Байки кремлевского диггера - Трегубова Елена - Страница 3

Интервью, которое в мае 1997 года я взяла у продавца УПСО Маргелова, стало для меня первым культурным шоком на пути в Кремль. Михаил Витальевич откровенно заявил мне под диктофон, что после института, который он закончил (ИСАА – Институт стран Азии и Африки), могло быть только два пути: – либо в КГБ, либо по партийной линии. Все остальное – это только ответвления от этих линий – либо ты в АПН, либо в МИДе, либо в идеологическом отделе ЦК… Либо ты в ПГУ сидишь в Ясенево…

– То есть, если какой-то выпускник ИСАА официально не работал в партийных органах, значит, он был сотрудником КГБ? – уточнила я.

Мальчики с довольным смехом закивали.

Для меня это открытие имело еще и некоторый личный подтекст: дело в том, что в Московской Хартии журналистов, в которую я незадолго до этого вступила, состояла также и однокурсница Волина Анна Мельникова. Она работала тогда переводчицей в японском корпункте и вроде бы никогда в партийных органах не трудилась. Значит?… -тут же пронеслось у меня в голове. Но этого вопроса я им, разумеется, не задала.

Забегая вперед, скажу, что в начале 2000 года бедная Аня была тихо отлучена от Хартии за то, что сначала подписала вместе с нами заявление в защиту Бабицкого (который, как мы подозревали, был задержан в Чечне российскими спецслужбами по приказу Путина), а днем позже поставила свою подпись под статьей, фактически провозглашавшей Бабицкого американским шпионом, налейте государственного агентства РИА Новости, которым к тому времени руководил Алексей Волин.

Сами Волин с Маргеловым при первом же знакомстве весело мне признались, что предпочли после института поработать немного преподавателями в Высшей школе КГБ.

Из их рассказа выходило, что вся новая российская система власти построена исключительно на выходцах из КГБ и руководящих партийных органов, причем прежняя иерархия во многом сохранена.

– Ну кем я был в советское время? – сетовал Маргелов. – Я был простым переводчиком – ниже меня была только урна. А вот, например, Ястржембский и Малашенко успели дослужиться до референтов международного отдела ЦК КПСС…

А под конец разговора, видимо, решив окончательно меня добить, Маргелов с Волиным сообщили, что у них даже секретарши все из органов:

– Одна наша секретарша прошла тяжелую школу Главного разведывательного управления Генштаба и Штаба Варшавского договора, а другая – не менее тяжелую школу Совмина еще в прежние времена. В них у нас нет никаких сомнений.

– И что, здесь все секретарши такие? – опешила я. Ответ был бесхитростен:

– Что касается других секретарш… То их мы уволили.

Отношение моих новых знакомых к прессе тоже было закалено крепкой пропагандистской школой СССР. Волин как-то раз рассказал мне, как в Индонезии, где он несколько лет проработал представителем советского официозного агентства АПН (ныне – РИА Новости), ему пришлось отвечать за раздачу денег аборигенам, писавшим для местных газет заказные статьи, воспевавшие Советский Союз. Так вот один из таких журналистов, по рассказам Волина, пришел к нему как-то раз и попросил выдать денег авансом – за несколько заказных статей вперед. И – что вызывало в этой истории особый хохот Волина – давал при этом честное слово офицера, что отработает.

Впрочем, в новых российских реалиях Волин быстро пристрастился работать не только с традиционными клиентами, но и с журналистами, которые принципиально отказывались брать деньги за публикации. Как объяснял сам пиарщик, А это интереснее! Из чисто спортивного интереса…

К тому же, наверное, и экономнее.

Безграничный цинизм Волина и Маргелова, с одной стороны, шокировал, но с другой стороны – был для меня в тот момент просто неоценим. Именно такие, циничные и прямолинейные, гиды и были мне необходимы, чтобы понять тот чужой мир, в котором мне предстояло работать.

