Байки кремлевского диггера - Трегубова Елена - Страница 20

– Смотрите, вот в прошлый раз, после Дела писателей, Борис Абрамович хотел, чтобы Немцова с Чубайсом вообще выкинули из правительства. А мы только лишили их министерских портфелей и даже сохранили им вице-премьерские посты А сейчас Березовский хотел отправить Кириенко в отставку. Но он хотел, чтобы вместо Кириенко назначили Черномырдина. А мы назначили Примакова! Вот видите: я не иду у Березовского на поводу!

– Понятно, то есть вы хотите сказать, что начинаете вы комбинацию обычно именно так, как хочет Борис Абрамович, а потом, когда она проваливается, заканчиваете уже по-своему? – съязвила я. – Со Связьинвестом такая же схема, по вашей логике, получилась? Березовский добивался, чтобы Связьинвест достался Гусинскому, и поэтому они сорвали проведение дальнейших открытых аукционов. Но во второй части комбинации вы опять-таки не пошли на поводу у Березовского и разобрались с крупной собственностью по принципу не достанься же ты никому? Я вас правильно поняла? А вы не считаете, Валентин Борисович, что если бы в девяносто седьмом году вы не выступали бы в Кремле как прямой представитель коммерческих интересов одной из финансовых группировок, то сейчас, может быть, страна не оказалась бы в таком тупике?

Однако тему Связьинвеста Юмашев обсуждать наотрез отказался, попросив встретиться как-нибудь попозже и подробно об этом поговорить.

Я вернулась к кризису:

– Валь, вот сейчас, отказавшись от идеи внесения кандидатуры Черномырдина в Думу в третий раз, вы тем самым по сути признались, что эта комбинация с попыткой его назначения, которая окончательно дискредитировала президента, была ошибочной с самого начала. А вы не хотите признаться также, что порочной была не только эта комбинация, но и предшествующая, – что вы не должны были в момент острейшего финансового кризиса усугублять его еще и политическим, отправляя в отставку правительство реформаторов?

Тут Валя растерянно взглянул на меня своими честными глазами и жалобным голоском пропел:

– Хорошо, Лена, я сейчас вам все объясню. Сейчас вы все поймете, только умоляю вас: эта информация – уже совсем конфиденциальная, уже совсем не для печати!

Я приготовилась слушать страшную правду.

В изложении Юмашева она звучала так:

– Дело в том, что мы получили секретную информацию по линии спецслужб, что страна находится накануне массовых бунтов, по сути – на грани революции. И дело не в рельсовой войне, которую, как вы правильно писали, иногда подогревали заинтересованные лица. Поверьте – речь шла об информации совершенно иного рода, о секретных докладах, которые делались президенту! Мы просто не имели права рассказывать об этом прессе! И нам, по сути, пришлось принести в жертву правительство, чтобы спасти президента…

Юмашеву, разумеется, не могло прийти в голову, что спустя всего три месяца наличие такой секретной информации категорически опровергнет в конфиденциальной беседе со мной не кто иной, как будущий российский президент Путин, возглавлявший в кризисный период главную спецслужбу страны.

Но в тот момент Валя не мог не заметить, что этот аргумент произвел на меня должное впечатление. Вернее сказать, это был единственный из всех Валиных аргументов, который звучал хоть сколько-нибудь логично.

– Вот, Лена… Теперь я рассказал вам всю правду, – поспешил усилить он выгодное впечатление. – А теперь… теперь… – голос Вали совсем уже начал срываться, – теперь пишите, если хотите, и дальше, что меня нужно уволить… – на этом пассаже Валя уже чуть ли не всхлипнул.

Теперь он вообще уже походил на слегка недоразвитую девушку, которая только что лишилась невинности, – часто хлопал ресничками, говорил с романтическими придыханиями и чуть ли не смахивал слезинки.

Поскольку все люди, хорошо знавшие Валю, характеризовали его мне как чрезвычайно хитрого собеседника, мне оставалось лишь сделать вывод, что он почему-то был уверен: этот образ должен меня растрогать.

