Господа офицеры - Зверев Сергей Иванович - Страница 29

– Бестемьянов! – громко прокричал с кормы поручик. – Спускай парус! Тяни за конец левого шкота!

– Чего тянуть, ваше благородие? Какой такой конец? – Петр Николаевич был человеком сугубо сухопутным, парусами любовался все больше издали да на картинках.

– Э-э, хвост кобылий!.. Веревку тяни, которая с левого бока свисает, ты рядом с ней стоишь.

Косой парус опал, а рябь меж тем превратилась в череду невысоких, но очень крутых волн. Паруса трех фелюг, шедших сзади, по-прежнему белели в ночной темноте, и не было у поручика никакой возможности передать назад команду на спуск парусов.

В лицо Сергею дохнуло холодом вечных снегов, в убогом такелаже фелюги злобно засвистел ветер, который набирал силу и напор с каждым мгновением. Росли и волны, они злобно били в корму суденышка, гребни самых высоких начали переплескивать через борта.

– Берегись! – крикнул Серей. – Трое на весла, живо! И гребите, что есть мочи, дайте мне ход!

Хороший ход был нужен поручику, сжимавшему в руках румпель, чтобы фелюга лучше управлялась, слушалась руля. Важнейшее в такой ситуации – держать нос лодки перпендикулярно к волне, не подставлять борта. Двое казаков и Бестемьянов упали на банки, схватили весла. Дергунцов, в первые мгновения бури растерявшийся, метнулся к своим ящикам и коробкам, стараясь защитить их от воды. Он путался под ногами гребцов, Бестемьянов даже пнул оператора в бок, но тот и внимания не обратил. Что ж, для профессионала главное – сберечь свой рабочий инструмент.

С тремя фелюгами, идущими сзади, дела обстояли так, что хуже некуда. Казаки отлично управляются с конем, к этому они с детства приучены, как и обращению с оружием. Но вот среди бурных волн, под напором злого ветра редко какому казаку доводилось бывать, не их стихия. Батюшка Тихий Дон недаром тихим именуется, там в подобную заварушку не угодишь. Не было у казаков ни опыта соответствующего, ни навыков.

Ни одна из трех фелюг не успела спустить или хотя бы зарифить паруса. Это не замедлило сказаться самым печальным образом. Одно суденышко ударом шквала перевернуло сразу. Другое с громадной скоростью понесло ветром вдоль берега на запад, подбрасывая на крутых волнах, словно телегу на разбитом проселке. Сергей видел, как одного из казаков этой фелюги вышвырнуло за борт. У последней, четвертой фелюги вихревым порывом ветра снесло мачту вместе с парусом, а удар особо сильной волны сломал перо руля, так что она полностью потеряла управление и беспомощно задергалась в жуткой свистопляске ветра и взбаламученной воды. Перспективы для ее экипажа открывались самые мрачные...

Это неимоверно тяжело, когда у тебя на глазах гибнут в пучине твои товарищи, а ты абсолютно ничем не в состоянии им помочь. Сейчас поручик Голицын испытывал безысходное злое отчаянье от слепой жестокости судьбы, бога, природы... Как ни называй эту могучую надличностную силу, правящую нашим миром с поистине вселенской глупостью и несправедливостью. Пять человек из его отряда уже ушли на дно проклятого озера Ван, скорее всего, та же участь ожидает и всех остальных, включая его самого. И это страшное несчастье случилось всего-то в четверти версты от спасительного берега, ну не глупо ли?! Теперь выполнение боевого задания сорвется просто потому, что некому будет его выполнять, все они пойдут рыбам на корм. Значит, «Большая Берта» по-прежнему будет швырять на русские позиции свои чудовищные снаряды, а русские офицеры, среди которых может оказаться великий князь Николай, так и останутся во вражьем плену.

