Господа офицеры - Зверев Сергей Иванович - Страница 12

Сперва Дергунцов попробовал вовлечь поручика в разговор о высокой политике. Откуда было оператору знать, что его попутчик придерживается золотой заповеди хороших военных: человек в погонах должен быть принципиально аполитичным.

– Вы не находите, князь, что англичане и французы хотят въехать в рай на нашем, русском горбу? – Дергунцов улыбнулся скользящей жиденькой улыбкой, что сделало его лицо еще более неприятным. – Мне приходилось слышать о ваших беспримерных подвигах в Восточной Пруссии, но кто снял пенку с вашего геройства, с геройства других русских офицеров и солдат?

Сергей Голицын молча пожал плечами, усилием воли сдерживая рвущийся с губ резкий ответ.

«Тебя бы, трепача, да в Мазурские болота, – подумал он. – Ишь ты, на нашем горбу... На твоем, что ли?»

– Наше правительство... – попытался продолжить Дергунцов, ободренный молчанием поручика.

Меж тем для князя Сергея Михайловича Голицына все подобные вопросы были решены давно и однозначно. Он, Сергей Голицын, – офицер русской армии. Армия не должна участвовать в политической борьбе, для нее недопустимы партийные симпатии и антипатии. Использование армии в политических целях мало того, что аморально, оно просто глупо и ничем хорошим, как правило, не кончается.

Армию создает и содержит государство. Из этого с железной логикой следует, что ее дело – охранять существующие законы и государственный строй. Армия должна охранять их до того дня, когда законная власть отменит «сегодняшний» закон и заменит его новым, тогда армия будет охранять этот новый закон и порядок.

Вот так. Просто и ясно. Но не станешь же излагать свое кредо этому напыщенному штатскому дураку!

– Господин Дергунцов, я не желаю обсуждать действия нашего правительства, – чуть приподняв уголки губ и тем обозначив улыбку, прервал попутчика Сергей Голицын. – Я всего лишь скромный гусарский офицер, защищаю Родину, как умею. Высокие материи не для моего ума. Смените тему, будьте столь любезны!

Оператор с удовольствием сменил тему. Теперь он заговорил о современном искусстве. Судя по его словам, он был на дружеской ноге с самыми видными его представителями, и о каждом из них Владислав Дергунцов умудрялся сказать какую-нибудь гадость. Послушать оператора, так всероссийские знаменитости были просто толпой неучей, бездельников, бездарностей и пьяниц. Сквозила в его отношении к этим людям угрюмая неприязнь.

Сергей Голицын был весьма далек от мира современного искусства, от живописи, поэзии, от всего того, что называлось Серебряным веком, хоть, само собой, Куприна с Боборыкиным или Блока с Георгием Чулковым не путал. И все же хамский тон Дергунцова раздражал поручика безмерно: разве можно так говорить о талантливых людях, которые, как знать, могут прославить Россию!

Конечно же, князь Сергей Голицын был абсолютно прав в своем брезгливом негодовании. Не стоит уподобляться библейскому Хаму. Он, право же, был настоящим хамом. То, что его папа – пьяница, хамоватый Хам заметил. А про то, что старый Ной строитель ковчега и спаситель жизни на Земле, Хам как-то позабыл. Таково отношение большинства людей к гениям, и это очень грустно.

– Вот все говорят, что Александр Блок хороший поэт, а вы знаете, какой он распутник? – продолжал брызгать грязью Дергунцов. – И алкоголик в придачу!

– Не имею чести лично знать господина Блока, и свечку ему, понятное дело, не держал, – с тщательно спрятанной злостью ответил поручик, которого этот разговор начинал утомлять. – Но стихи он пишет превосходные. Просто отличные стихи!

– Нравы среди богемы, скажу я вам по секрету, те еще! – оператор все никак не мог успокоиться и ненароком заговорил на весьма опасную тему: – Ту же самую Веру Холодную взять, уж мне ли не знать! Порассказал бы я вам...

Голицын попытался улыбнуться, но улыбка его получилась скорее похожей на досадливую презрительную гримасу. Однако тон его оставался по-прежнему безукоризненно вежливым и корректным, при всем том настолько ледяным, что хоть волков морозь.

