. Там эти значки придумали, а мы их себе взяли. Чтобы писать. В Сидоне еще пурпур делают. Из лягушек.

Почему дядя уже не улыбается? Я что-то не то сказал?

– А ты действительно молодец, парень! Эгиалей был прав. Ну пойдем.

Оказывается, за второй горницей есть еще третья!

В третьей горнице – снова камни. Но другие. Гладкие, с рисунками и значками. И доски – тоже гладкие и тоже с рисунками. И свитки – один на другом.

Наверное, дядя каждый день письма получает!

– Знаешь, что это?

«Что это» на столе. Большое, из бронзы. Круглое.

Щит?

Я уже хотел сказать про щит, но не стал. Щит слишком большой. И неровный. На нем что-то нарисовано. Даже не нарисовано – из бронзы вылито.

На щитах всякое рисуют. У моего папы на щите – звезды и луна. Папа называет луну Глаз Ночи. У дяди Капанея на щите – воин с факелом. А у дяди Полиника на щите богиня Афина и он сам. Его богиня за руку держит. Только у дяди Амфиарая на щите ничего нет. Черный – и все.

У меня тоже есть щит, но еще не настоящий – маленький. На нем кабан нарисован. Это папа так решил.

Только этот щит какой-то непонятный. Таких щитов не бывает! Может, это щит киклопа? Какой-нибудь киклоп потерял, пока нашу Лариссу строил?

Наклонился я, пальцами до бронзы дотронулся. Ага! Кажется, понял. Это вроде как гора, это – река.

А это – море. Вот и кораблик.

А это что? Тоже гора. И домик. А вот еще домик!

– Это наш мир, мальчик. Точнее, Номос.

Строфа-II

– А еще дядя Эвмел мне про богов рассказывать будет. И про героев. И про потоп расскажет. И про то, что до потопа было!

Сфенел морщится, хмурится…

(Точно как дядя Капаней! Только у Сфенела бороды нет, чтобы ее на пальцы накручивать. У дяди Капанея борода – черная. У папы тоже черная, но короткая. А у дяди Полиника – светлая, почти белая.)

– А папа говорит, что воину это все знать не надо. От такого жуки в голове заводятся.

Я осторожно трогаю голову – на всякий случай. В глубине души я почти согласен с Капанидом. Копье – понятно, и колесница – понятно. И как прятаться – тоже понятно. Без такого и вправду не повоюешь. А боги-герои, да еще значки для письма в придачу…

– Так папа решил, – вздыхаю я. – Значит, нужно.

Сфенел оглядывается (незачем – пуста наша Глубокая, никого, только взрослые), шепчет баском:

– А мой папа сказал, что тебя хотят царем сделать. Ну, басилеем[14]. Потому и к дяде Эвмелу послали. Папа тебя жалеет, говорит, что басилеем быть плохо.

Тут уж и спорить не приходится. Дедушка Адраст даже не басилей – ванакт, а значит, всем царям – царь. Поэтому из дому, из дворца то есть, почти не выходит – все на троне сидит.

Думает.

И еще царю одному ходить не положено. И самому колесницей править – тоже. И еще его все ругают. Скукота! Дядя Капаней умный. Его дядя тоже басилеем был, а он взял и отказался. И правильно сделал.

И я откажусь!

– А мы в гости уезжаем, – внезапно сообщает Сфенел. – В Лерну, к дяде Гиппомедонту.

От зависти я не могу даже сказать «Ух ты!». Наконец вздыхаю…

– Ух ты! А когда?

– Послезавтра вроде.

Да, завидовать нехорошо. Тем более лучшему другу. И в особенности Капаниду. Это я понимаю, но…

Мне уже шесть лет, скоро совсем взрослым стану, а почти еще ничего не видел. В Тиринфе гостил однажды, в Трезенах – и все. Впрочем, в Трезенах не считается. Мне тогда всего два года было.

А все потому, что папа все время куда-то ездит. Ездит – а меня с собой не берет. Даже в Тиринф, хоть это и рядом совсем. А не берет он меня из-за кровников. Кровники – плохие, они могут зарезать из-за угла. Даже маленького мальчика. И девочку тоже.

На папу пять раз нападали, но он всех их убил!

– Ну, ты там это, Капанид, – я отворачиваюсь, делая вид, что смотрю на знакомую черепичную кровлю храма Трубы (старая черепица, под ногами лопается), – гидру увидишь, запомни какая. Хорошо?

Сфенел-то запомнит. А я?

– Ойнид, ну послушай меня! Хоть однажды в жизни послушай!

На этот раз точно – не сон.

Мама!

Кричать нельзя, о маме никто не должен знать. В моей спальне никого, значит, она в большой горнице за дверью…