Кряка - Тихомолов Борис - Страница 19

Распалившись неприятными воспоминаниями, дед спустился по крутой глинистой тропинке вниз. Девочки сидели за столом, кончали обедать.

Увидели деда, вскочили разом, подбежали, обступили со всех сторон:

- Здравствуйте, дедушка Моисеич! Вот хорошо, что пришли! Мы вас накормим сейчас.

У нас и квасок есть холодный. Садитесь!

У деда на сердце тепло сделалось, приятно, но он, чтобы не подать виду, нахмурил брови, окинул придирчивым взглядом загон и принялся скрести-пожелтевшими от курева пальцами небритый подбородок.

- Нет, девочки, сперва я посмотрю, всё ли у вас в порядке. Если плохо, и есть не буду - уйду.

В загоне было чисто, в кормушках тоже. Покрутив носом, Моисеич заглянул в ящики с фуражом, в кадушки. Всё в порядке. Корм прикрыт и не рассыпан, как на других колхозных базах.

Девочки, молча переглядываясь, ходили за дедом:

- Ну как, дедушка, всё в порядке?

- Всё хорошо, всё в порядке, - признался дед и полез в карман за сигаретами.

Вынул одну, покрутил в пальцах, ткнул в рот: - А ну, посмотрим, как вы живёте!

Подошёл к палатке, откинул полу, да так и замер от удивления. Слева широкий топчан на двух человек раздулся от пышных соломенных матрасов. Подушки - горой, сверху - думочка. Белые простыни, покрывало с вышивками. Справа - прикоснуться страшно! - на трёх раскладушках пикейные одеяла, чистые наволочки. На глиняном полу - плетённые из чакана подстилки. У серой полотняной стены - столик, покрытый белой скатёркой, на столике книжки, патефон с пластинками, рукоделия.

Опустил дед полу, постоял, подумал. Вынул сигаретку изо рта, не стал закуривать.

Сказал только:

- Ладно живёте, правильно. Молодцы, девчата!

- Вот, а теперь садитесь обедать, - сказала Дина. - У нас борщ хороший, каша пшённая на молоке и с маслом.

Пообедав и испив кваску, дед достал сигаретку и, закурив, с наслаждением затянулся. День клонился к концу. Утки, розовые от заходящего солнца, вышли на берег, тоненькой верёвочкой потянулись к загону.

Девочки схватили вёдра, побежали кормить. Дед, щурясь от дыма, смотрел с удовольствием, как ловко управляются девчата. Намешали свежего корма, насыпали в кормушки, налили воды:

- Ути! Ути! Ути!..

В воздухе тихо, безветренно. Лиман застыл, превратился в зеркало, глубокое, бездонное. И, если приглядеться, там, в воде, можно рассмотреть обрывистую кручу, камыш с длинными коричневыми шишками, небо с розовыми облаками. Хорошо!

Даже комар как-то к месту. Вьётся, поёт разбойную песню:

"Ззз!.. Ззз!.."

Моисеич повёл ладонью по шее, раздавил с десяток:

- Вам, девчата, достаётся небось от комара-то?

- Достаётся, дедушка Моисеич, - откликнулась Дина, доливая в поилки воды. - Но мы уже привыкли, не замечаем как-то.

Моисеич усмехнулся, вставая:

- Это вы ещё того... адову ночь не испытывали.

- А что это за "адова"? - поинтересовалась Люба.

- Ну, когда комар злой, как сатана, и когда он валит и валит тучей и кусается, как собака. Спать невозможно. Это вот и есть адова ночь... Ну, девчата, спасибо вам, я пошёл.

Ушёл Моисеич, а комар, словно дед наколдовал, повалил, как из трубы. Тёплый влажный воздух звенел тонко и зло: "Ззз!.. Ззз!.." В ответ раздавалось:

"Хлоп, хлоп! Шлёп, шлёп!.."

Девочки, накрывшись простынями, ворочались на постелях, отбивались от комаров.

Кто-то стонал во сне, вздыхал, отплёвывался, кто-то твердил:

- Ведь это что? Едят! Живьём едят!..

- Нет, я больше так не могу! - сказала Дина. - Загрызут, честное слово, загрызут! И что это они сегодня?

Зашуршал матрас, скрипнул топчан. Белая фигура, поднявшись, встала, откинула полог, выскочила наружу. Вслед закричали:

- Динка, закрой полог, комара напустишь!

Снаружи было так же душно, как и в палатке. В небе, отбрасывая от яра чёрную тень, висела полная луна. В белесоватой воде скупо отсвечивались звёзды. Было тихо. Лишь изредка квакнет лягушка, ей лениво ответит другая - и снова тишина.