– Милейший, избавьте меня от своих откровений! Я с большим почтением отношусь к таланту Веры Холодной и к ней лично. Поэтому говорить о ней плохо в моем присутствии категорически не рекомендуется. Могу рассердиться, а рассерженный я очень, поверьте, неприятен, – в голосе поручика звякнул металл. – Мало того! Если я узнаю, что вы непочтительно отзывались о Вере Холодной в чьем бы то ни было обществе, я рассержусь в не меньшей степени.

Дергунцов тут же осекся, мгновенно уразумев, что никаких двусмысленностей, злопыхательства и сплетен об актрисе Голицын не потерпит.

– Что вы, князь! Вы неверно меня поняли! – отыграл он назад.

Сергей только мрачно усмехнулся, все он верно понял. Поручика другое удивляло: как это такой отличный, по словам Веры, профессионал – фотопортрет ведь впрямь изумительный! – оказался настолько тяжелым и неприятным человеком?

...Род князей Голицыных ведет свое начало от Гедемина, а с начала XII века, времен Владимира Мономаха и Мстислава Великого, князья Голицыны постоянно упоминаются в русских летописях. По знатности и древности Голицыны никак не уступают Захарьиным-Кошкиным-Юрьевым, из рода которых вышла царская династия Романовых! Как бы не наоборот...

Сам князь Сергей, как подлинный аристократ, никогда не чванился своим титулом и древностью рода. Гордился, конечно, но это совсем другое дело, ничего общего с сословной спесью и вульгарной кичливостью его гордость не имела.

Однако, сталкиваясь с типами вроде Владислава Дергунцова, поручик мог выказать такое холодное барственное презрение, поглядеть на хама и выскочку с такой высокомерной усмешкой, что только держись!

Именно так себя Голицын и повел. Дергунцов окончательно увял...

...В дверь купе заглянула раскрасневшаяся усатая физиономия со шрамом от сабельного удара через щеку и веселыми шальными глазами.

– Ба! Никак Серж Голицын! Ну, здрав будь, боярин! – радостно и громко поприветствовал поручика обладатель усатой физиономии. – Ты тоже к Юденичу? Так что ж сидишь здесь один и киснешь? У нас компания хорошая, купе в конце вагона, айда к нам!

Поручик столь же радостно улыбнулся: этого человека он превосходно знал. Граф Владимир Соболевский, тоже поручик, но из конногвардейцев. Свой брат-кавалерист. Храбрец, забияка и пьяница, безудержный гуляка, редкостный волокита и добрейшей души человек. Кстати, когда конногвардеец сказал «сидишь здесь один», он вовсе не оговорился: просто штатских Соболевский за людей не держал.

– К нам, к нам! – продолжал орать Соболевский. – Там корнет из улан, и капитан пехотный, да аз многогрешный, а ты как раз четвертым будешь! Соорудим польский банчок по маленькой для скоротания времени. И пять бутылок «Цимлянского» имеются, и закусить есть чем. О! У корнета есть гитара, вот ты нам и споешь, а то самому корнету медведь все уши оттоптал... Порадуешь господ офицеров! Чего ждешь, пошли скорее!

Ну, это совсем другое дело получается, Владимира сам господь послал! Посидеть среди своих, выпить, сыграть в картишки, спеть какую-нибудь хорошую песню, вспомнить былое... На душе у поручика потеплело. Он поднялся с диванчика, с хрустом потянулся всем телом.

– Если б ты знал, Володя, до чего я рад тебя видеть! – произнес Голицын, затем обернулся к оператору и небрежно бросил, вложив в свои слова немалую толику яда: – Прошу простить, господин Дергунцов, вынужден на время покинуть вас. Не скучайте!

Услышав такое, Соболевский заржал, как строевая кавалерийская лошадь при звуках боевой трубы, а физиономия оператора сделалась кислой, точно он жевал лимон без сахара.

До карт дело так и не дошло. Все четверо офицеров, встретившиеся в поезде Петербург – Тифлис по пути на фронт, уже побывали в боях, им было что вспомнить и чем поделиться. Обстановка располагала к задушевной приятельской беседе, разговор шел дружеский и откровенный. Поручик Голицын как-то сразу стал центром внимания в маленькой компании, рассказ о том, что довелось ему пережить в Восточной Пруссии и Франции, попутчики выслушали с напряженным любопытством. Уланский корнет, самый молодой из четверых офицеров, даже вздохнул завистливо: нет, ну каков же молодец этот Голицын! Недаром в кавалерийских полках о нем прямо-таки легенды рассказывают.