Так Волин стал для меня вскоре примерно тем же, чем был Вергилий для Данте в Божественной комедии – проводником в кремлевскую Долину теней. Он заочно знакомил меня с обитателями кремлевской преисподней, объяснял, кто из них, за какие грехи и на чьи деньги в каком круге ада находится. И самое главное – из его рассказов я вскоре почерпнула ясное представление о Ближнем круге (звучит жутковато, но на кремлевском сленге ближайшее окружение президента называют именно так, не стесняясь прямых стилистических аналогий с терминологией дантевского Нижнего ада).

Теперь я уже четко знала направление, в котором мне необходимо было двигаться сквозь концентрические круги разноуровневых чиновников к самому центру кремлевской преисподней.

Благодаря откровениям моего Вергилия – Волина я быстро отдала себе отчет и в том, что Стигийское болото, которое отделяет Кремль от внешнего мира и которое мне, диггеру, предстоит перейти вброд, пахнет отнюдь не розами. Так началось мое рискованное путешествие к Ближнему кругу.

Сам ты передаст!

Кремлевские брифинги, как афористично подметил один мой коллега, точно так же, как и переломы, бывают открытыми и закрытыми.

Так вот, с аккредитацией на открытые брифинги у меня, разумеется, с самого начала не было никаких проблем. Потому что при Ельцине пресс-служба президента не позволяла еще себе такой откровенной идеологической сегрегации, как сейчас, при Путине.

За всю эпоху Ельцина из кремлевского пула выгнали только одного журналиста – Александра Гамова из Комсомолки – за то, что тот, по мнению тогдашнего президентского пресс-секретаря Сергея Ястржембского, оскорбил в своей публикации Наину Иосифовну, супругу Ельцина. Да и то потом Ястреб (как мы называли между собой кремлевского споуксмена) еще долго к месту и не к месту каялся перед нами за то, что погорячился.

Еще одной жертвой ельцинской цензуры пала Елена Дикун из Общей газеты. Ее на несколько месяцев отрезали от всех информационных каналов во властных структурах за то, что во время предвыборной кампании 1996-го она в красках расписала, как ельцинский избирательный штаб прикармливал (в прямом, гастрономическом смысле) тогдашнюю придворную прессу. В тот момент Общая газета из-за позиции ее главного редактора Егора Яковлева оставалась, без преувеличения, единственным в стране центральным изданием, которое наотрез отказалось участвовать во всеобщем негласном сговоре российских журналистов и их спонсоров-олигархов по переизбранию Ельцина на второй президентский срок.

Но к тому времени, как я появилась в кремлевском пуле, Ястржембский уже исправил ошибку своих предшественников, и реабилитированная Дикун опять уже трубила на боевом посту в Кремле. И тогдашняя ельцинская пресс-служба в отличие от нынешней, путинской, беспрекословно аккредитовывала на все официальные президентские мероприятия любого журналиста по требованию газеты.

Но вот с закрытыми кремлевскими переломами, в смысле – брифингами, дело обстояло чуть хуже. Потому что каждый чиновник предпочитал пускать туда только своих, проверенных журналистов.

Через месяц моей работы в кремлевском пуле Алексей Волин решился с глазу на глаз выложить, какое мнение обо мне сложилось в тусовке (как иронично называет само себя околокремлевское сообщество):

– Ты понимаешь, в Кремле тебя просто боятся! Ты абсолютно неподконтрольна, девушка со снесенной крышей, пишешь, что вздумается, и уж если начинаешь мочить кого-нибудь в статьях, то мочишь так крепко, что потом над ним вся тусовка смеется…

Именно с неофициальной мотивировкой он тебя боится первое время меня отказывались аккредитовать и на закрытые брифинги тогдашнего кремлевского идеологического комиссара с одноименной фамилией: Комиссар. Кстати, на имена и отчества чиновников кремлевская почва тоже скупилась, предпочитая их клонировать – так, например, человек, профессия которого так удачно совпадала с фамилией, оказался к тому же еще и полным тезкой своего тогдашнего подчиненного, уже знакомого мне господина Маргелова: Михаил Витальевич Комиссар.