Только звон в ушах: "Ззз!.."

Глаза слипаются сами собой, и ноги подкашиваются. Так бы и уснула. А над ухом:

"Ззз!.. Ззз!..

Повела ладонью по лицу, посмотрела: на шершавых пальцах густо размазались комары. Нет, не уснуть сегодня!

Подошла к ларю, откинула крышку, погрузила ру ки в зерно. Колючий овёс, шурша, расступился, охватил ласковой прохладой и как-то сразу успокоил зуд. Подумала:

"Вот бы самой туда!.." - примерилась взглядом: ларь большой, как раз. Закинула ногу, перевалилась через край, раздвинула плечом податливую массу и сразу же уснула крепким сном.

Утки взбаламутились ни свет ни заря. Подняли головы, уставились на палатку и разноголосым хором:

"Кря-кря-кря-кря!.." Подождали, прислушались - не идёт ли кто? И снова:

"Кря-кря-кря-кря!.."

- Скаженные! Чтоб вам провалиться! Самый раз поспать бы. Комар пропал...

Девочки, словно по команде, натянули простыни, залезли головами под подушки. Но снова: "Кря-кря-кря!.." - требовательно, зло.

Лида встала и вышла. Светлело. Слабый ветерок, шелестя камышом, гнал по лиману мелкую рябь.

Розовая полоса на востоке, ширясь, оттесняла на запад звёзды. Утки зашумели, закрякали. Лида, почёсываясь и зевая, подошла к воротам, открыла загон. Пусть идут в лиман. Но утки словно и не видели открытого прохода. Побежали к кормушкам, забарабанили носами по дереву. Лида вспылила:

- - Ну не кормить же вас в такую рань! Ушла, снова легла, зарывшись головой в подушку. Утки покричали, повозмущались, не торопясь вышли из загона, стали бродить вокруг палатки. Более нахальные просовывали головы в щели полога, кря- .

кали.

Поднялась на раскладушке Женя, села, обняв руками коленки. Долго, качаясь, боролась со сном. Открыла глаза, увидела: прямо перед ней сквозь розовеющий проём входа, подмаргивая пуговичным глазом, торчала голова с разинутым клювом:

"Кря-кря!.."

Женя наклонилась, схватила чувяк, швырнула в глупую утиную голову:

- Чтоб тебе провалиться!

Девочки зашевелились.

Люба подняла голову, спросила:

- Ты чего мои чувяки бросаешь? - и, не дожидаясь ответа, снова уткнулась в подушку.

- Покормить бы их, что ли, да пустить в лиман? - сказала Женя.

- И поспать бы, - громко зевнув, добавила Люба. - Хоть с часок. Аня, Ань! Как ты думаешь, а?

- Давайте покормим, - согласилась Аня.

Девочки, ворча, поднялись.

Лида, всматриваясь в постели, спросила:

- А где же Дина?

Но ей никто не ответил. Спотыкаясь на ходу, девочки насыпали зерна в кормушки, налили воды. Подождали немного, ещё насыпали, ещё налили. Бросив пустые вёдра в кадушку, потянулись к палатке. Кто-то, проходя мимо открытого ларя с овсом, опустил крышку. Крышка, наткнувшись на ручку метлы, спружинила, да так и осталась полуоткрытой.

* * *

Дед Моисеич ещё издали увидел: большой утиный косяк, растянувшись на целый километр, торопливо плывёт к чужому базу, где в камышах белело стадо соседнего колхоза.

"А где же девчонки? - забеспокоился дед. - Что-то не видать никого. Неужто спят?

Ах, беда! Ах, беда! Смешаются, тогда доказывай, где наши, а где не наши!"

Дед скатился с обрыва, семеня ногами, подбежал к палатке, откинул полог. Так и есть - спят.

Затряс головой и, перейдя от волнения на украинский язык, закричал сердито:

- Подывись! Подывись на них, а! Поразляга-лись, як свинота, а качата порасплывались аж до косы!..

И тут сзади что-то хлопнуло громко. Дед обернулся и обмер от страха: из ларя с овсом поднималось что-то невиданное, клокастое и шершавое.

Дед попятился, замахал руками, но, узнав Дину, плюнул сердито, затопал ногами:

- Скорей, скорей, качат загонять! Рассыпая овёс, Дина выскочила из ларя, метнулась к лиману:

- Ой, ой, солнце-то высоко! Как же это мы?! Из палатки одна за другой выбегали девочки. Ругаться тут было некогда.