Passe Decompose, Futur Simple - Савицкий Дмитрий Петрович - Страница 41

Потом была дыра. Красивая черная дыра с рваными краями. Никакой работы. Zero. Дэз бухнула все оставшиеся деньги в небольшое масло Брака. Брак оказался с браком: подделка.

Вонг советовал вернуться в Париж. Там Кима знали, там у них по крайней мере была своя квартирка... Ким мог устроиться в редакцию, к тому же Жан-Клоду, тот звал его не раз...

Но правила игры изменились. Теперь для того, чтобы получить заказ на репортаж, нужно было сгонять домой, в Москву, в Питер, в Астрахань, куда угодно - на восток.

- Il faut te recycler, - сказала ему Мари-Элен, когда он ей позвонил.

То же самое объявил и Люц:

- Ты меня прости, но твоя репутация ... рассыпалась вместе со Стеной. Не твоя одна, конечно. Но ты теперь в архиве. Если сделаешь два-три репортажа из России, тебя... реанимируют. Нет - сам понимаешь... Но я думаю, что если бывший бунтарь, чьи снимки печатали по всему миру, сделает теперь портрет Горби, успех будет..., ну скажем, солидный.

Люц, в разговоре, любил делать паузы.

- Тишина,- утверждал он,- дыра меж слов, действует сильнее цитат из Гёте...

Дэз говорила, что он просто тугодум.

- И дикая зануда,- добавляла она.

* *

Ким сидел, закутавшись в одеяло, неподвижно глядя в окно. Ночь светлела, "боинг" со скоростью 18 км в минуту врезался в рассвет. По проходу прошел, тряся головой, с трудом сдерживая зевоту, стюард. Вернулся, повис над Кимом.

- Господин желает чаю? Кофе? Завтрак будет через час.

Ким попросил большую чашку кофе. No milk.

Если не двигаться, не шевелиться, было вполне сносно. - I'm OK,сказал он сам себе и тут же скорчился. Ложь отозвалась болью в висках. Затылок опять превратился в северный полюс, в тюбетейку льда.

Конечно, всё дело было в ней, в России... Столько лет, молекула за молекулой, в памяти уничтожалось прошлое. Кассета с прошлым гонялась справа-налево, слева-направо. Перегретая стирающая головка работала на всю мощность. Хрен сотрешь! Оно всё время выскакивало из-за угла, это прошлое. Как та бабенка с кошелкой в Яффе - не дать не взять тётя Фрося из инвалидной конторы. Или где-нибудь в Нью-Джерси, дождливым осенним днем, на каких-нибудь, заросших метровой крапивой, подъездных путях, призрак счастливого детства - па шпалам, бля, па шпалам, бля, па шпалам... Да и на Луаре, когда не лезет в глаз очередной королевский замок, пейзаж такой средне-русский...

Когда пространство превращается во время, в прошлое время, от него трудно избавиться. Его слишком много, этого прошлого. Оно безумно насыщено. Целая страна, целый мир съеживается до этого passe. У него вес сверхтяжелых металлов, плотность, как внутри лампы Алладина. Невозможно, когда оно в тебе, внутри тебя, иметь собственный центр тяжести. Оно перевешивает. Во всех случаях. Во всех вариантах. Такое прошлое держит тебя, не выпуская.

Настоящее тогда становится нереальным, радужной плёнкой, прилипшей к поверхности галлюцинаций. Взаправду зацепиться за настоящее, удержаться в нем - становится невозможно.

Отсюда и вся меланхолия, горечь и, подчас, надрывная истерика молодых диаспор. Дети иммигрантов, ненагруженные памятью, живут Here Now, а предки, заделавшие их чуть ли не в ОВИРе, в это Сейчас и Здесь ломятся безуспешно, безнадежно, не осознавая своей обреченности. Свалить-то они свалили. С географией у них полный порядок. Но во времени остались всё там же - на счастливой и пьяной одной-шестой. И ни оттуда - сюда, ни отсюда туда. Шизофрения. Жизнь между мирами, в межзоннике, на контрольно-следовой: стена колючей проволоки слева и витки неразрезанных катушек бритвенных лезвий, (прогресс!), справа.

Поди, смойся...

И всё же года два назад стирающая головка начала брать слой за слоем... Прошлое постепенно теряло над ним власть. Жизнь становилась объемной, трехмерной и если и просвечивала, то лишь на стыках. Призраки всё еще захаживали, не спросясь, проламывались в три утра сквозь кирпичную крошку стен, мелькали в вечерней толпе на Сен-Жермен, особенно в сумерках, в blue hour, меж кошкой и любящей её собакой, но все же - всё реже и реже.