Поручик ощущал острое желание, почти необходимость разрядиться, выхлестнуть свою злость на кого или что бы то ни было. Может быть, именно это яростное чувство помогало поручику, сознававшему, что шансов на спасение практически нет, все-таки упрямо бороться со стихией. Он как пушинку ворочал тяжелый румпель, проявлял чудеса ловкости, ухитрялся в последний момент поставить фелюгу носом к набегающей волне. И – вот чудеса! – суденышко поручика головоломным зигзагом, но все ж таки приближалось к берегу.

Фелюгу швыряло немилосердно, ветер и волны встряхивали ее, как кошка попавшую в зубы мышь. Бортовая качка, грозящая вот-вот перевернуть утлую скорлупку, осложнялась качкой килевой, настолько сильной, что перо руля то и дело выскакивало из воды.

Бестемьянов и двое молодых казаков продолжали изо всех сил налегать на весла. Дергунцов лежал на груде своего кинематографического барахла и бормотал что-то себе под нос, он, вероятно, был настолько обеспокоен сохранностью камеры и пленок, что в отчаянной борьбе за спасение фелюги не участвовал, хоть от исхода борьбы напрямую зависела его жизнь.

«Ich... am grabesrande stehen... Gott bewahr!» – расслышал Голицын то, что бормотал оператор, и автоматически перевел с немецкого: «Я... на краю могилы... Господи, спаси!»

«Молится он, что ли? – мелькнула у поручика мгновенная мысль. – Но почему по-немецки?»

Развития эта мысль не получила: поручику стало не до молитв Дергунцова, хоть бы тот на китайском к Господу обращался. Появилась реальная возможность спастись: берег был уже не более чем в десятке сажен от пляшущей на волнах фелюги, Сергей хорошо различал белые пенные буруны около прибрежных скал. Для Голицына время словно бы остановилось.

– Табань! – изо всех сил крикнул Сергей гребцам, поняв, что счет пошел уже на мгновения. Фелюга стала терять ход. – Суши весла!

Теперь лишь бы удалось верно направить лодку, проскочить в узкий проход между скалами. Ну, еще чуть-чуть, и мы в дамках!

Не удалось. В последний, решающий момент неодолимая сила вырвала румпель из рук Голицына, фелюга резко вильнула носом вправо, одновременно подставляя борт прибойной волне и врезаясь в скалу. Раздался треск ломающегося дерева...

Сергей вынырнул, отфыркнулся, поднялся над водой. Здесь она доходила ему лишь до груди, но удары волн все время пытались сбить поручика с ног. Он быстро огляделся: где его товарищи? Двое молодых казаков помогали Бестемьянову преодолеть полосу прибоя, выбраться на берег. Там уже лежала разбитая фелюга с дырой в днище около носа: очевидно, ее выбросило на прибрежную гальку особо высокой волной. А где же Дергунцов?!

Вот он: голова оператора мелькнула саженях в трех и скрылась под кипящей водой. Там прибрежный склон уже резко уходил вниз, там начиналась глубина, там на ноги не встанешь.

Ни секунды не раздумывая, чисто рефлекторно – ведь на его глазах погибал человек! – поручик рванулся вперед, к Дергунцову, рука которого на миг появилась над водой. Действовал мощный подсознательный посыл: человек попал в беду, он сейчас утонет. Нужно спасти несчастного! Хотя бы попытаться.

Голицын вцепился в обмякшее тело оператора, резко оттолкнулся ногами от дна. Скорее вверх, вдохнуть воздуха! С берега на помощь поручику уже торопились двое молодых станичников.

Головы Сергея и корреспондента показались над водой, но в то же мгновение их накрыло высокой прибойной волной.

...Рассвет не торопился. Томительно медленно, капля за каплей, ночная чернота истончалась, становилась все прозрачнее. И вдруг восточная сторона неба как-то сразу, мгновенно вспыхнула розоватым сиянием. Край солнечного диска всплыл над горизонтом, высветив глубокую, холодную, как озерная вода, синеву над головой. Восточная Анатолия вступала в новый день.