Ватага 'Семь ветров' - Соловейчик Симон Львович - Страница 10

Галя стояла перед Фокиным, сжав кулаки.

- Если меня обидят - ни за что! Ни за что я обиды не прощу, понятно тебе? Не было этого и не будет, понятно тебе?

Каштанова устроила вечер, чтобы муж ее мог увидеть ребят поближе. Но тут только воочию увидела она сама, какую судьбу готовила своему мужу.

- Ты прав, Алеша, - сказала она, - ты, как всегда, прав... Ничего с ними не сделаешь. Это же семьветровские, до глубины души темень, они только силу признают, видишь? Ты думаешь, этим дело кончится? Завтра они будут караулить друг дружку со своими компаниями и нападать вдесятером на одного и бить до смерти!

- Вполне вероятно, - сказал Костя Костромин, задетый словом "семьветровские". - Пошли, ребятишки, - и он первый натянул свою вязаную шапочку с красно-белыми шахматными крупными полями.

Ребята молча разбирали свои куртки, шапки, шарфы, сваленные кучей в прихожей.

Алексей Алексеевич стоял в дверях и молча смотрел на р

Все доводы, которые он приводил в споре с женой, попрежнему казались ему основательными. Но легла на другую чашу весов тяжелая, никогда прежде не испытанная Каштановым ярость. Не на ребят рассердился он, нет! На всю эту жизнь, на себя - да, на себя. Вдруг вся его жизнь показалась ему ленивой, пустой, бездельной. Что же это в самом деле он так бережет себя? Зачем себя беречь?

Чего жалость Каштановой к ребятам не сделала, то сломила ярость, и Каштанов почувствовал, что он не может вот так, безразлично отпустить этих ребят - пусть идут по свету, пусть дерутся, подличают, скандалят, хамят, грубят, говорят банальности, плоско шутят; пусть от них и вокруг них страдают люди и теряют веру в самоё возможность добра на земле... "Так? Так? - повторял себе Каштанов с такой отчетливостью и с такой болью, словно он сам или ктото другой бил его кулаками в лицо, до крови, до смерти. - Так? Так? Так?"

Всю ночь Алексей Алексеевич лежал без сна и думал о том, как диковинно все в этом мире. Какой-то Фокин, до которого ему и дела нет, обидел какую-то девчонку, которой Каштанов тоже почти не знает... А в результате внезапно и резко меняется вся его жизнь, жизнь Алексея Каштанова... Какая связь между ним и этим Фокиным? В каком отношении находятся они в мире? Почему один так мощно повлиял на судьбу другого, - а теперь он, Каштанов, будет так же мощно влиять на судьбу Фокина... Вечный вопрос историков, каждый раз с изумлением обнаруживающих, что если бы не какие-то мельчайшие мелочи, то вся история шла бы как-то по-другому... И, лежа без сна, думал Каштанов, что вот и он, неизвестный никому человек, простой учитель, каких в одной только нашей стране миллионы, - вот и он вплетается в тот великий процесс, который называют историей, он тоже действующее лицо в ней, в истории, хотя никто об этом никогда не узнает... От этих мыслей сумеречных, полубредовых находило на Каштанова что-то героическое, открывались в душе затворы, о существовании которых он и не подозревал, и мелькали в голове первые соображения о новой работе. Незаметно для себя он перебирался душой в новое состояние, и вся прежняя жизнь его осыпалась, как увядший цветок, уступая место новой жизни, в которой главным было чувство огромной и тяжелой ответственности.

...Утром Каштанов спросил жену:

- Скажи, пожалуйста, Алена, а ты предупреждала Фокина, что на следующем сочинении будешь стоять рядом?

- Предупреждала...

- Тогда всё понятно... Знаешь, что он сделал? Он действительно выучил несколько страниц учебника наизусть, чтобы ты навсегда отвязалась от него!