Под самый занавес, под самый железный занавес эпохи, он был почти свободен от прошлого. Так ему честно казалось.

И вот теперь всё стёртое, аннигилированное, исчезнувшее, вся та фальшивая реальность, сквозь которую проросла, продралась его собственная жизнь, пыталось вернуться. Антимир получил право на переход в действительность. Замелькали, уже живые и шумные, люди из его собственной жизни. Он ужинал с ними, пил, расспрашивал о знакомых, показывал Париж или Манхеттен, стоял, нагруженный пакетами, у прилавков "Самаритена" или "Блюмингдейла" и чувствовал, как соскальзывает, промахивается разговор, как всё летит мимо, мимо, не соприкасаясь, проходя насквозь...

Кое-кто просто покупал билет на самолет и через три дня возвращался из Москвы с вытаращенными глазами.

- Ты не можешь себе представить..

Как раз представить он мог, но вернуться физически в то, что однажды для него перестало существовать, не мог. Россия же, огромной тушей переползала из светлого прошлого в серое преднастоящее. И предстояло ей жить в межзоннике несколько десятилетий.

* *

Стюард принес кофе. Слава богу, вполне европейский. Пассажиры начали оживать. Через полчаса кто-то уже кашлял, кто-то громко спрашивал стюарда на сколько часов назад нужно перевести часы, юная Одри Хепбёрн что-то искала на четвереньках в проходе, долетел, рассасываясь, сигаретный дымок и шелковая старушка, с лицом, съехавшим за ночь набок, открыв ручную сумку, набивала рот цветными таблетками.

* *

Он не помнил, в какой момент всё начало съеживаться и скособочиваться, вырулило на дорогу с указателем "К Чертовой Матери - 15 миль", а в какой момент - появился Крис. Папа немец, мама филиппинка, дедушка поляк, бабушка княгиня Самостругофф... Что-то в этом духе. Двадцать семь лет, хорош собою, но уж больно вертляв, больно хорош. И уж точно не дурак, хотя - дураком попахивал.

Крис затевал трансатлантический журнал. Париж-Нью-Йорк. Денег у него куры клевать не клевали - отказывались. Сначала Ким думал, что брюнет с голубыми глазами обычный пед. Но потом, присмотревшись, как вытанцовывает он вокруг Дэз, понял: этот пед забрюхатит родную маму-филиппинку и сфинктером не моргнет...

Под нулевой номер журнала Крис выложил аванс, купил старое, но нигде не прошедшее кимовское фото-интервью с Нуреевым. К всеобщему удивлению, журнал вышел. К еще большему, с третьего номера начал окупаться. Макет был сделан хитро: парижский покрой, американский материал, европейская элегантность, новосветский динамизм.

Но четвертый номер не появился вообще, а Крис исчез в неизвестном направлении. Вынырнул он ближе к лету, похудевший, немного, несмотря на загар, помятый, но всё такой же нагло-вежливый, бурно-оптимистичный, заводной, как тот самый апельсин...

Теперь он представлял на территории США группу скандинавских журналов нежно-розового дерматологического направления. Век Валгаллы не видать, это не было отвердевшее в разврате порно! Это была, стимулирующая гормональную систему серия изданий на неплотной и недорогой бумаге, с множеством чудесных фотографий дивно сложенных юных див и юных же демонят, слегка опаленных дыханием южного солнца. Крис поставлял викингам статьи калифорнийских гуру об аминокислотах, превращающих жировые складки в упругие мускулы, эссе о вытяжках из сока редкой разновидности среднеамериканского одуванчика, блокирующего рецидивы герпеса, а так же , через агентства в Лос-Анжелесе и Сан-Диего, отправлял за океан тонны слайдов удивительно обнаженной натуры...

Это он, внук княгини Самостругофф и сын (несомненно сукин!) баварского пивовара, предложил в конце июля размножить голенькую Дэз для визуального потребления в странах скандинавского полуострова. К этому моменту с деньгами было не просто туго, их появление не предвиделось раньше сентября. Нужно было платить за лофт, за телефон, нужно было иметь хоть что-то, чтобы дотянуть до сентября, когда Дэз, по идее, должна была получить деньги часть оставшихся от матери сбережений, задержанных французской администрацией по нудной причине государственного грабежа и двойного налогового обложения.