Но, вместо того чтобы утирать валины девичьи слезы, я цинично уточнила, готов ли он все то же самое повторить под диктофон.

– Нет, пожалуйста, Лена, вы не цитируйте меня в газете! – запротестовал Валя. – Может быть, когда-нибудь потом вы напишете о нашей с вами встрече… в ваших мемуарах.

И тут произошла катастрофа. Уже, правда, не в государственных масштабах, а в несколько более мелких масштабах юмашевской личности.

Видимо, от мимолетного упоминания приятной ему писательской темы, главный придворный мемуарист страны Валя слегка расслабился, как-то подозрительно быстро пришел в себя, перестал прикидываться дурочкой, голос его приобрел уверенные мужские нотки, и он – совершенно неожиданно для себя самого – сделал признание, разом перечеркнувшее для меня все его предыдущие двухчасовые откровения:

– Честно говоря, Лена, я вообще считаю, что журналисты никогда не должны знать правду о том, что происходит во власти. Не говоря уж обо всех простых людях. У каждой газеты должна быть какая-то своя версия, отдаленно похожая на правду, и этих разных версий должно быть очень много… Но всей правды не должен знать никто!

А вот теперь как раз и настало время объяснить, почему чуть выше я отказалась пересказывать всю закулисную хронологию августовско-сентябрьского кризиса 1998 года, которую мне поведал в тот день Валя. Дело в том, что когда после выхода последней, постпрезидентской книги Бориса Ельцина Президентский марафон, я заглянула в главу Рублевая катастрофа, а потом Осеннее обострение, то с изумлением опознала практически слово в слово все то, что я застенографировала в своем дневнике после тогдашних посиделок с Валей.

Так что нетрудно было догадаться, что блюдо, которым попотчевал любопытствующую общественность любимый ельцинский зять и мемуарист Юмашев, – было тоже всего лишь навсего очередной из его многочисленных версий. (Кстати, и то, что во время нашей встречи Юмашев отказался говорить со мной про Связьинвест, тоже, по всей видимости, было связано с тем, что к тому моменту никакую удобоваримую версию для меня он еще изготовить не успел.)

Но еще один индикатор юмашевской честности оставался мне на десерт. Когда мы уже начали с ним, было, прощаться и Валя клятвенно пообещал мне впредь хорошенько заботиться о стране, а к весне 1999-го года создать новое правительство реформаторов, в комнату беззвучно впорхнула секретарша и, не проронив ни слова, по доброй кремлевской традиции, вручила Юмашеву какой-то огрызок бумажки с карандашной пометкой.

Прочитав ее, он напрягся и обратился ко мне:

– Знаете, ко мне вот сейчас пришли Чубайс с Немцовым… Но я очень хотел бы еще с вами поговорить! Мне так неудобно просить вас, – но не могли бы вы пару минут посидеть у меня в приемной, а потом мы продолжим?

Когда я вернулась, Юмашев был необычайно возбужден:

– Вот вы меня все время ругаете, Лена, а ребята вот сейчас пришли, обняли меня, расцеловали и сказали: Спасибо тебе, Валя, за то, что ты все так хорошо разрулил! Ты просто спас страну!

К несчастью для Юмашева получилось так, что ребята, выйдя от него, не уехали сразу, а решили, видимо, зайти еще и к Тане Дьяченко. Поэтому, когда я окончательно распрощалась с Валей, то как раз столкнулась с парочкой уволенных младореформаторов у лифта.

И, разумеется, не удержалась от соблазна спросить:

– А правда, что вы сейчас Юмашева целовали и благодарили за спасение страны?

Молодецкий хохот Немцова сотряс стены первого корпуса:

– Трегубова, ну скажи, мы что – с Чубайсом похожи на извращенцев?!

Я ехала домой и недоумевала: ну зачем Юмашеву понадобилось вылить на меня весь этот ушат вранья? Неужели он рассчитывал, что благодаря этому я вдруг превращусь в кремлевского соловья? Или, чего доброго, – в его личного соловья, прославляющего из статьи в статью ум, честь и совесть кремлевской администрации?