- Вот мошенник, а? - Елена Васильевна тревожно заглядывала в глаза мужа, готовая поддакивать каждому его слову, - такой она чувствовала себя виноватой перед ним. - Хорошо, что я ему поддалась... А то пропала бы зря грандиозная операцияКаштанов только руками развел. Ну и логика! Понятно, почему Алена всегда берет верх в домашних делах!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

МЕСТЬ

ВСЕ МЫ ВЫШЛИ ИЗ детства? Да, конечно. Но все мы вышли и из школы. Это лишь кажется, что мы вступаем в жизнь поодиночке, каждый сам по себе, а на самом деле мы являемся в мир классами, группами, компаниями, небольшими порциями человеческих объединений. Что бы мы ни думали о своем школьном классе, как бы далеко ни ушли от тех юношеских лет, когда мы каждый день входили в свой класс и видели перед собой одни и те же лица, всю жизнь этот наш класс будет с нами, в нас.

Всмотритесь в себя, читатель, и вы увидите, как много в вашем характере, во взглядах, в оценках от школьного класса.

Но если соберутся вместе бывшие одноклассники, далеко разошедшиеся по жизненным дорогам, и начнут вспоминать школьную жизнь, то со стороны будет казаться, будто они все учились не в одном классе, а в разных. Класс один был, а видели его по-разному, каждый - со своей парты, под своим углом, со своей точки зрения. Случайно созданная и относительно быстро распадающаяся клеточка социальной жизни, школьный класс так же сложен в своем строении, как и любая живая клетка, с той лишь разницей, что живую клетку, биологический объект, изучают тысячи и тысячи ученых, вооруженных всеми видами микроскопов до электронного включительно, изучают во всех направлениях, на всех уровнях, описывают в толстых монографиях и в сотнях научных журналов, понимая, что клетка - средоточие жизни, в ней и здоровье наше и наши болезни. А социальная клетка, школьный класс, внимания ученых не привлекает - ни монографий, ни библиографий, ни диссертаций, ни степеней.

Но если говорить честно, класс, описанный с одной точки зрения, будь то учительский стол или какая-нибудь из парт, - это еще не класс.

Самое существенное свойство класса в том и состоит, что в нем нет главных лиц, нет единой точки отсчета.

У класса есть общая жизнь, есть общий знаменатель, который можно вынести за скобки; но действительная жизнь останется там, в скобках, в огромном многочлене взглядов и происшествий, о которых учитель - или всякий, кто смотрит на класс со своей парты, - и не подозревает даже...

Когда Алексей Алексеевич Каштанов поддался минутной ярости и принял предложенное ему место старшего воспитателя, ему казалось, что не только его жизнь, но и жизнь всех учеников 18-й школы-новостройки переменится почти мгновенно. А на самом деле почти никто из учеников долго не замечал никаких перемен. Каждый жил своей жизнью, у каждого свои события, до которых Каштанову Алексею Алексеевичу дела не было хотя бы потому, что он об этих событиях, составлявших истинную жизнь класса, не знал и не мог знать.

И, бросив самый беглый взгляд на класс Каштановой из-за учительского стола, или из-за кафедры, как любил говорить Каштанов, какую же точку зрения мы изберем, с какой парты посмотрим теперь на наш девятый без буквы класс?

Да с какой угодно, с любой.

Потому что, повторюсь, они все, эти парты в классе, принципиально равноправны. И не сетуйте, пожалуйста, на то, что в этой книжке слишком много имен и фамилий.

Наш герой - класс, а в нем, как-никак, тридцать с лишним человек. Разве упомнишь всех сразу? И Каштановы, как и все учителя, долго путались, называли Машу - Ларисой, Клаву Керунду - Таней Прониной, а Таню Пронину Галей Полетаевой. Очень трудно обрести свое имя в классе!

Но Фокина, злодея Володю Фокина, все запоминали с первого взгляда и первого раза.

Поссорившись и даже подравшись с Володей Фокиным, Галя Полетаева, как это часто бывает в жизни, вскоре и помирилась с ним; но теперь они больше не выясняли отношений, теперь они были друзья; теперь Галя Полетаева могла безнаказанно и безбоязненно болтать с Сашей Медведевым и обсуждать с ним запутанные свои сердечные дела, что доставляло удовольствие и той и другому.

- Ну какой же ты Дон-Жуан, Саш? - говорила Галя, взяв Сашу под руку и прохаживаясь с ним на перемене, на виду у всех. - Дон-Жуан всех побеждал, а ты?

- А может, я современный Дон-Жуан. Может, мне главное - любить, а не побеждать.

- И кого же ты любишь? Ну, кого? Ну, скажи, ну что тебе, жалко? Скажи, а?